Сил у меня нет совсем, до кареты Моршан то ведет меня под руку, а то несет. И как подумаю, что это еще предстоит описать Мадам, снова пережить триумф русских и унижение Франции…
Катерина Дворецкая, 15 октября 200… года, Париж
У меня не сестра, а чистое золото. Я имею в виду младшую сестру, конечно. Маришку. Она мигом поняла, что со мной что-то неладно, а потому положила в колыбель очень кстати уснувшую Лизоньку, набросила плащик и сама сбегала и в булочную, и во «Франпри»! Принесла не один «Браунис», а три. Сегодня на обед, сегодня на ужин и завтра на обед. Поскольку сладкое – лучший транквилизатор.
Мы наелись, как удавы, китайскими штучками и «Браунисом», а потом, воспользовавшись тем, что Лизочек угомонилась, а на улице начался дождь, то есть не больно-то погуляешь с младенцем, сами залегли поспать. После «Брауниса» спится просто сказочно, смею вас уверить! Мы все очухались только в четыре часа. Потом началась суматоха типа постирать-погладить, помыть Лизоньку и ее успокоить, а она не успокаивалась, и день истаял, как льдинка на горячей сковородке, мы и не заметили, как наступила ночь. Марина, которая собиралась взять на себя ночную вахту, вдруг слабым голосом заявила, что она умрет, если не поспит хотя бы два часа. И ушла к себе. А я привычно начала качаться у окна с Лизочкой и размышлять.
Странно – на сей раз не о Кирилле и о своей дурацкой жизни. А впрочем, именно о ней! Я вспомнила разговор с этим, как его там, Бертраном Луи Баре. Возмущение поулеглось – и я смогла обдумать его спокойно.
Нет, куда там – спокойно! Теперь мне стало вот именно что страшно. Откровенно страшно!
В газетах так много пишут об убийствах, которые совершают маньяки… А кто такой маньяк? Это человек, которым владеет какая-то навязчивая идея. Вот, например, Бонифасом Зиселом владеет навязчивая идея, что шантажистка, которая держит в руках его тайну и доброе имя, а значит, карьеру и престиж, – это я. Русская наглая дуреха в потертой замшевой куртке и с волосами, «выбившимися из прически». Завтра в полдень он получит от детектива мои координаты, и… Что произойдет затем?
Хорошо, если он поступит как цивилизованный человек и придет поговорить по душам. Может быть, мне и удалось бы убедить его, что он ошибается, категорически ошибается, что его шантажирует какая-то другая женщина. А если он не предоставит мне права на защиту? Что, если Баре не зря опасается – и его клиент намерен решить проблему традиционным, самым действенным способом? По принципу «Нет человека – нет проблемы»?
Между прочим, авторство этого решения напрасно приписывают русским «математикам». Во все времена гордиевы узлы нетерпеливыми людьми именно разрубались, а не развязывались! А судя по серьезности тона месье Баре, его клиент явно не страдает переизбытком терпения.
Мое буйное воображение мгновенно нарисовало такую картину: вечером в дверь звонят. Я открываю – и в ту же секунду в конце моей дурацкой жизни ставится свинцовая точка.
Да ладно бы только моей! А если он сочтет, что Маришка и Морис тоже посвящены в его дурацкую тайну?
А с Лизонькой что будет?!
Меня начинает так трясти, что «котенок», уже задремавший было на моих руках, снова просыпается. Я кладу Лизину тепленькую головку себе на плечо и начинаю рыдать от ужаса перед тем, что может приключиться только потому, что какому-то придурку моча ударила в голову. Слезы текут ручьями, и перед глазами опять расплываются синие, желтые, зеленые заставки и один белый экран с бегущими по нему черными полосами.
