- В такую погоду немногие выберутся в театр, - сказала Эдит. - Зал будет на три четверти пуст. В газете есть маленькая заметка о вас и фотография. Ничуть не похожая.
И она вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Мерзкая девчонка. Откуда ей знать, будет театр полон или пуст? Всем известно, что билеты достались лишь тем, кто заказал за много недель до спектакля. Вряд ли погода испугает счастливчиков. Где эта заметка о ней? Она раскрыла газету и просмотрела ее от корки до корки.
И только-то?.. Три короткие строчки в самом низу, где их никто и не увидит. "Мария Делейни, которая выступает сегодня в новой пьесе на сцене "Хеймаркета", - старшая дочь..." и далее масса всего о Папе. Могли бы и фотографию поместить его, а не ее. Эдит была права. Ничуть не похожа. Почему эти болваны не могли выбрать одну из новых, которые она сделала специально для этого случая? Так нет же. Взяли это дурацкое фото, где она нелепо улыбается через плечо.
"Мисс Мария Делейни, которая выступает сегодня в новой пьесе на сцене "Хеймаркета"..." Сегодня. Она повернулась к подносу и с отвращением посмотрела на грейпфрут. Мало сахара и на вазочке с джемом сладкие пятна. Все потому, что нет Труды. Труда в больнице с язвой на ноге, и именно тогда, когда она так нужна.
На подносе лежали только два конверта. Один со счетом за какие-то туфли, который, как ей казалось, она уже оплатила. Нет, не казалось - она была уверена в этом. Эти скоты снова прислали его. Во втором конверте письмо от тоскливой девицы, с которой они вместе были в турне прошлым летом. "Когда настанет великий день, я буду думать о вас. Некоторым везет буквально во всем. Каков он? Такой же интересный, как на фотографии, и правда ли, что ему около пятидесяти? В "Кто есть кто" его возраст не указан..."
Мало кто знал ее адрес в Сент Джонз Вуд. Папа и Селия здесь совсем недавно. Большинство посылали ей письма и телеграммы прямо в "Хеймаркет". Цветы тоже. Если подумать, то все это дело страшно похоже на послеоперационные дни. Телеграммы, цветы. И долгие часы ожидания. Она взяла в рот кусочек грейпфрута, но он оказался очень горьким и с сердцевиной. Она выплюнула его.
За дверью послышалось шарканье комнатных туфель и тут же раздался знакомый стук тремя пальцами.
- Войдите, - сказала Мария.
Это был Папа. В старом голубом халате и комнатных туфлях, которые Труда чинила уже не один раз. Папа никогда не покупал новой одежды и оставался верен знакомым вещам до тех пор, пока они окончательно не изнашивались. У него был один старый джемпер, который он стягивал кусками веревки.
- Ну, дорогая моя, - сказал Папа.
Он подошел, сел на кровать рядом с Марией, взял ее руку и поднес ее к губам. Со времени турне по Южной Африке он пополнел и отяжелел, и волосы его стали совсем седыми. Но нисколько не поредели. Они стояли у него над головой как никогда прежде, делая его похожим на льва. Стареющего льва.
Сидя на кровати, он одной рукой держал руку Марии, другой взял с подноса кусочек сахара и стал его сосать.
- Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? - спросил он.
- Отвратительно, - ответила Мария.
- Знаю, - сказал он.
Он улыбнулся и принялся за второй кусок сахара.
- Либо оно есть, либо нет, - сказал он. - Либо оно в твоей сумасбродной головке и ты инстинктивно делаешь то, что нужно, либо, как шестьдесят процентов их братии лопочешь бессмыслицу, ходишь вокруг да около и никогда не поднимаешься выше среднего уровня.
- Откуда мне знать? - сказала Мария. - Люди никогда не говорят правды. Во всяком случае всей правды. Сегодня вечером я могу удачно выступить, получу хорошие отзывы и все будут милы и доброжелательны. Но я все равно не буду знать наверняка.
