Все слова я знал, потому что мы с другом Йеном Джеймсом только что выучили их. Мы с ним прослушивали пластинки и записывали слова. Достать запись "Twenty Flight Rock" было нелегко. Помню, нам пришлось заказывать ее и ждать несколько недель. Пластинки мы покупали либо в магазинчике у Карри, либо в "NEMS". Часто мы заходили, просили разрешения прослушать пластинку, но потом не покупали ее. Продавцов это раздражало, но нам было все равно — мы успевали запомнить слова. Большой коллекции пластинок у меня никогда не было.
В то время я часто ездил на велосипеде в Вултон, в гости к Айвену. Я тогда жил в Оллертоне, откуда вполне было можно добраться на велосипеде. Можно было и дойти пешком — по площадкам для гольфа, что мы с Джоном считали большим удобством. В то время это было важно — жить по соседству. Тогда подросткам еще не разрешали водить машины. Пит Шоттон, игравший в группе "Куорримен", тоже разъезжал на велосипеде, и мы случайно встретились. Пит был близким другом Джона. Он сказал: "Пол, ты здорово играл тогда, мы долго говорили о тебе. Хочешь играть с нами?" Я ответил: "Мне надо подумать". Но на самом деле предложение привело меня в восторг, поэтому я согласился и сообщил об этом через Айвена.
Ливерпуль, Ньюкасл, Глазго и другие провинциальные города хороши тем, что там есть немало мест с громкими названиями. Так, одно из первых выступлений "Куорримен" в Ливерпуле состоялось на Бродвее. (Мы как раз сделали свою первую запись в маленькой студии в Кенсингтоне, Ливерпуль.) Для моего первого выступления мне дали соло на гитаре в "Guitar Boogie" ("Буги на гитаре"). Я легко играл его на репетиции, поэтому все решили, что это должно быть мое соло. Все шло прекрасно, но во время концерта мои пальцы вдруг стали неуклюжими, и я подумал: "Какого черта я здесь делаю?" Я просто слишком перепугался, это случается, когда все смотрят на гитариста. У меня ничего не вышло (в следующий раз я сыграл соло только несколько лет спустя). Вот почему в группе появился Джордж.
Я знал Джорджа по совместным поездкам в автобусе. Прежде чем мы поселились в Оллертоне, я жил в Спике, в районе, который называли промышленной зоной. (Теперь я понимаю, что туда пытались перевести промышленные предприятия, чтобы обеспечить людей работой, но в те времена мы даже не задумывались о том, почему район так называется.) Джордж жил на расстоянии одной автобусной остановки от меня. Отправляясь в школу, я садился в автобус, а на следующей остановке заходил Джордж. Мы были почти ровесниками, поэтому однажды мы разговорились — впрочем, я посматривал на него свысока, потому что он был на год младше. (Теперь я понимаю, что эту ошибку я повторял на протяжении всех лет существования "Битлз". Человека, которому тринадцать лет, когда тебе самому исполнилось уже четырнадцать, трудно воспринимать как равного тебе. Я по-прежнему считаю Джорджа мальчишкой, а Ринго чуть ли не стариком, потому что он на два года старше. В группе он был самым взрослым. Когда он присоединился к нам, он уже носил бороду, у него была машина и костюм. Какие еще доказательства "взрослости" могли понадобиться?)
Я рассказал Джону и остальным ребятам из группы "Куорримен" о парне из школы по имени Джордж: "Он здорово играет на гитаре, поэтому, если вам нужен гитарист, лучше, чем он, вам никого не найти". Они ответили: "Ладно, только надо послушать, как он играет".
Джордж умел играть песню "Raunchy" так, что она звучала, как на пластинке. Однажды вечером мы все забрались на верхний этаж автобуса, и я сказал: "Давай, Джордж". Он взял гитару и доказал, что он и вправду умеет играть, и все согласились, что он выдержал испытание. Как когда-то было со мной, когда выяснилось, что я знаю слова "Twenty Flight Rock". А про Джорджа ребята сказали так: "Еще молод, конечно, но "Raunchy" играет здорово, это точно". С тех пор Джордж стал нашим штатным гитаристом. Позднее Джон начал играть соло в стиле Чака Берри, но чаще все-таки уступал сольные партии Джорджу, а сам прославился как ритм-гитарист.
