Старик появился первым. Согласно древнему обычаю, он надел белую гербовую накидку с тремя львами. Тяжело опустился на камень и стал дожидаться остальных. Вообще-то ему давно хотелось передать свой титул кому-нибудь из молодых, но потом появились первые слухи о противнике, и он решил остаться. Оставалось уладить одно последнее дело, и старик надеялся, что ему достанет сил справиться.
Что будет потом, ведомо одному лишь Господу.
Снова послышались шаги. Это был Дитхельм Зеебах. Он шел из Анвайлера вместе с канатчиком Мартином Лебрехтом. Старик украдкой понаблюдал за ними. С тех пор как чужаки обнаружили хранительницу кольца, в душе его неугасаемым пламенем тлело недоверие. Неужели среди них действительно завелся предатель? Их было двенадцать, по числу апостолов. А среди апостолов тоже был предатель…
Кто стал нашим Иудой? Или эти люди наткнулись на Эльзбет лишь по воле случая?
Старейшина молча кивнул прибывшим, и они вместе стали дожидаться остальных. Знахарка Эльзбет Рехштайнер явилась последней. За плечами у нее висела корзина, в которой уже лежали какие-то травы – луна благоприятствовала. Старик с улыбкой взглянул на женщину. Из всех членов братства Эльзбет была его любимицей. Они знали друг друга целую вечность, а много лет назад даже были парой. Старейшина припоминал прекрасные танцы в Кирмес – и ночи, проведенные в сеновале. Теперь же знахарка горбилась, и у нее, похоже, снова разболелись ноги. Волосы ее за последние недели стали белее снега. Старик с грустью покачал головой. Тревоги последних месяцев и его превратили в древнего старца.
Что же ты наделала, Эльзбет? Доверить кольцо соколу!.. Нам действительно пора действовать.
Старейшина решительно взглянул на каждого из членов братства, после чего тихо заговорил:
– Простите, что пришлось собрать вас здесь в столь поздний час. Но в церкви уже небезопасно. Из надежных источников нам стало известно, что враг бывал у наместника Гесслера. И неизвестно, насколько пастор осведомлен о наших делах. Никому нельзя доверять. Даже друг другу.
Он выдержал паузу и снова оглядел собравшихся. Все они были в черных плащах и капюшонах, чтобы не привлекать внимания в ночном лесу. Старик надеялся, что никого из них не выследили.
Однако он не мог исключать и того, что зло уже закралось в их ряды.
– Кольцо утрачено, этого не изменить, – продолжил он. – Но остается еще грамота. Как вам известно, я, будучи главой ордена, храню ее в безопасном месте. И сегодня я взял ее с собой.
Он запустил руку под камзол и достал измятый пергаментный свиток. Потертая печать на нем изображала профиль бородатого мужчины. Сам пергамент был покрыт грязью и истрепался по краям. Он был старым, очень старым. Когда старейшина поднял его, над поляной поднялся ропот. Некоторые из собравшихся преклонили колени и перекрестились.
– Вот тайна, хранимая множеством поколений! – продолжил старик тоном проповедника. – Знайте, когда воронье перестанет кружить над горой и над империей нависнет угроза, когда орел изгонит все зло и гномы провозгласят Его имя, тогда Он вернется. Он дарует людям свободу и вернет Священной Римской империи былое величие.
– Аминь, – пробормотали остальные.
Они с надеждой взирали на запечатанный документ. Казалось, в нем содержалось все то, чего им не хватало в эти скверные времена. Спокойствие, порядок и, что главное, жизнь без войны, голода и болезней.
Старейшина осторожно спрятал пергамент обратно под камзол и прокашлялся.
– Я… я решил унести грамоту, – сообщил он нерешительно. – Завтра же. Здесь она уже не в безопасности.
Последовал тревожный шепот, некоторые из собравшихся покачали головами.
– Но тогда существование Братства потеряет всякий смысл! – взял наконец слово Мартин Лебрехт. – Нам поручено оберегать грамоту как зеницу ока. Или ты забыл? Грамоту и кольцо! Если ты откажешься от нее, Братству придет конец. Ты сам говорил…
Он, точно молитву, повторил пророчество, передаваемое из поколения в поколение:
– Когда воронье перестанет кружить над горой и над империей нависнет угроза, когда орел изгонит все зло и гномы провозгласят Его имя…
– А что, если этот день уже настал? – неожиданно перебила его Эльзбет.
Некоторые из членов Братства в ужасе оглянулись на знахарку.
– Что ты хочешь сказать этим? – спросил старейшина.