- Еще как будешь, - сказал Папа, - здесь. - И он постучал по своей груди. - Внутри.
- Я понимаю, что волноваться нельзя, - сказала Мария. - По-моему, это недостаток веры в себя. Надо идти вперед и ни на что не обращать внимания.
- Некоторые так и делают, - сказал он. - Но это неудачники. Они получают награды в школе, но потом о них никто не слышит. Так держать Болей. Пусть тебя рвет в унитаз. Ничего не стоит то, что дается без борьбы, если задолго до победы ты не чувствовала боли в животе. Он поднялся и побрел к окну. Комнатные туфли вновь зашлепали по полу.
- Когда я первый раз пел в Дублине, - сказал он, - собралось чертовски много народа. Публика была самая разношерстная. С билетами произошла какая-то путаница. Многие зрители сидели не на своих местах. Я так дьявольски волновался перед выступлением, что раскрыв рот, вывихнул челюсть и минут пять не мог его закрыть.
Он рассмеялся. Подошел к умывальнику и повертел в пальцах тюбик с зубной пастой Марии.
- Тогда я рассердился, - сказал он. - Рассердился на самого себя. Чего я боюсь, черт возьми, сказал я себе. В зале всего-навсего толпа каких-то ирландцев, и если я не понравлюсь им, то и они не понравятся мне, а ведь одно другого стоит. Я вышел на сцену и начал петь.
- Ты хорошо пел? - спросила Мария.
Он положил тюбик на место. Посмотрел на Марию и улыбнулся.
- Если бы я пел плохо, мы бы не были сейчас здесь, - сказал он, - и сегодня вечером ты не смогла бы выйти на сцену "Хеймаркета". А теперь, вставай, прими ванну, и не забывай, что ты Делейни. Покажи им всем, чего ты стоишь.
Он открыл дверь и, шлепая туфлями, направился в свою комнату, по пути крикнув Андре, чтобы тот принес ему завтрак.
Сегодня вечером он поцелует меня и пришлет в уборную цветы, подумала Мария. Но ни то, ни другое не будет иметь значения. Имеет значение лишь одно. То, что он сейчас сказал.
Она встала с кровати, прошла в ванную, включила горячую воду и вылила в нее всю эссенцию, которую Селия подарила ей на Рождество.
- Все равно, что помазание трупа перед похоронами, - сказала про себя Мария.
Снег шел все утро. Он засыпал палисадник перед домом, и тот стоял безжизненный, унылый. Кругом царили тишина и покой, странный, глухой покой, который всегда приходит со снегопадом. С Финчли-Роуд не долетал шум транспорта.
Как ей хотелось, чтобы скорее пришел Найэл, но его поезд прибывал только после полудня. К Пасхе он заканчивал школу. Это был его последний семестр. Папа ухитрился добиться, чтобы его отпустили на несколько дней, и он смог присутствовать на премьере.Почему он не мог приехать утром, почему она должна дожидаться? Она хотела, чтобы Найэл был с ней.
Когда она через голову снимала ночную рубашку, порвалась лямка. Она поискала в ящике комода другую, но не нашла. Она подошла к двери и громко позвала Селию.
- Исчезло все мое нижнее белье, - бушевала она. - Я ничего не могу найти. Ты его взяла.
Селия уже встала и была одета. Она всегда вставала раньше Марии на случай если понадобится Папе - подойти к телефону или написать письмо.
- Из прачечной еще ничего не вернулось, - сказала она. - Ведь Труды нет. Без нее в доме всегда беспорядок. Ты можешь взять мою лучшую рубашку и панталоны. Те, которые Папа подарил мне на Рождество.
- Ты гораздо толще меня. Они не подойдут, - проворчала Мария.
- Подойдут, мне они малы. Я все равно собиралась отдать их тебе, сказала Селия.
