Наконец истерика стихла, я поехала домой. И по пути приняла решение. Ладно, подожду несколько месяцев, а потом куплю справочник и стану методично обходить все издательства, имеющиеся в Москве, может, где-нибудь и окажусь нужной. Откажут везде, обращусь к провинциальным издателям.
Только совсем недавно, став в «ЭКСМО» почти своим человеком, я поняла, какое доброе дело сделал для меня Сережка, отправив туда. Сотрудники «ЭКСМО» читают все поступающие к ним «шедевры», исключений нет. Это политика издательства, вдруг да и мелькнет среди мусора жемчужное зерно.
Весь сентябрь и половину октября я бросалась на любой звонок телефона с диким воплем:
— Не берите, это меня из издательства ищут.
Домашние присмирели и стали вести осторожные разговоры, целью которых было подготовить «литераторшу» к отказу.
— Вот Льва Толстого с первой рукописью вообще выгнали, нам учительница рассказывала, — лихо врала Машка.
— Книги печатают не скоро, — внушал мне Димка, — твоя лет через пять появится, не раньше.
Муж ничего не говорил, он действовал. Видя, как убивается жена, понимая как ей хочется стать настоящей писательницей, Александр Иванович поехал к одному своему знакомому, хозяину небольшого печатного дома, выпускающего сугубо учебную литературу и сказал:
— Знаешь, Груня очень больна, единственное, что держит ее, — эти дурацкие, глупые книжонки. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не умирало. Напечатай за мой счет сто штук ее повести, будет всем подписывать, радоваться.
И знакомый согласился. От меня переговоры скрыли, я узнала о них не так давно, когда хозяин того издательского дома, придя к нам в гости, оглядел тома написанных мною детективов и сказал:
— Да, нужно было тогда издать тебя и заключить договор об эксклюзивных правах на все твое творчество.
Абсолютно независтливый человек, я той осенью была готова сгрызть книжные лотки, в изобилии стоявшие у метро. Останавливалась у столиков, разглядывала многочисленные, разноцветные томики и чуть не плакала. Господи, вон сколько изданий! Где же мои? Где?
В день рождения мужа, пятнадцатого октября, у нас загорелся мусоропровод. Дом наш, построенный в начале пятидесятых годов, имеет одну конструктивную особенность. Отходы жильцы вываливают не в ведро, а в мусоропровод прямо в стене кухни.
Честно говоря, это не слишком удобно. Иногда оттуда распространяется омерзительный запах, а еще порой кое-кто из соседей швыряет в шахту окурки, и тогда начинает валить дым. На этот случай мы держим на кухне шланги.
Стоит только почуять запах гари, как все хватают резиновые трубки, надевают их на краны, спускают в дверцу и заливают огонь. Вода хлещет, пепел летит, оседает на пол… Сами понимаете, как потом выглядит кухня. Вот именно сей форс-мажор и приключился пятнадцатого октября. День этот вообще оказался для меня сложным. Утром я отправилась на укол, стала выходить из автобуса, споткнулась, толпа, шедшая сзади, поднаперла. Я рухнула прямо в жидкую грязь и безнадежно испортила светлое пальто. Потом, купив в булочной пирожные, уронила их в лужу, вдобавок, попав тонким каблуком в решетку у входа в метро, сломала его, и домой пошла на цыпочках… Неприятности в тот день выдавались оптом, а часа в четыре случился пожар.
Залив пламя, я со вздохом принялась убирать грязь, мокрая, растрепанная, вся в саже и копоти. Налила в ведро воды, разболтала в ней стиральный порошок и стала мыть пол босиком.
— Мусечка, — радостно заорала Маня, протягивая трубку, — это тебя!
— Скажи, дома нет, — буркнула я.
— Это из «ЭКСМО», — зашептала Машка. — Я уже сказала, что ты несешься на зов!
Горечь затопила душу. Ну и денек, сначала пальто, пирожные и каблук, потом пожар, ну и на закуску сообщение о том, что моя рукопись абсолютно непригодна, чтобы ее издать.