Воображаемые страхи, как ни странно, порой бывают куда сильнее реальных, это вам любой психолог скажет. И я знаю это по собственному опыту. Лизочек уже снова заснула, а я на подгибающихся ногах все мотаюсь по комнате, не решаясь положить малышку в кроватку, боясь хоть на мгновение выпустить ее из рук, словно чертов Зисел – это тот самый волчок, который вот сейчас придет – и «схватит Лизу за бочок», чем я ее чуть ли не еженощно стращаю в своих колыбельных песнях. Как выскочит, как выпрыгнет – пойдут клочки по закоулочкам…
И наконец меня осеняет. Все в моих руках! Мне надо не ждать, трясясь, решения своей участи, а просто пойти в полдень в контору Бертрана Баре. Встретиться там с этим чокнутым Зиселом и попытаться убедить его, что налицо печальное недоразумение, которое не должно стать трагедией. Надеюсь, у меня это получится.
А вдруг у Зисела есть дурацкая привычка стрелять в шантажистов, где бы их ни встретил, безразлично, у них дома или в конторе частного детектива? Увидит даму с кудлатыми русыми волосами, серо-голубыми глазами, в пресловутой курточке и джинсах – и от бедра короткими очередями…
Хотя нет, от бедра короткими очередями можно стрелять из автомата. А у безумного Зисела наверняка окажется в кармане пистолет. И – опять мы вернулись к свинцовой точке в конце сложносочиненного предложения – моей жизни!
Значит, надо поступить похитрее. Самое малое – не идти в той же одежде, которая способна вызвать такую взрывную реакцию. Переоденусь! Благо есть во что. А также надо загримироваться. Замаскироваться! Причесаться иначе.
Как? В каком стиле?
Я знаю, в каком!
Маринка так и проспала до утра без просыпу, теперь полна сил, бодрости и раскаяния. Сама занимается ребенком и умильно предлагает мне не подниматься с постели хоть до обеда. Но вместо этого я отпрашиваюсь у нее погулять.
– Хоть весь день! – великодушно предлагает сестра, но мне так много не понадобится. Хочется верить, что я вообще-то вернусь…
Ухожу в одиннадцать.
Понимаю, это рановато, учитывая, что агентство месье Баре расположено за два дома от нашего, но не туда несут меня ноги. Вызвав для маскировки лифт, я спускаюсь на первый этаж, но тут же поднимаюсь на шестой. Здесь двери, ведущие в мансарды. Я вхожу туда, в этот пахнущий пылью прохладный полумрак (жалюзи всегда опущены), включаю свет и сажусь за то самое бюро, о котором недавно вспоминал Морис. Ошеломляющая вещь, конечно! Одни эти витые полумесяцы ручек, укрепленные в инкрустированные перламутром овалы, чего стоят! Потрясающий вкус, потрясающая работа! Когда касаешься ручек, не хочется потом разжимать пальцы, расставаться с такой красотой. Скорей бы Морис нашел этой уникальной вещи место в своей квартире. И вон тому трехстворчатому зеркалу – не удивлюсь, если оно тоже из Мальмезона. Конечно, кое-где амальгама потускнела, но все равно – я вполне хорошо могу рассмотреть свою постную физиономию, которая вызывает такую ненависть Бонифаса Зисела. Трачу на это несколько минут, потом достаю из сумки мой российский паспорт. Туда вложены две фотографии. Во-первых, это Маришка с Лизонькой – еще в роддоме. Усталая до блаженства мама и ошеломленная новым миром, красненькая и малость шурпатенькая дочка. На другом снимке Элинор в ореоле своих рыжеватых буйных кудрей. Я смотрю на нее до тех пор, пока, как всегда, не начинаю ощущать ее присутствие, ее поддержку, улыбаюсь ей, шепчу: «Все будет как надо!», а потом откладываю снимки в сторону и снимаю обложку с паспорта.
