– Отворите окна, – приказал король трем знахарям, что толкались в дальней части комнаты. – Здесь воняет так, что дышать невозможно! Или вы хотите, чтобы моя жена задохнулась?
– Ваше величество, мы опасаемся, что сырой воздух с реки… – осторожно начал один из лекарей, но Франциск лишь отмахнулся.
– Вы уже который год с нею возитесь! – ответил он резко. – Кровопускания, пиявки, размолотые в пыль жабы и прочая чертовщина… И что это дало? Ничего! Только вы при этом собственные кошельки да животы набивали. А теперь отворяйте окна и убирайтесь все прочь! Быстро!
– Но духовное утешение… – заметил было францисканец.
– Вон, я сказал! Или я ваши головы над стенами выставлю! Вон!!!
Подданные спешно открыли окна и, раскланиваясь, удалились. Наконец-то король остался наедине со своей умирающей супругой. Он снова сел и понаблюдал за мухой. Свежий, прохладный воздух наполнил комнату.
– Клод, Клод, – пробормотал Франциск. – Немалый путь мы с тобою проделали бок о бок. Видел бы тебя теперь отец, этот упрямец… Он тоже не желал умирать и долго не пускал меня на трон.
Король улыбнулся при мысли о том, что много лет назад маленькую Клод едва не обручили с его злейшим противником, Карлом V. Слава богу, до этого не дошло, честолюбивая мать Франциска сумела это предотвратить. Иначе под властью юного Карла оказалась бы вся Европа.
А если не произойдет чуда, то так оно скоро и будет. Чудо…
Неожиданно Клод Французская открыла глаза, остекленелые и пустые, словно кукольные. С уголка ее рта потекла слюна, а из горла вырвался свистящий звук. В шелковой сорочке, на пуховых подушках и под балдахином, королева все же походила на помирающее животное.
Король с отвращением отшатнулся. Воистину, оставалось только надеяться, что эти страдания не затянутся. Его уже ужасала мысль о предстоящих похоронах, которые обойдутся ему в немыслимые суммы. При том, что сейчас все деньги шли на военные расходы и каждый су был на счету! Франциск всем телом чувствовал, что в ближайшие месяцы решится судьба Франции, и прежде всего его собственная.
Скорая смерть Клод словно предвещала новые сдвиги в предприятии, имевшем для короля едва ли не первостепенное значение. Практически каждый день он требовал от канцлера Дюпарта вестей из далекого Васгау. Но их агент так и не оправдал затраченных на него денег.
Чудо. Мне нужно чертово чудо…
В этот раз король обратил свои молитвы не к умирающей супруге, а к судьбе, избравшей с течением времени тот самый клочок земли, где-то по ту сторону Вогез.
Король перекрестился и быстрым шагом направился к выходу. А жирная муха между тем села на нос королевы.
* * *Матис вытер пот со лба и взглянул на разбойничью крепость, что высилась перед ними на вершине холма. Они выдвинулись еще до рассвета, и его рубашка и камзол давно пропитались потом. По тенистой, размытой тропе крестьяне и ландскнехты шаг за шагом втаскивали в гору повозки и лафеты. И вот к полудню впереди наконец показалась цель их похода. Рамбург, несомненно, переживал не лучшие свои дни. Многие участки стен поросли мхом, время как следует потрудилось над зубьями башен. Но на стенах цитадели виднелись следы недавнего ремонта – свежий раствор и новая кладка.
– Наш барсук навел в норе порядок и забился в самый угол, – проворчал старый орудийщик Райхарт. – Нелегко будет выкурить его оттуда.
Матис и остальные солдаты опасливо осмотрелись по сторонам. Крепость располагалась на отроге, окруженном с трех сторон отвесными склонами. С северо-восточной стороны к соседнему холму пролегала плоская седловина. Стена здесь вздымалась самая мощная из всех, что доводилось видеть Матису. Чуть дальше другая стена окружала посад, и с запада к воротам поднималась наклонная платформа.