Желая взять трубку, я машинально шагнула вперед, ноги в мыльной луже разъехались в разные стороны, я со всего размаха ударилась лицом о край стола, потом шлепнулась на линолеум и безнадежно сказала: — Слушаю.
— Агриппина Аркадьевна? — раздался безукоризненно вежливый голос Ольги Вячеславовны.
— Да.
— Мы приняла положительное решение по вашей рукописи, но книга маленькая, всего сто шестьдесят страниц, нет ли у вас еще одной?
Я потрясенно переспросила:
— Что? Вы хотите печатать «Поездку в Париж»?
— Да, — подтвердила редактор. — Но возникла проблема, в вашей повести небольшой объем, нам нужна еще одна рукопись, если у вас нет…
— Есть, — заорала я так, что Машка отскочила к двери и в ужасе уставилась на меня, — есть! Господи, вы до которого часа работаете?
— До половины шестого.
Взгляд упал на часы, стрелки показывали тридцать пять минут пятого.
— Только не уходите, — заорала я, — сейчас, уже бегу!
В трубке послышался легкий кашель.
— Хорошо, — ответила Ольга Вячеславовна и отсоединилась.
Я бестолково заметалась по квартире, одной рукой натягивая джинсы, другой распахивая шкаф, в котором лежали написанные детективы. Господи, в чем нести папки? На глаза попалась безразмерная авоська, в которой хранился репчатый лук. Я вытряхнула головки, сунула на их место рукописи и понеслась к двери. Тут наконец-то ожила Машка.
— Мама, — остановила она меня, — ты вся в саже.
Я схватила бумажный платок.
— Не задерживай меня, сейчас в «ЭКСМО» все уйдут, по дороге вытрусь.
— А зачем ты сунула трубку в ведро? — не успокаивалась девочка.
Я глянула в грязную воду, различила в ней очертания того, что еще недавно служило телефоном, и рассердилась.
— Вот ерунда, новый купим.
Маняша разинула было рот, но я уже вылетела на улицу, волоча за собой авоську, набитую папками.
В издательство я принеслась ровно в пять, не стала связываться с медленно тащившимся троллейбусом, схватила такси.
В кабинете опять сидели двое: Ольга Вячеславовна и Алексей Брагинский, я кашлянула.
— Здравствуйте.
— Садитесь, — кивнула редактор.
Брагинский на минуту оторвался от экрана компьютера, оглядел меня и снова уткнулся в работу. Ольга Вячеславовна тем временем начала говорить:
— Книга сырая, она потребует серьезной переделки.
Я воскликнула:
— Все что хотите!
Брови Ольги Вячеславовны поползли вверх.
— Вот здесь наши замечания.
Я схватила листок. Так, восемнадцать пунктов, сущая ерунда.
— Завтра принесу переделанный текст.
Рубис неожиданно улыбнулась:
— Ну можно и через неделю, особой спешки-то нет. Еще придется переделать название, ваше маловразумительное.
— Да, да, все что пожелаете.
Брагинский снова оторвался от компьютера и уставился на меня.
Я так хотела увидеть книгу напечатанной, что была готова на что угодно. Прикажи мне Ольга Вячеславовна раздеться догола и пробежаться по Тверской, мигом бы выполнила ее просьбу.
— Теперь об объеме, — продолжала редактор, — нам нужна еще одна рукопись…
— Есть! — радостно закричала я и водрузила ей на стол авоську, набитую папками. — Вот они! Выбирайте любую. Впрочем, что это я чушь несу, оставляйте все!
Ольга Вячеславовна заморгала, потом очень аккуратно выудила из авоськи рукописи и стала просматривать их.
Внезапно Брагинский упал лицом в стол, его плечи затряслись. Я решила, что ему стало плохо, но тут парень поднял голову и стало понятно, что он просто умирает от смеха. Кое-как успокоившись, Алексей пробормотал:
— Чего только в Интернете не напишут, обхохочешься.
