— Ну вот, началось! — сказал Метелица.
— Да, началось. Скоро они будут уже под стенами города. И чтобы не оказаться в осаде, мы должны немедленно бежать отсюда, — произнёс Звенигора, мысленно укоряя себя за то, что заезжал в Дубовую Балку. Теперь не хватало как раз одного дня, чтобы вызволить Романа. — Что будем делать, братья?..
— Как — что? Надо ехать в Запорожье! — высказал общую мысль Метелица.
Звенигора и сам понимал, что оставаться в осаждённом городе он не может, не имеет права. Письма гетмана и воеводы Ромодановского обязывают его немедленно мчаться в Сечь. Но нельзя и Романа бросить на произвол судьбы. Где же выход?
— Друзья, — обратился он к Рожкову и Гриве, — не гневайтесь на меня. Вижу, что теперь только вы сможете помочь Роману… Вот деньги — расходуйте их по своему разумению!.. А я постараюсь поскорее вернуться. И даже если Чигирин будет обложен со всех сторон, я все равно найду возможность пробраться сюда, к вам! Прощайте! Удачи вам во всем!
Запорожцы вскочили на коней и помчались к Крымским воротам, надеясь успеть проскочить между турецкими войсками и Тясмином в направлении на Павлыш.
ОТВЕТ ЗАПОРОЖЦЕВ
1
Необычное известие, словно молния, мигом облетело все курени[25]: в Сечь прибыли послы турецкого султана.
— Такого ещё не бывало! — воскликнул ошеломлённый Метелица. — Что им тут надо, нехристям? Га? А пойдём-ка, хлопцы, посмотрим на них поближе. Может, кто из них узнает Метелицу да почешет старый шрам! Да, не одному я навсегда оставил метку своею саблей! Пошли!
Весь курень высыпал во двор. Каждому было интересно увидеть живых турок вблизи: и тем, кто никогда их не видел, и тем, кто не раз встречал их с оружием в руках на поле и в море. Только Звенигора и Спыхальский не торопились — шли не спеша, медленно приближаясь к пёстрой толпе на площади.
Ещё издалека, через головы запорожцев, они увидели белые тюрбаны спахиев. Турок было немного — они стояли молча, сгрудившись тесной кучкой, и напряжённо, с опаской глядели на запорожцев и их крепость, слава которой разносилась далеко по всему свету.
Между турками и запорожцами образовалась узкая полоса свободного пространства. На ней стояли рослые молодцы из личной стражи кошевого.
Несмотря на необычность положения, запорожцы вели себя сдержанно, спокойно. Толпа все время передвигалась, глухо шумела, но не было слышно ни выкриков, ни ругани, ни смеха.
Раздвигая плечом запорожцев, Спыхальский пробрался вперёд. За ним протиснулся и Звенигора. Теперь с расстояния в десяток шагов они могли спокойно наблюдать невиданное зрелище: турки на Сечи! Не пленённые и не купцы, а воины, с саблями, пистолетами и янычарками! На это стоило посмотреть… А интересно, с чем они прибыли сюда?
Вдруг Арсена как обожгло: среди посланцев султана он узнал Гамида!
— Пан Мартын, погляди! Или я сплю, или мне наяву мерещится? Гамид!
Спыхальский оторопел; казалось, что ему перехватило дыхание.
— Пся крев! Холера ясна! Это и вправду он, Гамид! — загремел поляк. — Черт меня побери, если я ошибаюсь!.. Вот где мы с ним встретились, стонадцать дзяблов ему в глотку! — И крикнул изо всех сил: — Эй, Гамид!
Турки заволновались, что-то быстро заговорили, а Гамид, узнав Спыхальского, а потом и Звенигору, побледнел и невольно поднял руку, как бы заслоняясь от удара.
Арсен рванулся вперёд, оттолкнул часового и в один миг очутился перед Гамидом. Спахия вскрикнул от испуга. Арсен же усмехнулся:
— Вот где довелось встретиться, Гамид-ага! Недаром говорится: только гора с горой не сходятся… Как живётся-можется, ага? Салям!
— Салям, — растерянно пробормотал Гамид.
— Что привело тебя сюда, ага?
— Дела.
— И ты не побоялся ехать в Сечь, зная, что я жив?
— Я посол султана. Моя особа неприкосновенна, — торопливо ответил Гамид, почуяв в словах казака угрозу.
Запорожцы притихли, вслушиваясь в чужую речь. Турки тоже молчали — ведь никто из них не знал, какие кровавые отношения связывали этих двух людей. Только Спыхальский, напряжённо сопя за плечами Арсена, допытывался: «Что он сказал, Арсен?» Но тот не отвечал ему, неотрывно смотрел в лицо Гамиду, бросал ему гневные слова.