Перед Матисом раскинулась выжженная площадка, местами еще дымились кучи пепла. Ганс фон Вертинген расчистил всю вершину, лишив противника возможности подобраться к стенам под защитой кустарников и деревьев. На стене показалось несколько солдат фон Вертингена. Они приветствовали осаждающих непристойными жестами, а один оголил перед ними зад.
– Скоро им будет не до смеха! – проворчал Филипп фон Эрфенштайн, остановившись рядом с Матисом и Ульрихом Райхартом.
Несмотря на полуденный зной, рыцарь не снял тяжелых доспехов. Пот ручьями стекал по его лицу.
– Эй, Вертинген! – крикнул наместник. – Падаль ты трусливая! Выходи и сражайся, как мужчина!
Но в ответ слышались только насмешливые крики.
– Интересно, сколько в ней? – с сомнением спросил Ульрих. – Пятьдесят футов? Или все шестьдесят?
Эрфенштайн пожал плечами:
– Понятия не имею. В любом случае это самая высокая стена, что мне приходилось видеть. Будь у Трифельса такие стены, я бы хоть перед турками зад оголял.
– Зато у нас есть господин орудийщик, верно ведь?
Это раздался резкий голос Фридриха фон Шарфенека, стоявшего в сверкающем панцире среди ландскнехтов.
– Что скажешь, парень? – обратился он с улыбкой к Матису. – Сколько времени понадобится твоей пушке, чтобы прогрызть дыру в стене?
– Это… зависит от толщины стены, – нерешительно ответил Матис и с сомнением посмотрел на Толстушку Хедвиг, что покоилась на одной из телег.
– Тут уж я охотно тебя просвещу. – Фридрих фон Шарфенек вынул из ножен шпагу и со скучающим видом проверил остроту лезвия. – Толщина этих стен составляет ровно девять футов, высота – почти шестьдесят. Это самая высокая и толстая стена во всем Пфальце.
– Проклятье, и почему мы узнаем об этом только сейчас?! – вмешался Эрфенштайн. – Если вам, ваше сиятельство, столько известно об этой крепости, неплохо было бы поделиться этими знаниями с нами!
– И что бы от этого изменилось? – Шарфенек решительно вернул шпагу в ножны. – Может, ваш кудесник изготовил бы орудие больше этого? Поверьте мне, Эрфенштайн, этот стервятник фон Вертинген давно нам как кость в горле.
Он показал в сторону соседних холмов, над которыми угадывались башни крепости Нойшарфенек.
– Думаете, нам не хотелось разворошить это разбойничье логово? Думаете, я бы обратился к вам за помощью, если б мог справиться в одиночку? Все, о чем я говорил, остается в силе, Эрфенштайн. Вы помогаете мне со штурмом, а я помогаю вам восстановить права на Трифельс и собственную репутацию. В случае неудачи отправитесь обратно в дыру, из которой явились. В этом случае второе мое предложение теряет силу. Надеюсь, я понятно выразился?
– Вы… чванливый…
Лицо Эрфенштайна налилось кровью, рука вздрогнула. Казалось, он сейчас отвесит графу звонкую пощечину. Затем старый наместник глубоко вдохнул и взял себя в руки. Матис между тем задумался, что имел в виду Шарфенек под тем, вторым предложением. Быть может, были запланированы и другие походы, в которых ему придется участвовать в качестве орудийщика?
– Пусть это самая высокая и толстая стена в Пфальце, но будь я проклят, если у меня не лучший орудийщик Пфальца, – проворчал Эрфенштайн. – Вот увидите, мой Матис Черного Ганса вместе с крепостью в порошок сотрет.
Юный кузнец сглотнул, в очередной раз осознав, что в этом походе все надежды возлагались на него. Девять футов! Если Шарфенек не ошибся, то и Толстушки Хедвиг едва достанет, чтобы пробить в стене брешь. Поджав губы, Матис снова взглянул на укрепления.
– Стена, как я заметил, по бокам ниже, – проговорил он тихо, стараясь придать голосу уверенности.
– И то верно, – вмешался в разговор Ульрих Райхарт. – Мои лазутчики уже осмотрели местность. Правда, склон там чересчур крутой, тяжелых орудий не установить. Угол слишком высокий.