Ольга Вячеславовна довольно сердито глянула на коллегу, тот, продолжая хихикать, быстро вышел в коридор.
Потом, уже став постоянным автором, я подружилась с Алексеем Брагинским. Леша, несмотря на юный возраст, занимал в «Эксмо» одну из руководящих должностей, он был пресс-атташе издательства. Очень талантливый, высокопрофессиональный, фонтанирующий идеями специалист, Брагинский сделал много для того, чтобы продвинуть писательницу Дарью Донцову на книжном рынке.
Иногда Алеша казался мне грубым, безапелляционным, но я быстро разобралась, что вся его нетерпимость и эпатажность всего лишь маска, а под ними скрывается тонкий, ранимый, сентиментальный человек, очень боящийся, чтобы окружающие не посчитали его кем-то вроде моего Ивана Павловича Подушкина. Одно время я и впрямь думала, что Леша грубиян, но потом услышала, как великолепно он играет на рояле, увидела, как любит свою дочь, узнала, какие у него настольные книги, прониклась к Леше глубоким уважением. Это была яркая, очень одаренная личность, по-настоящему интеллигентная, с нежной, ранимой душой. Увы, мне приходится употреблять глагол «был». Алексея Брагинского больше нет с нами, некоторое время назад он, вследствие трагической случайности, ушел из жизни в самом расцвете лет, не успев осуществить всего задуманного. И часто, когда я иду по длинному коридору издательства, мне чудится его чуть хрипловатый голос:
— Грушка! Наш вам привет! Опять принесли бедным издательским детям рукопись? Ну спасибо, теперь намажем на хлеб маслице! Ты пиши, пиши, глядишь, у нас и икорка появится!
Он так разговаривал со мной: то на «ты», то на «вы». Дико осознавать, что он ушел навсегда и не вернется. Но если разговоры про тот свет правда и Алексей имеет возможность увидеть нас, пусть услышит то, что я не успела сказать ему при жизни: — Лешик, я люблю тебя, спасибо тебе за все. То место, которое ты занимал в моем сердце, не будет занято другими. Мне горько, что я потеряла друга.
Но в тот день, когда я вывалила на стол к Ольге Вячеславовне рукописи, естественно, не знала, кто такой Брагинский.
Редактор аккуратно сложила папки стопкой, смахнула ладонью невидимую пыль с верхней и очень серьезно сказала:
— Теперь решим некоторые формальности, вы сейчас посмотрите договор и, если никаких возражений не найдется, подпишите. Деньги получите после того, как договор скрепим подписями.
— Какие деньги? — изумилась я.
— Гонорар, — пояснила Ольга Вячеславовна.
Потом она помолчала немного и поинтересовалась:
— А вы разве не знаете, что писатели за книги получают деньги? Хотели бесплатно издаваться?
Я в замешательстве смотрела на Рубис. Мне, дочери писателя, очень хорошо было известно волшебное слово «гонорар». В раннем детстве я считала, что имеется это человек, с фамилией Гонорар, у которого на службе состоит мой папа. Потом, конечно, я разобралась, в чем дело. Но, относя книгу в «ЭКСМО», я думала, что времена изменились и мне самой придется платить за издание рукописи.
— И еще, — завершила беседу Ольга Вячеславовна, — подумайте над псевдонимом. Ваше имя не подходит, фамилию можно оставить.
Надо сказать, что имя Агриппина мне никогда не нравилось. В 60-е годы оно было совершенно уникальным, даже эпатажным. Это сейчас детей стали называть Евдокимами, Анастасиями, Ксениями… Во времена моего детства были популярны другие имена: Светлана, Татьяна, Елена… У нас в школе имелась лишь одна Агриппина, впрочем, на журфаке и в «Вечерке» тоже.
Иногда со мной приключались комические ситуации. Однажды, стоя в очереди за продуктами в переделкинском сельпо, я услышала сзади себя дребезжащий тенорок:
— Грунь, ну купи бутылку!