Под ней у меня хранятся еще две фотографии. На первой – Кирилл. Эти потрясающие глаза, победная улыбка, стремительное движение стройного стана. Очень удачный снимок, хоть и сделан украдкой – во время занятий в школе, когда Кирилл показывал, как делать спиральный поворот в румбе, а толпа девиц обмирала, любуясь им. Вторая фотография – портрет молодой женщины с невероятной уверенностью в огромных глазах, серо-голубых, как у меня. И волосы тоже русые, как у меня, только пышные, блестящие, словно пронизанные светом. Яркие губы приоткрыты в обольстительной улыбке. Ресницы бросают тени на румяные щеки. Голова чуть откинута назад, шея напряжена, и в глубоком вырезе бирюзового пуловера видна ложбинка между грудями.
Красивая женщина. Это признаю даже я, хотя ненавижу ее.
Почему ненавижу? Потому что это моя сестра, у которой есть все, чего нет у меня. А прежде всего – свободная душа!
Если присмотреться, сходство между нами можно найти. А первое впечатление – два абсолютно разных человека! Но я-то знаю, что передо мной – всего лишь умело раскрашенная кукла, и если ее как следует отмыть, никакой красоты не останется, она – просто воздушный шарик, ничто, пустота: и внешне, и внутренне!
Иногда мне хочется взять что-нибудь острое и выколоть ей эти наглые глаза, оставить борозды на ярких щеках. Хотя бы фотографию изничтожить, если невозможно пока выкинуть ее саму из моей жизни. Я это сделаю, я знаю, что сделаю, но пока что близняшка мне еще нужна. И портрет ее – тоже.
Для чего? А вот, например…
Я достаю из косметички массу всякой необходимой ерунды, от тонального крема до помады, и осторожно, дрожащими от напряжения руками пытаюсь сделать из своей физиономии, с которой теперь опасно и на улице появиться, некое подобие того голливудского личика, которое смотрит на меня с фотографии. Я спешу, нервничаю, но все-таки спустя полчаса результат получается вполне удовлетворительный.
Потом я вытаскиваю из-за бюро саквояж. В саквояже джинсы, свитерок без рукавов и очень дорогая и модная курточка – швами наружу, разумеется, почти такая же, как на брюнетке, увиденной мною на Блошином рынке. На той самой, которая по гороскопу Дракон и для которой нет ничего невозможного… Здесь же туфельки якобы из крокодиловой кожи. А может, и в самом деле некогда это жил да был крокодил, он по Невскому ходил. Все-таки вещи куплены в бутике «Черутти» в Галери Лафайет, а эта фирма веников не вяжет. У «Черутти» работает Маришкина подружка Вероника, с ее помощью Арина и приобрела эти несусветные шмотки.
Кстати, я не сказала? Это не мои вещи. Это вещи моей близняшки, которая держит здесь часть своего барахла! С моего попустительства, разумеется. Маришка об этом знать не знает. И если кто-то из моих родственников найдет их, они упадут в обморок от изумления, если я начну врать – шмотки-де мои.
И правильно сделают, что упадут!
В обычное время мне до этих вещей и дотронуться противно. Но сейчас не до брезгливости!
Переодевшись, нашариваю на дне того же саквояжа гель и принимаюсь придавать волосам тот свалявшийся вид, который называется «эффект мокрых волос». Любимая прическа Арины! Теперь волосы еще больше напоминают щупальца, которые свешивались с головы Медузы Горгоны. Но сходство с русыми космами Катерины Дворецкой они утратили наверняка, про них теперь не скажешь, что они «выбиваются из прически»!
Смотрюсь в зеркало и с трудом сдерживаю гримасу отвращения. Ладно, потерпи час-другой, ничего с тобой не сделается. Хочешь жить – умей вертеться!
На всякий случай я надеваю еще очки-«хамелеоны» без диоптрий и выхожу из мансарды. Еду в лифте, молясь, чтобы не наткнуться в вестибюле ни на кого из соседей. А впрочем, они меня не узнают. Я похожа на кого угодно, скажем, на проститутку, которая отправляется на промысел, только не на себя.