Ее голос звучал нежно и ласково. Она специально делает это, подумала Мария. Она так мила и предупредительна потому, что у меня сегодня премьера, и она знает, что я волнуюсь. Почему-то при этой мысли она почувствовала еще большее раздражение. Она выхватила у Селии из рук рубашку и панталоны. Селия наблюдала, как она молча их надевает. Как хороша в них Мария. Они ей в самую пору. Что значит быть стройной и подтянутой...
- Что ты наденешь сегодня вечером? - спросила Мария.
В ее голосе звучало раздражение. На Селию она не смотрела.
- Свое белое, - сказала Селия. - Его принесли из чистки, и оно выглядит довольно мило. Плохо, что оно немного измялось и, когда я танцую, задирается сзади. Ты не хочешь пройтись по тексту? Я тебя проверю.
- Нет, - сказала Мария. - Мы занимались этим вчера. Я не собираюсь даже заглядывать в него.
- Сегодня нет никаких репетиций?
- Нет, никаких. Ах, он, наверное, там возится с освещением. Из нас никого не вызывали.
- Может быть, тебе следует послать ему телеграмму?
- Пожалей. Он получит их сотен пять. Но сам не откроет ни одной. Этим занимается секретарь.
Она посмотрелась в зеркало. Волосы просто кошмар, но после ленча она вымоет их и высушит перед камином в столовой. На самом деле она не собиралась посылать ему телеграмму. Она собиралась послать ему цветы, но не хотела, чтобы Селия знала об этом, и Папа тоже. Она точно знала, что пошлет. Анемоны, голубые и красные в белой вазе. Однажды на репетиции он говорил о цветах и сказал, что его любимые цветы анемоны. Вчера она заметила их в цветочном магазине на углу Мерилебон-Роуд. Ваза потребует дополнительных расходов, но один раз это можно себе позволить. Доставка цветов в "Хеймаркет" тоже будет стоить денег.
- Папа пригласил его на банкет после спектакля, - сказала Селия. Он приведет свою ужасную жену?
- Папа пригласил его на банкет после спектакля, - сказала Селия. Он приведет свою ужасную жену?
- Она в отъезде. В Америке.
- Как хорошо, - сказала Селия.
Интересно, думала она, сейчас, в эту минуту, Мария очень волнуется? Будет ее волнение возрастать с приближением вечера или уляжется, стихнет, как ноющая боль? Здесь, рядом с ней ее сестра, актриса, которой совсем скоро предстоит выступить в своей первой значительной роли в Лондоне; Селия хотела поговорить с ней об этом, но не могла: какая-то странная робость удерживала ее.
Мария подошла к шкафу и достала пальто.
- Ты, конечно, не собираешься на улицу? - сказала Селия. - Идет сильный снег.
- Я задохнусь, если останусь здесь, - сказала Мария. - Мне надо пройтись, мне надо двигаться.
- За ленчем мы будем вдвоем. Папа собирается в "Гаррик".
- Мне не надо ничего особенного, - сказала Мария. - Я не хочу есть.
Она вышла из дома, свернула за угол на Финчли-Роуд и на автобусе доехала до цветочного магазина, где накануне видела анемоны. На стенке автобуса крупными черными буквами было написано название пьесы, а выше - ее имя, красными. Доброе предзнаменование. Не забыть сказать Найэлу.
Очень придирчиво выбрав анемоны, она подошла к столику в углу магазина, чтобы написать карточку. Она совсем не знала, что написать. Что-нибудь не слишком фамильярное, что-нибудь не слишком игривое. Чем проще, тем лучше. Она остановилась на том, что вывела его имя и подписала: "От Марии с любовью". Вложила карточку в цветы и вышла из магазина. Посмотрела на часы. Двенадцать. Ждать оставалось еще больше восьми часов.
На ленч у них была тушеная баранина с луком и картофелем и яблочная шарлотка. Без Папы они кончили есть раньше обычного. Сразу после ленча Мария вымыла голову, сколола волосы шпильками и легла в столовой спиной к камину.
