– Рас-сыпься це-пью! – скомандовал Федор.
Беглым шагом во всю ширину улицы дружинники рассыпались. Федор встал в середине.
– Раз… два… Пли!..
Сухим коротким треском хлестнуло по воздуху, словно кто разорвал ситец. И тотчас же справа раздался второй залп.
Мгновенно серая глыба людей как будто покачнулась и остановилась. Но не было времени сообразить, откуда опасность и как она велика; может быть, она таится кругом, подстерегает во всех щелях домов, во дворах…
Последовала вторая команда.
Брызнуло огнем слева, справа… И тогда звериный страх вихрем закружил толпу, разметал, рассыпал, как осколки, как кучу сора. Люди беспорядочно шарахнулись в разные стороны, толкались, падали, наскакивали один на другого. Рослый детина, с опухшим запойным лицом и воспаленными красными глазами, расчищал локтями путь, подшибая лысого задыхающегося человека, ктитора церкви, барахтавшегося в людской гуще. И каждый чувствовал, что он предоставлен сейчас только самому себе, что самое главное – это уйти от опасности, хотя бы ценой жизни любого из остальных. Падающих топтали, они ползли на четвереньках у заборов. Зазвенели щеколды, застучали калитки, в черные норы которых иные скрывались. Несколько человек пыталось перескочить через заборы.
Третий залп был не нужен, и когда он раздался, то показался еще более оглушительным, чем предыдущие потому что он прозвучал из неизвестности за спиной бежавших. И паника усилилась.
Улица сразу очистилась.
Только по обочинам, совсем близко к заборам и домам, где казалось меньше опасности, ускользали рассеявшиеся. И среди звериного разноголосья кто-то истошным пьяным голосом матюжился в бога и мать.
На месте шествия стало пусто.
– Товарищи, ко мне! – облегченно сказал Федор.
Дружинники сошлись вместе.
– Поздравляю с победой!
– Победа!
На месте шествия остались растерянные шапки, картузы, обрывки хоругвей, несколько еловых орясин.
В грязи валялся царский портрет. Это была обычная раскрашенная олеография, вставленная в золоченую багетную раму, дар Ерофеева, одного из главных организаторов шествия.
– Трофей победы! – наступая каблуком сапога на царскую грудь, сказал один из дружинников. – Вечная память!
Несколько человек подошли к дружинникам. Среди них мастеровые, обыватели-мещане.
– Молодцы, товарищи! Здорово их растребушили!..
– Чего ж вы не помогали?.. – спросил приветственным тоном Николай.
– Помогли бы, да главная беда – нет оружия.
– Было бы желание встать за рабочее дело, а оружие добудем, – многозначительно сказал Федор.
– Ну, а вы, товарищи, не вместе ли с ними были? – обратился он к двум ломовикам в балахонах, пропитанных салом, дегтем, мучной пылью и всякой дрянью.
– Мы что? Мы просто любопытствующие, – уклончиво ответили ломовики. – Наше дело – сторона.
– Вы хозяева или рабочие?
– Работники…
– Как же вы говорите – сторона? Ваше дело быть вместе с рабочими! Небось не сладко живете?
– Хуже некуда!
Среди толпы Федор заметил Васяню, тихо пробирающегося к нему.
– Ты как здесь? – изумился он.
– А я за тобой следом. Как ты вышел, так и я, чтоб ты не заметил.
Федор покачал головой. Внутри он испытывал смешанное чувство: гордость за сына и недовольство его своеволием. Спокойно, по-товарищески он сказал:
– Вот что, Васяня! Ты еще не дорос до таких дел. Немедленно возвращайся домой и передай матери, чтоб она не беспокоилась за меня… Понял?
– Хорошо, – ответил Васяня. – Я скоро добегу…
Уже совсем смеркалось. Улица погрузилась в темноту, и только вдали в туманной мути светился желтым бельмом одинокий фонарь против какого-то купеческого дома.
– Что же, товарищи! – обратился Федор с вопросом к дружине. – Двинемся на Шаболиху?
– До Шаболихи не дойти… – прогудел кто-то из толпы. – Туда войска не пропущают.
Все невольно обернулись в сторону Шаболихи. Багровое зарево кровавым разливом занималось на черном фоне неба.
Наступила жуткая ночь. В ее тьме мерещились раздробленные черепа, вывернутые руки и ноги, сверхчеловеческий вопль страданий и глухой звериный зык. И навстречу этой ночи двинулись вперед дружинники....