Вот и прекрасно! Такая задача передо мной и стояла!
Бегу по улице, с некоторым усилием управляясь с каблуками. Впрочем, это не самая большая трудность. Джинсы такие тугие, что сковывают шаг, очки сползают со вспотевшего носа, в конце концов я их снимаю, чтобы не разбить. Голова под слоем геля вдруг начинает чесаться. Очень хочется вернуться и как следует помыться. Но – вперед, гасконец! Нас ждут великие дела!
Может быть…
Времени без четверти двенадцать. До визита неумолимого Бонифаса осталось ровно полчаса. Ничего, лучше прийти пораньше, чтобы приготовиться к встрече не только физически, но и морально.
Так, вот она – дверь, около которой в тот ветреный денек стоял Бертран Баре. Точно, я не ошиблась: среди нескольких табличек, прикрепленных около двери (оказывается, здесь живут и педиатр, и гинеколог, и дантист, и профессор консерватории по классу скрипки, и еще какие-то столь же полезные люди), одна такая скромненькая: «Частный детектив».
Квартира восемь, пятый этаж. И телефон – тот же, что указан на визитке месье Баре. Я проверяю – все точно. А еще на визитке указан код входной двери.
Нажимаю четыре кнопки, вхожу во дворик, потом в подъезд. Какой потрясающий лифт! Стеклянная коробочка. Она медленно ползет вверх, а я смотрю на садик, усеянный опадающими разноцветными листьями. Меж полуголых кленов – темно-зеленые, какие-то знойные пальмы и магнолии. Лифт поднимается над крышами, и я вижу множество труб. Такое ощущение, что смотришь на перевернутый орган. Только трубочиста не хватает на этой крыше. Сказка! Если бы жила в этом доме, я, наверное, только и делала бы, что каталась на лифте. Туда-сюда, туда-сюда…
Пятый этаж, медная табличка с цифрой 8. Да уж, детектив наш не бедствует. Эта ручка, этот звоночек – явный антиквариат, и дорогой антиквариат!
Значит, так. Я – не я, а обманутая жена. Я хочу установить слежку за неверным мужем. За этим и пришла к частному детективу. Полчаса проморочу ему голову, а когда Зисел позвонит в дверь, как бы одумаюсь, изображу сомнение, скажу, что мне надо еще подумать, что боюсь поглядеть в лицо фактам… Ну и все такое. В приемной встречусь с Зиселом и вступлю с ним в разговор.
Хотя нет, глупый план. Я не должна морочить голову Бертрану Баре. Мне нужно сразу раскрыться перед ним, объяснить мой гениальный план и привлечь его на свою сторону.
Но не перестаралась ли я с маскировкой? Не придется ли мне умываться, чтобы убедить Баре, что я – это именно я, что именно с меня он снимал ту поганую газетенку?..
О, вот и пароль! Определенно об этом эпизоде знаем только мы двое. Так что стоит только упомянуть о газете, и наш детектив немедленно поймет, кто перед ним. Применение метода дедукции и индукции на практике.
Дергаю за цепочку, прикрепленную к очаровательному колокольчику. Где-то в глубине квартиры слышится звон, потом раздаются шаги, щелкает замок, и на пороге появляется мой, так сказать, приятель.
– Бонжур, мадам! – произносит он, чуть вскинув брови.
Не услышав привычного «бель демуазель», я несколько теряюсь, не сразу соображаю, с чего начать, но следующая фраза Баре повергает меня в полный нокдаун.
– Бон Дье! [13] – шепчет он. – Мон Дье! [14] Неужели на улице снова ветер? И пока вы шли ко мне, к вашему прелестному личику прилипла еще одна газета? На сей раз – грязная?!
Я стою столбом.
Пароль… Значит, пароль?! Пароль назван!
Так он меня узнал?! Каким образом?