К тому времени Джон уже поступил в школу искусств. Мне было пятнадцать, а Джону почти семнадцать. В то время эта разница казалась огромной. Мы хотели, чтобы нас считали взрослыми, и нас беспокоило то, что Джордж выглядит слишком молодо. Мы думали: "Он еще не бреется… Как бы сделать так, чтобы он выглядел постарше?"
Однажды мы с Джорджем пошли в кино на "Школьные джунгли". В фильме играл Вик Морроу, и это было здорово. Но самое главное, основной музыкальной темой оказалась песня Билла Хейли "Rock Around The Clock" ("Рок вокруг часов"). Когда я услышал ее впервые, у меня по спине побежали мурашки, поэтому мы просто не могли не пойти на этот фильм, мы сделали это ради одной песни. На этот фильм не пускали подростков до шестнадцати лет, а я с трудом сходил за шестнадцатилетнего. Несмотря на детское лицо, я еще мог притвориться взрослым, а Джордж — никак. Он держался, как большой, но выглядел по-детски. Помню, он вышел в сад, зачерпнул земли и принялся втирать ее в верхнюю губу, чтобы грязь выглядела как усы. Это было смешно, но я думал: "Так уже лучше, мы прорвемся". Так и вышло. Фильм был о подростковой преступности, он разочаровал нас: сплошная болтовня!
Как-то раз мне удалось увидеть Билла Хейли в "Одеоне". Кажется, билет стоил двадцать четыре шиллинга. Поэтому пойти смог я один — больше ни у кого не нашлось таких денег. Конечно, и у меня не было доходов, но я долго копил. Я весь дрожал и думал только об одном: я должен попасть на концерт. Помню, я отправился туда в коротких брюках — и это на рок-н-ролл! Это было классно, но все первое отделение играл оркестр Вика Льюиса. Я чуть не вышел из себя — так мне хотелось поскорее услышать Билла.
Моими кумирами были герои фильмов. Один из них — Фред Астер, такой обходительный, с изящными манерами. Мне очень нравился его голос. А еще мы восхищались Марлоном Брандо. И комиком Роббом Уилтоном, у которого я однажды попросил автограф. Один из моих родственников сторожил служебный вход в ливерпульский "Эмпайр", он собирал для меня автографы. Обычно я спокойно отношусь к просьбам дать автограф (не всегда, но в целом), а все потому, что когда-то я сам собирал автографы у служебного входа в "Эмпайр" — у группы "Crew Cuts" и так далее. До сих пор помню, как доброжелательно они относились ко мне.
Однажды я написал в Крейвен-Коттидж, в футбольный клуб "Фулхэм", и попросил автограф Джонни Хейнса. Помню, как я обрадовался, когда получил его по почте. Я написал сэру Питеру Скотту. (Теперь, вспоминая об этом, я понимаю, что был слишком назойлив, но я всегда считал, что под лежачий камень вода не течет.) Питер Скотт был ведущим телешоу и каждую неделю рисовал разных птиц. Я написал ему: "Не могли бы вы прислать мне тот рисунок с утками, если он вам не нужен?" И я получил вежливый ответ.
Благодаря телевидению мы узнавали почти все, что происходило в мире. По телевизору я впервые услышал "Rock Around The Clock" и даже Махариши. Местная телевизионная станция "Гранада" стремилась брать интервью у всех знаменитостей, оказывающихся в наших краях. Так мы впервые узнавали о многом, смотрели фильмы про рок-н-ролл: "Школьные джунгли" и "Дикаря" с Марлоном Брандо ("Дикарь" меня, кстати, несколько разочаровал).