- Может быть, - небрежно и слегка зевая, сказала она Селии. - Может быть, ты послушаешь мой кусок из середины третьего акта. Проверим слова.
Селия ровным, монотонным голосом подавала реплики. Мария отвечала на них, прикрыв глаза руками. Все в порядке. По части текста Мария была безупречна.
- Что-нибудь еще? - спросила Селия.
- Нет, больше ничего.
Селия листала страницы измятой рукописи. Они все были испещрены карандашными пометками. Она посмотрела на Марию, которая все еще лежала, закрыв лицо руками. Что должна испытывать Мария, целуя этого мужчину, чувствуя, как его руки обнимают ее и говоря все то, что ей надо говорить? Мария никогда не рассказывала об этом. Она была до странности сдержанна в таких вопросах. Она говорила, что Такой-То и Такой-То был в плохом настроении, с похмелья или очень весел и забавен, но если ее спрашивали о более интимных подробностях, то отвечала уклончиво. Казалось, ей это неинтересно. Она просто пожимала плечами. Может быть, Найэл спросит ее. Может быть, Найэлу она расскажет.
Стемнело очень рано, около половины третьего. Снег прекратился, но за окнами было холодно и промозгло. В столовую вошла Эдит, чтобы закрыть портьеры.
- Перестал на минуту, - сказала она, рывком задергивая портьеры. - Но того и гляди начнется снова. Под ногами жуткая слякоть. Только что спускалась за почтой, так насквозь промокла.
Она вышла, тяжело ступая по полу и оставив за собой шлейф затхлого воздуха.
- Неужели они никогда не моются? - свирепо сказала Мария.
Она села, потянулась и стала вынимать шпильки из волос. Волосы распушились над ее головой, короткие и золотистые, как гало. Селия отложила рукопись, которую только что перечитала с начала до конца. Она знала ее почти так же хорошо, как Мария.
Неожиданно она спросила. Не могла сдержаться.
- Он тебе нравится?
- Кто?
Селия помахала рукописью перед Марией.
- Да, он ужасно милый. Я тебе говорила, - сказала Мария.
Она поднялась с пола и оправила юбку.
- Но что ты чувствуешь, когда целуешь его на репетиции? Тебе не бывает неловко? - спросила Селия.
- Мне бывает неловко, если приходится целовать его утром, - сказала Мария. - Я всегда боюсь, что у меня пахнет изо рта. Знаешь, так бывает, когда хочется есть. Так что лучше это делать после ленча.
- Правда? - спросила Селия.
Но на самом деле она хотела узнать совсем не о том.
- У тебя прекрасно лежат волосы, - сказала она вместо того, чтобы продолжить расспросы.
Мария повернулась и взглянула в зеркало.
- Странно, - сказала она, - у меня такое чувство, что все это происходит не со мной. День мой, но живет в нем кто-то другой. Ужасное чувство. Не могу его объяснить.
Они услышали, что к дому подъезжает такси.
- Это Найэл, - сказала Мария. - Наконец-то Найэл.
Она подбежала к окну и отдернула портьеры. Громко забарабанила по стеклу. Он повернул голову, улыбнулся и помахал рукой. Он расплачивался с таксистом.
- Пойди и впусти его, быстро, - сказала Мария.
Селия пошла к входной двери и впустила Найэла. Он с чемоданом в руке поднялся по лестнице.
- Привет, пупсик, - сказал Найэл и поцеловал Селию.
Конечно, он весь продрог. Руки были как лед, давно не стриженные волосы растрепались. Они вместе вошли в столовую.
- Где ты был? - сердито спросила Мария. - Почему не приехал раньше? Она даже не улыбнулась Найэлу, не поцеловала его.
- Я ходил навестить Труду, - сказал он. - Ты же знаешь, что больница в нескольких милях отсюда, и в такой снег туда надо добираться целую вечность.