– А здесь нас перестреляют, как зайцев, черт подери! – прошипел Эрфенштайн. – Участок гол, как шлюхина жопа, легче самим тут же и зарезаться.
– Не перестреляют, если соорудить щиты из досок, за которыми можно укрыться, – задумчиво возразил Матис.
К нему постепенно вернулась былая уверенность, и мозг заработал полным ходом.
– Орудиями поменьше обозначим ложную атаку с другой стороны. А я займусь в это время большой пушкой, – пробормотал он. – И перед южной стеной расставим муляжи.
– Муляжи? – Фридрих фон Шарфенек насмешливо вскинул брови. – И Вертинген поведется на это? Не смеши меня!
– Я прочел об этом в книге, – невозмутимо ответил Матис. – «Беллифортис» Конрада Киезера, если вы слышали о таком. Возьмем толстые буковые стволы, их посеребренную кору издалека можно спутать с железом. А если мы поставим среди них несколько старых орудий, разложим ядра и канаты, так вообще неотличимо будет. Вертинген и не догадается, что мы не можем стрелять с покатого склона.
«По крайней мере, я на это надеюсь, – подумал он. – Вот только вам об этом знать ни к чему».
– Муляжи? – Фридрих фон Шарфенек насмешливо вскинул брови. – И Вертинген поведется на это? Не смеши меня!
– Я прочел об этом в книге, – невозмутимо ответил Матис. – «Беллифортис» Конрада Киезера, если вы слышали о таком. Возьмем толстые буковые стволы, их посеребренную кору издалека можно спутать с железом. А если мы поставим среди них несколько старых орудий, разложим ядра и канаты, так вообще неотличимо будет. Вертинген и не догадается, что мы не можем стрелять с покатого склона.
«По крайней мере, я на это надеюсь, – подумал он. – Вот только вам об этом знать ни к чему».
– «Беллифортис» Киезера? Прошу прощения, я и забыл, что вы умеете читать, – Шарфенек усмехнулся. – Что ж, если это единственная возможность, то можно и попробовать. Но я не стану отправлять своих людей в безнадежный бой только из-за того, что орудийщику недостает смелости.
– Можете постоять рядом, пока я буду заряжать Толстушку Хедвиг, – отпарировал с непроницаемым лицом Матис.
Граф собрался было с ответом, но вмешался Эрфенштайн.
– Довольно! – рявкнул он. – Войны выигрываются действиями, а не словами. Сделаем так, как говорит Матис. Я не сомневаюсь в этом парне. Так что давайте приниматься за работу.
Наместник посмотрел на юношу с надеждой, но при этом во взгляде его угадывалась и скрытая угроза. Затем он прорычал несколько приказов, и ландскнехты с крестьянами рассредоточились: кто-то – валить деревья, остальные – разгружать повозки. Матис стоял посреди этого гвалта и задумчиво смотрел на высокую стену. Сколько футов камня способна пробить Толстушка Хедвиг? Он надеялся, что на некоторых участках стена была слабее, чем выглядела. Зачастую при строительстве крепостей из крепкого камня стены возводили лишь снаружи и изнутри, а внутреннее пространство засыпали щебнем.
– Боитесь?
Матис обернулся. Позади него с улыбкой стоял Мельхиор фон Таннинген. Бард подкрался к нему совершенно бесшумно.
– Что же в этом плохого? – ответил юноша через некоторое время.
Мельхиор покачал головой:
– Ничего, даже наоборот. Только дурак ничего не боится. Страх не дает нам натворить глупостей. – он кивнул на тяжелую пушку, которую десяток ландскнехтов сгружали с повозки: – Как думаете, сможет ли эта громадина пробить стену?
Матис вздохнул:
– Если честно, то понятия не имею. Уж точно не с первого выстрела. Может, с пятого или шестого… Хотя возможно, что ее разнесет гораздо раньше. Тогда вам потребуется новый орудийщик.
– Впечатлен теми вашими словами, – сказал менестрель, оставив без внимания неуверенность Матиса. – В считаные мгновения вы приняли верные решения.
– Предстоит еще выяснить, насколько они верны.