Зато такую музыку я любил. Бывали минуты, когда мне становилось тоскливо, но я слышал какую-нибудь песню, и она помогала мне воспрянуть духом. Мы с другом Иеном Джеймсом оба носили пиджаки в крапинку, с клапанами на нагрудных карманах и часто бывали на ярмарках и в тому подобных местах. А когда нам становилось паршиво, мы шли домой, ставили пластинку Элвиса "Don't Be Cruel" ("He будь жестока") и успокаивались. Она способна исцелить любую тоску. Помню, однажды я оказался в актовом зале школы — у нас выдалось свободное время, и все болтались там. Кто-то принес музыкальную газету, в которой хвалили песню "Heartbreak Hotel". Элвис выглядел так классно! "Это он, он — Мессия!" А потом мы получили доказательство — услышали саму песню. За ней последовал первый альбом Элвиса, который до сих пор нравится мне больше всех его записей. Он звучал так здорово, что мы без конца ставили эту пластинку и учились играть его песни. Всем, чем мы занимались, мы обязаны этому альбому.
Я потерял интерес к Элвису после того, как он отслужил в армии. Похоже, там его сломали. И "GI Blues" ("Солдатский блюз"), и "Blue Hawaii" ("Голубые Гавайи") звучали уже не так. Знаю, что и этот китч являлся ценностью для многих, а еще я слышал, как люди объясняли, что больше всего Элвис нравился им, когда он был толстым и обрюзгшим и жил в Вегасе, потому что в этом чувствовалось приближение срыва, боязнь какого-то события, свидетелями которого они хотели стать. Но мне он больше всего нравился в 1956 году, когда он был еще молод и великолепен, когда у него блестели глаза, когда он блистал чувством юмора и отличным голосом. Он был бесподобным вокалистом. Попробуйте как-нибудь подражать ему, как это делали мы, и вы поймете, что превзойти его нельзя. Видео "Жизнь Элвиса в 56-м" — классная вещь, но уже через год, когда он отправился в Голливуд, его глаза утратили блеск. А в том фильме он ведет себя так, славно выступает перед полным залом вопящих девчонок, но при этом каждым жестом говорит: "Не верю я во все эти вопли". Он обыгрывал каждую строчку. Это был удивительный концерт, который я до сих пор люблю. Элвис произвел на нас неизгладимое впечатление.
Огромное влияние на нас оказал и Чак Берри, и его песня "Johnny B.Goode". Мы уходили в спальню Джона, где стоял его маленький проигрыватель, и слушали записи Чака Берри, пытаясь заучить их. Помню, именно там я выучил "Memphis, Tennessee" ("Мемфис, Теннесси").
По телевизору я видел и Эдди Кокрена — кажется, песню "Oh, Boy!" ("Вот это да!"). Многие другие певцы, такие, как Клифф Ричард и Марти Уайлд, тоже пели неплохо, но Эдди одним из первых начал аккомпанировать себе на гитаре. Он играл "Milk Cow Blues" ("Блюз дойной коровы"), у него была гитара "Гретш", вибратор "Бигсби", и это выглядело шикарно.
"The Girl Can't Help It" ("Девушка ничем не поможет") по-прежнему остается великим музыкальным фильмом. До него к мюзиклам относились как к фильмам второго сорта или же использовали музыку просто как саундтрек, как в "Школьных джунглях". Были еще короткие черно-белые картины с Аланом Фридом в главной роли и множество фильмов, про которые говорили, что в них заняты негры. Но для нас это были не просто негры, а Клайд Макфаттер! Мы поклонялись этим людям, всегда считали, что ими пренебрегают. Так было, пока не появился фильм "The Girl Can't Help It". Там в начале есть замечательный эпизод, когда на экране появляется Том Юэлл. Он говорит: "Подождите минутку", — и раздвигает изображение на весь экран. А потом он щелкает пальцами, и черно-белое изображение становится цветным— настоящее чудо, именно то, о чем мы мечтали! Затем появляется Джейн Мансфилд, игра заканчивается, разбиваются очки. И все это время Литтл Ричард поет "The Girl Can't Help It", а потом Эдди Кокрен начинает "Twenty Flight Rock". И Джин Винсент поет "Be Вор A Lula" — первую песню, пластинку с записью которой я купил. Я до сих пор люблю этот фильм.