Я оглянулась и увидела плюгавенького дедушку самого простецкого вида, в ватнике и сапогах. Решив, что это чей-то сторож, который знает меня с детства, я сердито отвернулась, посчитав ниже своего достоинства общаться с пьянчужкой. Честно говоря, я надеялась, что алкоголик отстанет, но он продолжал тупо ныть:
— Грунь, возьми беленькой, ну че тебе, жалко? Знаю, у тебя есть деньги, вон ту купи, дешевую. Грунь, а Грунь! Вот ты зараза какая!
Я разозлилась, резко повернулась к нему и очень сердито сказала:
— Не понимаю, по какой причине я обязана подносить вам спиртное, немедленно оставьте меня в покое.
Дедок вытаращил блеклые глазки:
— А ты тут при чем?
— Но вы же все время стонете: «Груня, купи бутылку».
— Ну и чего? — спросил дедок. — Я с женой балакаю, с Грунькой!
Я поглядела чуть вбок и заметила возле алкоголика крохотную старушонку, ростом чуть выше кошки, ее тоже звали Агриппиной.
В другой раз я шла домой и услышала крик:
— Груня, Груня!
Сами понимаете, что я моментально пошла на зов. Я привыкла быть единственной Груней в компании и решила, будто окликнули меня. Мужчина, оравший: «Груня, Груня», был мне совершенно незнаком.
Я кашлянула и спросила:
— Зачем я вам понадобилась?
— Кто? — изумился дядька.
— Я.
— Вы мне не нужны!
— Но ведь вы кричите: «Груня, Груня», — возмутилась я.
— И чего? — захлопал глазами незнакомец. — Я собаку свою зову, Груню, усвистала из двора, да еще вместе с Кешей!
— С кем? — еще больше возмутилась я, — вы надо мной издеваетесь, да?
— Что я сделал такого? — воскликнул мужчина, — вас знать не знаю, никому не мешаю, зову Груню и Кешу, удрали они, весна по голове ударила, вот и намазали пятки салом.
— Кто такой Кеша? — растерялась я.
— Так щенок Груньки, — пояснил дядька, — она пятерых родила, четырех пристроили, а этот остался. Во гляди, идут!
Я посмотрела вглубь двора и, сдерживая хохот, прижалась к стене дома. По дорожке вышагивала парочка: маленькая, тощая, беленькая болоночка и нечто крупное, темно-коричневое… Груня и Кеша, такого просто не бывает. Мало того, что болонку зовут как меня, так еще у нее сын Кеша, и если бы мы с Аркашкой уродились собаками, то выглядели бы именно так: маленькая, беленькая мамуська и большой черно-коричневый сынишка.
И уж совсем смешно вышло в лечебнице, куда я приволокла на прививку Черри. Ветеринар начал заполнять регистрационную карточку и спросил:
— Как зовут? — Агриппина, — ответила я.
«Айболит» покачал головой: — Вы меня неправильно поняли. Не кличка собаки, а ваше имя!
В сочетании с отчеством «Аркадьевна», Агриппина звучит совсем уж отвратительно. Начав работать в «Вечерней Москве», я поняла, что не каждому удается с первого раза правильно назвать меня. Народ обращался к корреспондентке «Алевтина», «Рина», «Ирена», «Арина», — кто как. Лучше всего меня обозвали в объединении «Мосводопровод». Я явилась туда, чтобы взять интервью у старейшего работника, который прослужил в ведомстве пятьдесят лет. Главный водопроводчик Москвы усадил журналистку в своем кабинете и торжественно заявил:
— Извините, Аргентина Аркадьевна, подождать пару минут придется.
Я вздрогнула, но постеснялась поправить его, так он ко мне и обращался во время беседы — Аргентина.