В это время за моей спиной начинает тихо урчать лифт. Баре хватает меня за руку и втаскивает в маленькую приемную: вешалка, диванчик, кресло, журнальный столик со стопками «Elle» и «Men’s Health».
– Вы с ума сошли? – шипит он. – Зачем вы пришли?
– Но вы же с-сами меня п-приглашали… – заикаюсь я, все еще не очухавшись от изумления.
– Судя по этому маскараду, вы вовсе не намерены каяться в грехах! – Его шипенье становится громче. – Так?
Ну и ну! Вот это дедукция с индукцией! Правильно сделал мужик, что в детективы пошел. Натурально видит людей насквозь.
– Да не в чем мне каяться! – наконец-то я обретаю возможность связно выражаться. – Я ни в чем не виновата, клянусь, чем хотите. Господом богом клянусь!
Я крещусь по-русски: щепотью, справа налево, Баре озадаченно моргает, потом соображает, что означает это движение, и слабо улыбается:
– Ладно, готов поверить. И что вы намерены сделать?
– Поговорить с этим месье Зиселом. Разубедить его…
– Этого я и боялся! – стонет Баре. – Говорю вам, этот человек опасен. Понимаете? Опасен и очень умен. Почему вы думаете, что ваш маскарад так удачен и он не узнает вас с одного взгляда, как узнал я?
– Ну, вы профессионал, – бормочу я. – А он…
– Дело не в том, что я профессионал, – тихо и очень серьезно отвечает Баре. – А в том, что некоторые чувства обостряют проницательность. Поэтому я и узнал вас с первого взгляда. Но беда в том, что мой клиент тоже обуреваем определенными чувствами. Правда, совершенно противоположными моим, но смею вас заверить, что ненависть обостряет проницательность не меньше, чем…
Он осекается и смотрит на меня почти с ужасом.
Я – тоже. Я вообще в полном ступоре.
Что он хотел сказать?! Что он имел в виду?!
И тут раздается звонок в дверь.
Баре наклоняется к «глазку» – и мгновенно выпрямляется так стремительно, как если бы кто-то кольнул его шилом в зад.
По жутким гримасам я понимаю – это пришел Бонифас Зисел. Раньше времени, между прочим!
И тут мне снова становится страшно. А если Баре прав? Если ненависть и в самом деле обострит проницательность чокнутого Бонифаса?
У меня начинают трястись ноги, но Баре хватает меня под руку и тащит в кабинет. Подводит еще к одной двери:
– Подождите меня здесь. Я спроважу этого типа. Попытаюсь его успокоить. Попрошу еще один день на ваши поиски. А потом мы подумаем, что делать. Слышите? Ждите здесь, только тихо-тихо!
Он прислоняет меня к стене, смотрит в глаза. Его лицо очень близко. Он переводит взгляд на мои губы, потом хмурится, качает головой и уходит, прикрыв за собой дверь.
Я оглядываюсь. Похоже, это квартира Бертрана Баре. Частные помещения, привэ, как говорят французы. Ну да – широкий диван, стеклянный столик, телевизор, мощная стереоустановка. Но все это я вижу словно в тумане.
– Прошу вас, месье Зисел, – как сквозь вату, слышу я голос детектива, доносящийся из соседней комнаты. – Прошу прощения, что задержал вас. Я не сразу расслышал звонок. К тому же вы явились несколько раньше времени.
– Ну? – слышу я неожиданно тонкий, можно сказать, пронзительный голос. – Вам удалось?
Итак, Зисел берет быка за рога без всяких преамбул!
Меня опять начинает колотить, и это содрогание передается двери. Створки ее слегка отходят одна от другой.
Смотрю на них с ужасом. А если Зисел заметит? А если заглянет сюда?! Бежать, надо бежать!
Уже делаю шажок от двери, но любопытство оказывается сильнее. Приникаю глазами к чуть заметному просвету между створками.