А потом появилось множество других исполнителей. Бадди Холли ни на кого не походил, он был родом из Нэшвилла и познакомил нас с музыкой в стиле кантри. Мне до сих пор нравится стиль пения Бадди. И его песни. Главная особенность "Битлз" — то, что мы начали с создания своих песен. Сейчас это воспринимается как должное, а в то время так никто не делал. Мы с Джоном начали писать благодаря Бадди Холли. "Вот это да! Он сам пишет и играет музыку!" Мы внимательно читали титры к фильмам Элвиса, чтобы узнать, умеет ли он играть на гитаре, и он и вправду умел. Чуть-чуть, хотя играл он неплохо и не портил общее впечатление. Даже некоторые "гитаристы" так не могут. Наблюдая за ними, мы думали: "Это уже не тот образ, не те аккорды", — и приходили к выводу: "Всего хорошего — ты нам разонравился. Не умеешь играть на гитаре — не бренчи. Отложи ее и танцуй". Зато нам сразу становилось ясно, что именно Бадди играет соло в "Peggy Sue" ("Пегги Сью"). По этой причине нас влекло к нему, а еще потому, что на пластинках всегда значилось "Холли/Петти" или "Петти/Холли", — значит, он был одним из авторов песен. Целую вечность мы пытались подобрать вступление к "That'll Be The Day", и наконец Джону это удалось. Бадди играл его в тональности фа, а мы этого не знали и играли вступление в ля.
Джон был очень близоруким. Он носил очки, но только когда его никто не видел. Пока на сцене не появился Бадди Холли, Джон думал, что никогда не наденет их при людях, потому что в своих больших очках в роговой оправе чувствовал себя идиотом. Без очков он постоянно на все натыкался и часто шутил по этому поводу. Еще один его товарищ по колледжу, Джефф, видел еще хуже. Джон и Джефф часто развлекались по-своему, бродя по городу, — два полуслепых парня без очков. А когда появился Бадди, очки вошли в моду. Джон смог выходить на сцену и видеть, для кого он играет. В те времена в нашем воображении Джон был Бадди, а я — Литтл Ричардом или Элвисом. Начинающие всегда с кем-нибудь сравнивают себя.
В музыке мне нравится не только рок-н-ролл. Должно быть, нынешним детям трудно представить себе время, когда рок-н-ролл был всего лишь одним из музыкальных стилей. Теперь это есть музыка. Существует целый спектр музыкантов — от поп-исполнителей до настоящих блюзменов. Хотя и в те годы я вовсе не стремился играть только рок-н-ролл. Когда я писал "When I'm Sixty-Four" ("Когда мне будет шестьдесят четыре"), я представлял, что пишу ее для Синатры. Я ценил и другие записи, не только рок-н-ролл. В итоге у "Битлз" появились такие песни, как "Till There Was You" ("Пока не появилась ты"). У меня была старшая кузина Элизабет Данер (ныне Роббинс). Она оказала на меня немалое влияние. У нее была хорошая коллекция пластинок, она часто спрашивала: "А это ты слышал?" Она первая дала мне послушать "My Funny Valentine" ("Мой смешной Валентинчик") — "Если я тебе не безразличен, не меняйся ни на йоту". Хорошие слова. По той же причине я всегда любил Чака Берри — он писал отличные стихи.
Бетти давала мне послушать такие пластинки, как "Fever" ("Лихорадка") Пегги Ли. А еще Пегги Ли пела "Till There Was You". Еще много лет я не знал, что это песня из мюзикла "The Music Man" ("Музыкант"). (Забавно, теперь моя компания записывает музыку из этого шоу.) В результате я пришел к таким песням, как "A Taste Of Honey" ("Вкус меда"), и к другим вещам, немного отходившим от чистого рок-н-ролла в ту или в другую сторону.
У нас с Джоном и Джорджем вкусы совпадали во многом. А каждым новым пристрастием мы тут же спешили поделиться. Когда Джон рассказывал мне о своих новых вкусах в музыке, они оказывались похожими на те, с которыми я вырос, на музыку, которую любил мой отец. Одной из любимых песен Джона была "Don't Blame Me" ("He вини меня"). Думаю, эту чудесную песню он впервые услышал от своей матери, а также еще одну — "Little White Lie" ("Святая ложь"). Мы разучивали аккорды к некоторым из этих песен. Но больше всего нас привлекал все-таки рок-н-ролл, который мы буквально боготворили.