Но еще большие трудности я обрела, став репетитором. Практически все дети, сразу потерпев фиаско, переставали обращаться к училке по имени. Я, смирившись с этим, предлагала:
— Можете звать меня на немецкий манер — фрау Донцова, — но у нас не принято называть педагогов по фамилии и это не прижилось. Особенно насмешил меня маленький Ваня Ромашин, старательно пытавшийся запомнить имя «Агриппина». Отчество он освоил быстро, а вот имя никак не укладывалась в его голове.
Один раз он встретил меня на пороге с абсолютно счастливым лицом и заявил:
— Я знаю, как тебя называть! Выучил! Как кашу!
Мне стало интересно.
— Какую кашу, милый?
Ванечка встал в торжественную позу и голосом глашатая воскликнул:
— Дорогая Гречка Аркадьевна, здравствуйте!
Так что с именем у меня были сложные отношения, оно мне совершенно не нравилось и даже раздражало. Поэтому предложение Ольги Вячеславовны было встречено мною с восторгом.
— Как вам нравится Дарья? — спросила редактор. — Коротко, красиво, и в сочетании с фамилией отлично смотрится: Дарья Донцова, Д.Д. Легко запоминается, что для писателя важно…
Я подскочила на стуле. Господи, как она догадалась? Дарья — мое любимое имя. В подростковом возрасте я прочитала роман Алексея Толстого «Хождение по мукам» и навсегда влюбилась в одну из главных героинь, в Дашу. Я всегда завидовала женщинам с именем Дарья, и вот теперь мне предлагали поменять на него противную Агриппину.
Домой я явилась пьяная от новостей и положила перед мужем издательский договор. Мгновенно собралась вся семья и уставилась на бумаги.
— Они не шутят? — спросила Машка.
— Небось обманут, — предостерег Дима.
— Ты абсолютно уверена, что тебя ни с кем не перепутали? поинтересовался Кеша. — Может, еще какая-нибудь Донцова рукописи сдала.
Александр Иванович молчал, он спокойно читал документ, потом сказал: Это надо подписать, кое-что мне не нравится, но альтернативы-то нет. Однако…
Я испугалась.
— Что?
Муж помялся, потом все же решился:
— Имей в виду, многие книги, несмотря на то что их авторы заключили договор с издательством, так и не вышли в свет. Не расстраивайся, если «Поездка в Париж» так и останется в рукописи.
Я взяла договор, ушла к себе в комнату, заперла дверь и заплакала. Никто в целом свете не верит, что я могу стать писательницей, одна Машка принимает мать за Агату Кристи.
Позвольте сделать небольшое отступление. Принеся свою работу в «ЭКСМО», я ничего не знала об этом издательстве, кроме того, что оно выпускает обожаемых мною Маринину, Полякову и Дашкову. Я была наивна, как новорожденный кролик, и совершенно не понимала, что моя рукопись катастрофически выбивается из всех существовавших до того канонов. Издательства выпускают литературу сериями. Очень часто начинающий автор слышат от редактора:
— Ваша книга вполне достойна быть напечатанной, но она не подходит ни для одной из наших серий, простите, мы не станем ее публиковать.
Расстраиваться в этом случает не стоит, надо просто потолкаться по другим издательствам, где-нибудь да и придетесь ко двору.
Так вот, моя «Поездка в Париж» поставила «ЭКСМО» в тупик. С одной стороны — детектив, с другой — семейная история. До меня все российские криминальные книги были очень серьезными, настоящими. Авторы успешно продолжали традиции Адамова, Леонова, братьев Вайнеров. А тут не пойми что: хихоньки, хахоньки, собаки, кошки, глуповатая Даша Васильева, гора трупов, и не страшно. Было еще одно обстоятельство, работавшее против меня. Действие первых двух книг разворачивается в Париже, а в «ЭКСМО» существовала установка: детективы должны быть только на российской почве. То есть все складывалось так, чтобы указать мне на дверь. Но таинственное НЕЧТО, решившее, что Груня должна обязательно превратиться в Дарью Донцову, распростерло надо мной свое крыло. Мне трижды феерически повезло.