— Я тоже был послом нашего кошевого, и ага знает, кем я стал в Аксу и какие невзгоды перенёс, пока добрался домой… Но пусть ага не боится: мы здесь, в Запорожье, послов уважаем. И пока ага в Сечи, я его и пальцем не трону. Но в степи… — Арсен выдержал паузу, которая была красноречивее слов. — Но в степи, если пошлёт такую встречу аллах, мы скрестим сабли!
— Я тоже приехал в ваши степи не для того, чтобы избегать опасности, — напыжился Гамид, поняв, что сейчас Звенигора ему не страшен.
— А не хотелось бы тебе, Гамид-ага, узнать, что стало с воеводой Младеном, Златкой и Якубом? — переменил тему разговора Арсен.
— Конечно. Хотя о Младене и без тебя догадываюсь: он погиб! — со злобой выкрикнул спахия.
— Ошибаешься, ага. Все они живы и здоровы. И не теряют надежды расквитаться с тобой за все твои злодейства!
— Вот как?! Вы все вместе и порознь уже не раз пытались сжить меня со света, но аллах бережёт своего верного сына…
— А где сейчас Ненко, ага? — Арсен умышленно не назвал его Сафар-беем, чтобы спутники Гамида не поняли, о ком идёт речь.
— Он в войске падишаха. Где же ему ещё быть? Живой, здоровый и рвётся бить гяуров!
— Не откажи, ага, в любезности, — передай Ненко привет, скажи, что мы все живы, здоровы и помним его.
В ответ Гамид пробурчал что-то невнятное. Но в это время толпа всколыхнулась, расступилась, — от войсковой канцелярии шли два куренных атамана и казначей. Увидев Звенигору, казначей поманил его пальцем к себе и сказал:
— Арсен, немедленно иди к кошевому. У него беседа будет вот с этими…
Атаманы поздоровались с турецкими посланниками.
— Привет и почтение! Честь и уважение! Кошевой атаман славного войска Низового Запорожского ждёт вас, послы!
2
— Заходи, Арсен! — послышался голос кошевого.
Звенигора вошёл и остановился у порога: за столом, что стоял в глубине большой комнаты, сидели двое — кошевой Серко и Свирид Многогрешный. «Ну и денёк сегодня! — подумал запорожец. — Недоставало ещё с Сафар-беем встретиться!»
Он пристально посмотрел на своего давнего знакомого. Это был уже не тот Многогрешный, которого он знал в Турции. Куда подевались тщедушность и измождение! Свирид раздобрел и вроде даже помолодел. На нем ловко сидел красный жупан из тонкого сукна, а на ногах красовались мягкие сапоги с подковками.
— Поклон тебе, батько кошевой! Поклон, дядько Свирид! Каким ветром?
Серко в ответ кивнул головой. Многогрешный важно встал и надменно поклонился:
— Поклон, казак. А прибыл попутным ветром — к батьке кошевому от князя Украины Георга Гедеона Вензика Хмельницкого с письмом, а также как провожатый посольства турецкого султана к запорожскому казачеству. Величай меня, казак, паном хорунжим, а не дядькой Свиридом.
Звенигора едва поклонился, но не мог скрыть удивления, как изменился дядька Свирид; наглая спесь, сквозившая в его глазах и самодовольно расплывшейся округлой физиономии, невольно вызвали у казака усмешку. Запорожцу было известно, что несчастный сын Богдана Хмельницкого, Юрий, после многолетних мытарств в татарском и турецком плену согласился под нажимом янычар провозгласить себя князем Украины и даже принял участие в осаде Чигирина. Правда, войско его состояло из татар, которые во главе с турецким агою Аземом не столько штурмовали Чигирин, сколько следили за тем, чтобы их «князь» не перебежал на сторону русских. И ещё было у него восемьдесят казаков из тех турецких невольников, которые, спасая жизнь, согласились служить в войсках падишаха. Припомнив, что именно Многогрешный в Семибашенном замке Стамбула уговаривал невольников идти на службу к туркам, Звенигора понял, как он очутился в войске Юрия Хмельницкого. Но с чем Свирид прибыл в Сечь?
Течение мыслей Арсена нарушил Серко: кошевой, очевидно, продолжал прерванную беседу.
— Бог мне свидетель, никогда я не ходил с войском на Украину, чтоб разорять отчизну свою! Не хвастаясь, по чести скажу: все мои заботы и старания были направлены на то, чтобы причинить ущерб нашим исконным врагам — басурманам. И теперь, на склоне лет своих, думаю я не о власти и почестях, не о ратных подвигах, а о том, чтобы до последних дней моих твёрдо стоять против тех же врагов наших — басурман… Так и передай князю своему Юрию!.. А ещё скажи: турки и татары столько горя и зла причинили народу нашему, стольких наших людей порубили, а других заарканили и потащили в неволю, что не с ними следовало бы Юрасю Хмельниченко отвоёвывать для себя наследство дедов — Субботов и славный город Чигирин. Народ не поймёт и не поддержит его… И на поддержку запорожцев тоже пусть не надеется!..