– Священной Римской империи грозит опасность, причем со всех сторон. Говорят, французы могут нагрянуть в любое время, и Пфальц не останется в стороне. В итальянских городах уже кипит война. Крестьяне страдают от голода и противятся произволу дворян, а на этого Мартина Лютера многие смотрят, как на нового Спасителя… – Она расправила плечи и заговорила увереннее: – Возможно, это и есть время, о котором говорили наши отцы-основатели. Конец известного нам мира. Рыцари вымирают, свинец и огонь опустошают их крепости. Быть может, пора наконец раскрыть тайну?
Старая знахарка оглядела собратьев.
– Не это ли наша миссия? Ждать, пока не настанет время. И говорю вам, это время настало, назрело уже давно! Но если сейчас мы ничего не предпримем, враг нас опередит!
Над поляной снова поднялся ропот. Некоторые из собравшихся перешептывались, другие бормотали молитвы.
– Спокойствие, братья и сестры! Спокойствие!
Глава Братства поднял руку и дождался, пока не воцарилось молчание. Где-то запел соловей.
– Возможно, Эльзбет права, – начал он рассудительно. – Основатели нашего Братства оставили нас в неведении, когда именно должно наступить это время. Предзнаменования слишком… расплывчаты. Определить их дано лишь нам. Но даже если час не пробил, я уже не могу ручаться за безопасность грамоты.
Он выдержал паузу и поочередно взглянул на каждого из членов Братства. И лишь затем продолжил:
– Поэтому я предлагаю отнести пергамент в то место, где он действительно будет в безопасности. Мне известно подобное место. Монахи там почти тысячу лет оберегают знания империи. И наша тайна попадет в надежные руки.
– А если документ будет пылиться там еще тысячу лет? – спросил Дитхельм Зеебах скептически. – Откуда монахам знать, когда настанет время, если даже мы этого не знаем?
– Черт возьми, ты же сам слышал, что эти люди напали на наш след! – выпалил старейшина. – С каким умением и проворство они взялись за дело… Мы простые ремесленники и крестьяне, Дитхельм! Не рыцари в сияющих латах, способные тягаться с такими силами… – Он покачал головой. – Такого наши основатели не предвидели. Нужно избавиться от грамоты. И чем скорее, тем лучше.
– Куда же ты собираешься ее отнести? – спросил Мартин Лебрехт.
Лицо старика стало непроницаемым.
– Об этом месте знаем лишь я и Эльзбет, как бывшая хранительница кольца. Так безопаснее, – объявил он. – Нельзя исключать, что среди нас завелся предатель. Можешь убедить меня в обратном, Мартин?
Не дождавшись ответа, старейшина обратился к Братству:
– Так что кто «за», поднимите руку.
Воцарилось молчание. Тишину нарушал лишь стрекот сверчков да пение соловья. Затем первые из присутствующих начали поднимать дрожащие руки, медленно и нерешительно. Они понимали, что тем самым выносят смертельный приговор Братству, прослужившему столько лет. Какая от него польза, если кольцо и грамота пропадут? Что им оберегать? Но страх перед неизвестными преследователями все же пересилил. Один за другим они выражали свое согласие.
В итоге с опущенными руками остались лишь Эльзбет Рехштайнер, трактирщик Зеебах и Мартин Лебрехт. Знахарка, хоть и неуверенно, первой подняла руку.
– Я бы все же пошла по иному пути, – сказала она. – Я бы начала действовать и покончила бы с этим делом раз и навсегда. Но так мы хотя бы уверены, что грамота не попадет в чужие руки. Всему прочему свое время. – Она пожала плечами: – Месяцем больше или меньше – не имеет значения.
– Ну а вы что? – осторожно спросил глава ордена двух других.
– А, черт с ним! – Зеебах с шумом сплюнул на землю и вскинул руку. – У меня поважнее дела есть, чем старинные документы обихаживать… Может, ты и права, Эльзбет. Крестьяне всюду от голода помирают, рыцари превращаются в разбойников, кругом всякий сброд ошивается, а папа спит с кем попало… Воистину, времена меняются, и не в лучшую сторону. Может, хоть Господь положит конец этому непотребству.
– А ты, Мартин? – спросил старейшина.
Канатчик медлил. Целая вечность минула, прежде чем он медленно поднял руку.
– Возможно, это и вправду лучшее, что можно предпринять для защиты документа, – проговорил он. – Я лишь надеюсь, что наши шаги действительно направляет Господь, а вовсе не трусость.
– Значит, решено.
Старейшина кивнул. Он взглянул на Эльзбет Рехштайнер и в свете луны заметил, как по лицу знахарки мелькнула улыбка. На краткий миг она снова стала юной девицей, которую он когда-то приглашал на танец.