- Ах, какой ты молодец, - сказала Селия. - Должно быть, она так обрадовалась. Как она?
- Лучше, - сказал Найэл. - Но ужасно сварлива. На всех ворчит. На сестер, на сиделок, на еду, на врачей, на других больных. Я немного побыл с ней и развеселил ее. Она даже пару раз рассмеялась.
- По-моему, это очень эгоистично с твоей стороны, - сказала Мария. - Ты знал, что значит для меня этот день, что мне так нужно утешение и все-таки отправился через весь Лондон навестить Труду. Для Труды можно было бы выбрать и другое время. А теперь у меня остается только два часа до театра.
Найэл промолчал. Он подошел к камину, опустился на колени и протянул руки к огню.
- Труда прислала тебе подарок - сказал он. - Она попросила одну из сиделок в свободное время сходить в магазин и кое-что купить. Она сказала мне, что именно. Это подковка из белого вереска*. Ее отправили в театр. Труда очень радовалась. Скажи Марии, попросила она, что я весь вечер буду думать о ней.
Мария ничего не сказала. Она слегка выпятила нижнюю губу, отчего у нее сделался еще более надутый вид.
- Пойду взгляну, как там чай, - сказала Селия после минутного молчания.
Лучше оставить их вдвоем. Они сами разберутся. Она вышла из комнаты и поднялась к себе в спальню, дожидаться, когда, действительно, подоспеет время чая.
Мария опустилась на колени перед камином рядом с Найэлом. Потерлась щекой о его плечо.
- Я чувствую себя ужасно, - сказала она. - Началось с живота, а теперь подступило к горлу.
- Знаю, - сказал он. - Я чувствую то же самое. От пяток до затылка.
- И с каждым мгновением, - сказала Мария, - страшная минута все ближе, и ничего с этим не поделаешь.
- Утром, когда я увидел снег, - сказал Найэл, - у меня появилась надежда, что снежные лавины погребут под собой "Хеймаркет", и тебе не придется выходить на сцену.
- Ты так подумал? - спросила Мария. - И я тоже. Ах, Найэл... Если я когда-нибудь выйду замуж и буду ждать ребенка, ты не родишь его за меня?
- Во всяком случае, для меня это будет единственный способ прославиться, - сказал Найэл.
Он порылся в кармане.
- По правде говоря, я не все это время провел у Труды, - сказал он. - Я искал тебе подарок.
- Ах, Найэл, покажи скорее.
- Так, пустяк, - сказал он. - Ничего ценного или особенно интересного. Я купил его на деньги, которые Папа подарил мне на Рождество. Но тебе понравится.
Он протянул Марии небольшой пакетик. Она развязала ленту и разорвала бумагу. В ней была красная кожаная коробочка. Внутри лежало кольцо. Камень был голубой. Мария слегка повернула его и он засверкал.
- Найэл, дорогой Найэл... - сказала она. Кольцо пришлось ей как раз впору на средний палец левой руки.
- Пустяк, - сказал Найэл, - оно ничего не стоит.
- Для меня оно стоит всего, - сказала Мария. - Я всегда буду носить его. Я его никогда не сниму.
Она вытянула руку и смотрела, как при малейшем повороте кольца камень играет разноцветными лучами. Кольцо что-то напоминало ей. Где-то, когда-то она видела почти такое же. И вдруг она вспомнила. Мама носила на левой руке кольцо с голубым камнем. Кольцо, подаренное Найэлом, было очень похоже на Мамино, хотя, конечно, гораздо дешевле.
- Я рад, что оно тебе нравится, - сказал Найэл. - Как только я его увидел в магазине, я сразу понял, что должен его купить. Я знал, что оно твое.
- Я хочу, чтобы в театр ты поехал в такси вместе со мной, - сказала Мария, - и довел меня до самой двери. Папа и Селия приедут позже. Ты это сделаешь для меня?
- Да, конечно, - сказал он. - Я так и собирался.