Многогрешный побледнел. Слушая Серко, беспокойно бегал взглядом по комнате и мял в руках меховую шапку с бархатным верхом. Видно, не ожидал он резкого отказа, как, очевидно, не ожидал этого и сам Юрий Хмельницкий.
Звенигоре стала понятна цель приезда Многогрешного, он с ещё большим интересом стал следить за выражением лица «посла» и ждал, что же он скажет на полные высоких чувств и достоинства слова кошевого.
— Спасибо за искренний ответ, пан кошевой, — тихо произнёс Многогрешный. — Не скрою, что он огорчил меня, а ясновельможного князя-гетмана глубоко опечалит… Он помнит любовь и уважение пана к его отцу, Богдану Хмельницкому, и надеялся на такую же любовь и уважение и к нему. А вон что получается…
— Пан посол, — резко перебил Серко Многогрешного, — вот уже больше сорока лет держу я в руке саблю и всегда считал, что служу ею не отдельным людям, даже и таким великим, каким был наш покойный гетман Богдан, а дорогой нашей матери-Украине, и только ей одной!.. Так и передай!.. А теперь — иди! Я слышу, пришли послы султана, а их не следует задерживать в Сечи.
Многогрешный молча поклонился и торопливо вышел.
Серко прошёлся по комнате, расправил широкие плечи и улыбнулся казаку.
— Ну вот, одного посла отшили… Интересно, с чем прибыли турки? Зови их, Арсен!
3
В тот же день, когда казначей и Звенигора отвели султанских послов к сечевому предместью, где высился красивый посольский, или, как его звали запорожцы, греческий, дом, и разместили их на отдых, неожиданно сечевой довбыш[26] изо всех сил стал колотить в тулумбас. Гулкие тревожные звуки понеслись над Сечью, созывая запорожцев на совет.
Они стремительно выбегали из куреней, мчались из пушечной, из оружейной, из корчмы, торопились из гавани, где стояла казацкая флотилия, с ближайших островов Войсковой Скарбницы[27] и выстраивались полукругом на площади у огромного дубового стола, за которым сидел уже писарь перед большой серебряной чернильницей. Из церкви войсковой есаул вынес клейноды[28] — малиновую хоругвь и бунчук. Под бунчуком стали старшины. Затем из войсковой канцелярии вышел Иван Серко. Остановился у стола, вынул из-за пояса булаву, поднял вверх.
Запорожцы, выстроенные по куреням, постепенно успокаивались. Наконец над площадью установилась тишина. Слышалось только шумное сопение Метелицы да кашель старого Шевчика.
Кошевой вышел на несколько шагов вперёд, стал среди полукруга, образованного тысячами воинов.
— Братья, атаманы, молодцы, войско запорожское! — разнёсся его мощный голос. — Я собрал вас на раду, чтобы сообщить: султан турецкий Магомет Четвёртый прислал к нам на Сечь с депутацией письмо. Послушайте внимательно и сами решайте, что ответить… А перед этим хотел бы вам сказать: я не сомневаюсь в вашем ответе, братья, но все же напомню — может, кто забыл, — кто мы и зачем здесь, на Низу, проживаем…
Испокон веку кровожадные татарские ханы и мурзы, а также турецкие паши да султаны разоряли нашу землю, старых и младых убивали, а сильных и здоровых на арканах тащили в агарянскую[29] неволю. Испокон веку, запорожское войско разбивало татарские отряды и вызволяло из тяжёлого полона тысячи невольников, громило города и села Крыма и Турции, отплачивало мурзам и пашам за невинную кровь людей наших. Да и сама Сечь возникла потому, что нужно было обороняться от лютых захватчиков с юга. И жить будет Сечь до тех пор, пока существует эта смертельная угроза… А сейчас, как вам известно, братья, нечестивый султан турецкий нагнал на Украину войск множество. Чёрная мгла покрывает наши степи! Визирь Мустафа поклялся бородою пророка вытоптать конями всю нашу землю от Каменца до Полтавы, от Запорожья до Киева! И вот теперь султан предлагает нам… Но лучше сами послушайте, что пишет этот нехристь. Писарь, читай!
Писарь вышел из-за стола, расправил свиток пергамента, начал читать.
— «Я, Султан Магомет Четвёртый, брат солнца и луны, внук и наместник божий, повелитель царств — Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, повелитель повелителей, никем не превзойдённый и непобедимый рыцарь, неотступный защитник гроба Иисуса Христа, любимец самого бога, надежда и утешение всех мусульман, гроза и в то же время великий защитник христиан, — повелеваю вам, запорожские казаки, по доброй воле сдаться мне без малейшего сопротивления и своими набегами мне больше не досаждать. Султан турецкий Магомет Четвёртый».