– Значит, решено.
Старейшина кивнул. Он взглянул на Эльзбет Рехштайнер и в свете луны заметил, как по лицу знахарки мелькнула улыбка. На краткий миг она снова стала юной девицей, которую он когда-то приглашал на танец.
Бремя было слишком тяжелым. Так будет лучше для нас и для нашего общего дела. Пусть другие решают, когда придет время.
Старик глубоко вздохнул и призвал всех преклонить колени.
– Помолимся же. Sanctus Fridericus, libera me, libera me, libera me…[14]
Повторяя в унисон древние слова, передаваемые в Анвайлере из поколения в поколение, каждый из них понимал, что это, возможно, их последняя встреча.
Братство прекратило свое существование.
* * *Вечером следующего дня Матис наконец набрался смелости, чтобы поговорить с отцом. Время поджимало. Филипп фон Эрфенштайн ждал, когда новоиспеченный оружейник доложит ему, какими орудиями они располагали и каким образом он собирался их применить. Между тем из Цвайбрюкена пришла бумага, подписанная самим герцогом, что позволяло Эрфенштайну выступить войной против Ганса фон Вертингена. Послезавтра им предстояло выдвигаться.
Не будь положение столь серьезным, Матис рассмеялся бы в голос. Несколько недель назад он, юный кузнец, сидел в подвале за помощь мятежникам. Грядущий же поход возвел его до оружейника овеянного легендами Трифельса, и все обитатели крепости прониклись к нему уважением. Но Матис не строил иллюзий. Если поход против Вертингена провалится, его карьера оружейника на этом и закончится. И сам он, скорее всего, лишится работы. Эрфенштайн выставит его за порог, лишь бы сохранить лицо.
В последние дни Матис без конца перебирал верные пропорции для черного пороха. В итоге семь частей селитры, пять частей серы и столько же угля оказались лучшим сочетанием. После долгих экспериментов лучше всего показал себя уголь из древесины молодого орешника. Правда, сырья оказалось крайне мало – на сухой песчаной почве орешник почти не рос. Все составляющие следовало размолоть в порошок и размешать в мельнице. Чтобы зерна были крупнее и быстрее воспламенялись, Матис пропитал порошок уксусом и мочой, после чего выпарил жидкость.
Вот уже два часа юноша занимался тем, что перемешивал едкую массу в длинном низком корыте. При этом он понимал, что любая искра или сильный удар могли спровоцировать взрыв и на месте сарая останется лишь глубокая яма.
Покончив с работой, Матис осторожно отложил деревянный скребок и отправился в Трифельс. Добираться предстояло пару часов. Он уже несколько дней не появлялся дома, и радости маленькой Мари не было предела. Она с воплем подскочила к двери.
– Матис, как здорово, что ты вернулся! – кричала она. – Можно мне с тобой в лес, когда ты устроишь гром? Ну пожалуйста, пожалуйста!
Матис скупо улыбнулся:
– Не сегодня, Мари. Может, в другой раз.
Он оглядел крошечную комнату. Мама с подавленным видом сидела на скамье у печи и перебирала лесные ягоды в миске. Острее, чем обычно, Матис почувствовал, в каких стесненных условиях они жили.
«Стол, три стула и скамейка, – подумал он. – А граф повозками завозит в Шарфенберг изящную мебель…»
В последнее время по всей Германии множилось число недовольных. Матис вдруг подумал о порохе, который приготовил. Одной-единственной искры было достаточно, чтобы воспламенить его. Он задумался: когда же вспыхнет искра, способная разжечь народные массы?
– Отец как? – вполголоса спросил юноша и показал на комнату, из которой донесся тяжелый хрип.
Марта Виленбах потерла уставшие глаза, так что красный сок от ягод кровью размазался по лбу.
– Скоро… наверное, все закончится, – ответила она. – Отец Тристан уже два раза к нему приходил. Полагает, что за него остается лишь помолиться. Во сне Ганс хотя бы не чувствует болей.
Она поджала губы и принялась дальше перебирать ягоды. Мари подсела к матери и положила головку ей на колени. Матис с ужасом отметил, как похудела его сестра.
Наконец он собрался с духом.
– Как думаешь, можно мне… можно к нему? – спросил он у матери.
Марта Виленбах отвлеклась от работы и радостно улыбнулась. Лицо ее на мгновение очертили морщинки, которые так любил Матис.
– Конечно, – ответила она с облегчением. – Он не спит, я только недавно к нему заходила. – Она подмигнула сыну: – А если начнет ругаться, не принимай близко к сердцу. Так он пытается показать, что любит тебя.
– Я знаю, – пробормотал Матис. – Просто понять не всегда получается.