Когда мы не играли на вечеринках и не участвовали в конкурсах талантов, мы слушали, как другие ребята играют на гитарах, искали аккорды и записи. Это походило на поиски Святого Грааля. Однажды мы услышали про одного парня из Фазакерли — страшная даль! Конечно, Фазакерли — это тоже Ливерпуль, но для нас это было все равно что другой конец света, а этот парень знал аккорд В7! Ради этого стоило решиться на путешествие, и все мы отправились к нему на автобусе. Хватало уже того, что он знал В7. Мы уселись и сказали: "О, учитель, мы слышали, ты знаешь В7. Пожалуйста, покажи его нам!" — "Конечно, ребята". А потом мы отправились домой. Ого, мы уже знаем аккорды Е, А и D, а теперь еще и В7. Правда, некоторое время мы никак не могли сообразить, что же с ним делать.
Однажды по городу разнесся слух, будто есть человек, у которого собственная пластинка "Searchin'" ("В поисках") группы "The Coasters". Колин, ударник из скиффл-группы Джона, был знаком с ним, и мы предприняли целое путешествие, чтобы разыскать его, и наконец нашли. И избавили его от пластинки. И вправду, хранить ее — слишком большая ответственность для него. Вернуть ее мы просто не могли. Она должна была остаться у нас. Кто же вернет золотой песок! Песня "Searchin'" стала одним из лучших номеров "Битлз", мы часто играли ее в клубе "Кэверн". (Там были маленькие группки поклонников, которые придумывали себе названия. Одна из них называлась "The Woodentops" ("Верхушки деревьев"), в нее входили две девушки, Крис и Вэл, которые кричали с ливерпульским акцентом: "Спой "Searchin'", Пол! Спой "Searchin'"!")
Вот так мы всё находили: ехали в автобусе куда-нибудь к человеку, у которого были пластинки, или шли на молодежные вечеринки. Ребята являлись туда со стопками пластинок-"сорокапяток", с целыми пакетами, набитыми ими. А потом совершались вопиющие злодейства. Гости напивались, а мы под шумок уносили их пластинки.
Я снова начал бренчать на отцовском пианино. Именно на нем я написал "When I'm Sixty-Four" — а было-то мне тогда всего шестнадцать (во куда я загнул!) — и накрепко запомнил ее. Я писал эту мелодию, думая, что она могла бы подойти для музыкальной комедии или чего-нибудь в этом роде. Как я уже говорил, в то время я еще не знал, кем стану.
Помню, как я стоял на автобусной остановке и мечтал: "Вот бы мне выиграть семьдесят пять фунтов в бильярд и иметь самое необходимое — гитару, автомобиль и дом!" Ни о чем другом я даже помыслить не мог. Однажды отец дал мне десять шиллингов, и, насколько я помню, он был единственным человеком в моей жизни, который вот так просто давал мне что-то.
Днем я часто сбегал с уроков, а Джон удирал из колледжа, мы брали две гитары и бренчали. Мы сидели у меня дома, потому что больше идти нам было некуда. Отец в это время был на работе. Мы доставали трубку и курили, чувствуя себя взрослыми (на вкус табак был противным). У нас обоих были акустические гитары, мы сидели друг напротив друга и играли. Это было здорово — вместо того чтобы вспоминать или придумывать песню самому, я смотрел, как играет Джон, будто он был моим отражением в зеркале. Это отличный способ писать.
Мы писали песни вдвоем. Я записывал их в школьной тетради и всегда подписывал вверху: "Подлинное произведение Леннона и Маккартни". Эта надпись красовалась на каждой странице. В тетрадь я заносил только слова и аккорды. Нам приходилось запоминать мелодии, в том числе и аккомпанемент, потому что я не знал, как их записать. Кассет тогда не было, у нас не хватало денег на магнитофон "Грюндиг". Чтобы пользоваться такой техникой, надо было иметь знакомых, у которых она есть. У нас был такой знакомый, но мы редко записывали песни на его магнитофон — в то время собственные творения не настолько интересовали нас. Главной задачей было запомнить написанные песни. У нас с Джоном был неписаный закон, который гласил: если мы не в состоянии запомнить свои песни, можно ли рассчитывать, что их запомнят люди, которые только слушают эти песни?