Могильная тишина, царившая, пока писарь читал письмо, продлилась на какую-то минуту и после этого. Потом площадь взорвалась как вулкан. Словно треснуло, раскололось небо от молнии и покатился гром!
Что произошло на Сечи!
Толпа — казаки вмиг нарушили строй — забурлила, заклокотала. Поднялся неимоверный гвалт. Гневные выкрики, оскорбительная брань, угрозы неслись со всех сторон. Никто никого не слушал. Каждый старался крикнуть так, чтобы его обязательно услыхали на берегах Босфора.
Но постепенно негодование перешло в удивление, а удивление — в громовой, повальный хохот.
Первым громко рассмеялся старый Метелица.
— Га-га-га! — заколыхался он, хватаясь за тучный живот. — Ну и насмешил, клятый нехристь! Ну и отколол, свиное ухо!.. Га-га-га!..
Дед Шевчик согнулся до земли:
— Хи-хи-и-и!.. Ой, братцы, дайте ковш горилки, бо не выдержу — смехом изойду!.. Хи-хи-и-и!..
— Го-го-го! — забубнил, как в бочку, Товкач.
Раскатисто заливался весёлый Секач.
Вокруг ревело, клокотало, бурлило, плескалось человеческое море.
Но вскоре неудержимый смех постепенно стал сменяться опять на злые выкрики. Звенигора стукнул кулаком по рукояти сабли, со злобой крикнул:
— Ишь куда загнул, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь! Сдаться!..
— А дули с маком не хочешь? — поддержал его Секач.
— Вавилонский ты кухар, арапская свинья, а не рыцарь! — потрясал громадным кулачищем Метелица.
— Каменецкий кат[30]!
— Подолийский ворюга!
— Самого аспида внук и всего света шут!
— Свиное рыло!
— Кровожадная собака!
Со всех сторон неслись выкрики, смех, ругань. Каждый старался побольнее досадить далёкому, но такому ненавистному султану. Серко, весело сверкнув глазами, крикнул писарю:
— Пиши! Записывай быстрее! Это же такой ответ, что султану от него тошно станет! Ха-ха-ха!.. Ишь, а мы думали-гадали, как ответить!..
Писарь схватил белое перо, начал быстро-быстро писать. А отовсюду летело — с гиканьем, свистом, язвительными прибаутками:
— Македонский колёсник!
— Некрещёный лоб, чтоб забрал тебя черт!
— Свиное рыло! Га-га-га!
— Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! Ге-ге-ге! Хе-хе-хе-е-е! — на все лады смеялись казаки.
Серко поднял булаву. Шум начал стихать. Все ещё содрогаясь от смеха, кошевой вытер от слез глаза, промолвил:
— Спасибо, братья! Вот так ответили! Писарь, записал?
— Записал, батько!
— Ну-ка, прочитай! Как это вышло по-учёному?
Запорожцы вновь разразились хохотом. А писарь встал, заложил перо за ухо, поднял руку. Постепенно шумливая толпа угомонилась.
— «Запорожские казаки турецкому султану, — начал читать писарь. — Ты — шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь. Який же ты, к черту, рыцарь, ежели голым з…м даже ежа не убьёшь? Не будешь ты достоин сынами христианскими владеть! Твоего войска мы не боимся, землёй и водою будем биться с тобою! Вавилонский ты кухар, македонский колёсник, иерусалимский броварник[31], александрийский козолуп[32], Большого и Малого Египта свинарь, татарский сагайдак[33], каменецкий кат, подолийский ворюга, самого аспида внук и всего света и подсвета скоморох, а нашего бога дурень, свиное рыло, кровожадная собака, некрещёный лоб, чтоб забрал тебя черт! Вот тоби казаков ответ, плюгавец!.. Числа не знаем, бо календаря не маем[34], месяц на небе, год в книге, а день — такой у нас, как и у вас, поцелуй за то вот куда нас!»
Последние слова потонули в буйном реготе, вырвавшемся из тысяч крепких казацких глоток.
Часовые на башнях, пушкари у пушек, не зная, что случилось на раде, удивлённо и тревожно всматривались в грохочущее товариство. Однако, разглядев, что ничего опасного нет, а наоборот, Сечью овладело буйное веселье, сами начали улыбаться. Но смех, как и болезнь, заразителён. Видя, как товариство поголовно корчится от гогота, часовые и пушкари тоже схватились за животы. Смех потряс крепостные стены и башни. Спыхальский, который стоял в дальнем углу при пушке, задремал было на солнышке. Неожиданный взрыв смеха разбудил его. Не уразумев, в чем дело, думая, что на Сечь напали татары, он схватил факел и пальнул из пушки.
Выстрел вмиг отрезвил всех. Серко погрозил пушкарю булавой.