Он пересек комнату и осторожно приоткрыл дверь в тесную, похожую на ящик каморку. Ганс Виленбах лежал на кровати, устланной соломенным тюфяком. Матис невольно вздрогнул, когда увидел, во что превратился его когда-то крепкий отец. Под тонким одеялом он напоминал высушенных сливовых человечков, знакомых Матису по Кирмесу. Лицо некогда жилистого кузнеца осунулось, глаза и челюсть стали слишком большими, и наружу показались несколько коричневатых зубов. Его сотряс очередной приступ кашля, продлившийся целую вечность. Ганс Виленбах сплюнул кровавый сгусток в таз возле кровати и только тогда заметил гостя.
– Чего тебе? – спросил он грубо. Голос его звучал на удивление громко и твердо.
– Я пойду сегодня к Эрфенштайну, – ответил Матис. – Мы собирались обсудить поход против Вертингена. Ты, наверное, слышал… – Он прокашлялся. – Орудия готовы, и послезавтра мы выступаем. Осталось только оповестить графа Шарфенека, чтобы он отправил к нам обещанных ландскнехтов.
– Ну а я‑то здесь при чем?
– А ты не догадываешься? – тихо спросил Матис.
В последующие мгновения никто не проронил ни слова. Слышалось лишь хриплое дыхание Виленбаха. Потом отец все же нарушил молчание; при этом в голосе его сквозила какая-то мечтательность.
– Ребенком я скитался с родителями по стране, – начал он, уставившись в низкий потолок. – Отец был бродячим кузнецом, бедным лудильщиком, гнул подковы и время от времени выдирал зубы щипцами. – Виленбах широко улыбнулся. – Как-то раз мы забрели в небольшое селение по ту сторону Рейна, как вдруг раздался гром. Я взглянул на небо. Но это был вовсе не гром – это земля грохотала! На дороге показалось с полдюжины рыцарей на конях. На них были роскошные доспехи, по бокам сверкали клинки, а морды коней покрывали маски из тончайшей стали. Рыцари держали яркие знамена, свидетельства их благородного происхождения. Всадники возвещали прибытие кайзера в близлежащем городе. Старого кайзера…
Кузнец закрыл глаза, словно желал возродить в памяти ту картину.
– Они были словно призраками, Матис. Архангелами, сошедшими на землю, чтобы искоренить зло. В скором времени они скрылись в лесу. Но, клянусь, именно в тот день я понял, что хочу стать оружейником… – Он снова закашлялся. – В конце концов рыцарь Филипп фон Эрфенштайн принял меня на службу.
– И, Господь свидетель, он может тобой гордиться, – тихо заметил Матис.
Снова последовало молчание.
– Почему этого всего не стало? – проговорил Ганс Виленбах скорее самому себе. – Куда подевались рыцари, которые защитили бы обездоленных? Куда девался мудрый кайзер, который положил бы конец всему этому непотребству?
– Времена меняются, отец, – возразил Матис. – Грядет новое время, но это не значит, что оно хуже прежнего. Наоборот, возможно, нам удастся построить более справедливый мир.
Ганс Виленбах рассмеялся, но вскоре его смех сменился очередным приступом кашля.
– Уж не этим ли вонючим орудием? – Теперь он скорее хрипел, чем говорил. – Раньше побеждал сильнейший, тот, кто дольше и усерднее обучался воинскому искусству. В сражениях хватало грязи и крови, но многие при этом оставались в живых. А что теперь? Правители сотнями закупают ландскнехтов и стравливают их с другими такими же. И побеждает в итоге тот, кто спустил на войну больше денег! – Кузнец покачал головой. – Старый наместник и я, нам не место в этом времени. Лучше предоставить его молодым.
Виленбах с трудом приподнялся в кровати и взял сына за руку. Разговор давался ему с явным трудом.
– Ма… мать говорит, что Эрфенштайн тобой очень доволен. Ты показал себя умелым мастером и прирожденным лидером. Она очень тобой гордится. И я… черт возьми, я, наверное, тоже. Хотя и не одобряю то, что ты делаешь!
Кузнец снова откинулся на кровати и закрыл глаза.
– А теперь ступай, – сказал он так тихо, что Матис едва разобрал слова. – Всего тебе хорошего, тебе и новому времени. Пусть Господь не оставляет тебя! Позаботься хотя бы о том, чтобы этот треклятый порох разил кого надо.
– Я… я обещаю.
Матис подождал еще немного, но отец, похоже, снова заснул. Юный кузнец молча постоял у кровати, глядя на худое, скорченное тело и вслушиваясь в размеренный хрип. По щеке скатилась скупая слеза.