Мельхиор фон Таннинген пожал плечами:
– Сомнения уместны. В балладах всегда поется о сомнениях великих полководцев.
Матис невольно рассмеялся:
– Великих полководцев! Вы забыли, что совсем недавно я был лишь жалким сыном оружейника. Эти места, может, и славятся своими винами, но отнюдь не полководцами.
– Скоро все может измениться. Вы разве не чувствуете напряжения в воздухе? – Мельхиор почти вплотную подступил к Матису. – Растущее недовольство крестьян, этот монах из Виттенберга[15] со своими мятежными речами, призывы к изменениям… Придет время, и миру вновь потребуются великие полководцы. В том числе и в Пфальце. Всего хорошего, мастер Виленбах.
С этими словами Мельхиор развернулся и зашагал к лесу. Матис тряхнул головой. Этот бард и в самом деле был странным малым. Когда он говорил, действительно казалось, что стоишь на поле битвы среди рыцарей и лучников. При том, что у него, орудийщика, были дела куда важнее!
Он поспешил к ландскнехтам, и общими усилиями, при помощи веревок и лебедок, они стащили тяжелое орудие с повозки. Теперь предстояло возвести платформу, соорудить щиты, определить угол наклона и заново замешать порох. Матис мрачно кивнул. Толстушка Хедвиг была его единственной надеждой, и он все сделает, лишь бы орудие показало себя во всей красе.
* * *Агнес проспала до позднего утра, и разбудил ее тихий скрип перед дверью.
– Кто там? – пробормотала она заспанным голосом.
– Это я, Маргарета, – отозвалась камеристка. – Можно мне войти?
Не дожидаясь ответа, Маргарета вошла в комнату. Она снова надела красивое белое платье с меховой оторочкой, которое Агнес приметила еще на похоронах Мартина фон Хайдельсхайма. Волосы ее были аккуратно убраны, в них поблескивала серебряная заколка. Камеристка в ожидании уставилась на хозяйку.
– Чего тебе? – спросила Агнес.
– Просто… хотела спросить, нужна ли я вам сегодня. – Маргарета сделала книксен. – Если нет, то я бы сходила в Анвайлер.
– И с кем бы там встретилась? – с улыбкой спросила Агнес, села на кровати и потерла глаза.
Во взгляде камеристки читалось упрямство.
– Сегодня ярмарка, все равно кое-какие дела надо уладить.
– Кое-какие дела. Вот как…
Агнес потянулась, после чего приняла от Маргареты рубашку и брюки. Ей по-прежнему не давали покоя сон и ночная встреча с отцом Тристаном. Она до самого рассвета раздумывала, почему же монах ей солгал.
Что ему понадобилось на улице посреди ночи?
Агнес вспомнились крамольные записи в тайнике. Может, отец Тристан встречался с бродячими мятежниками, что собирались в лесах? Например, с Пастухом-Йокелем… Или это как-то связано с походом отца? При мысли о нем и о Матисе ее охватило беспокойство. Поэтому Агнес решила последовать совету монаха и отправиться с Парцифалем на прогулку. Ей хотелось немного отвлечься.
– Так можно мне в город?
Исполненный мольбы голос камеристки вырвал ее из раздумий. Маргарета нетерпеливо протянула ей кожаные ботинки. Агнес тряхнула головой и благосклонно взглянула на красивое платье служанки.
– Богатый, должно быть, у тебя ухажер, раз может покупать тебе такую красоту, – заметила она шутливо. – Это тот самый, что подарил тебе ожерелье на Пасху?
Не дождавшись ответа, девушка махнула рукой:
– Ладно, чего уж там. Для охоты дорогая одежка все равно не годится.
– Благородная дама не разъезжает по охотам, – ответила Маргарета холодно. – Она шьет и вышивает. И ждет своего возлюбленного.
Агнес взглянула на служанку и не в первый раз отметила, как та состарилась. Тощая и дряхлая, с глубокими морщинами в уголках рта – было в ее облике что-то жестокое. «Как старая дева, – подумала Агнес. – Ей в самом деле пора подыскать жениха. Не стоит вставать у нее на пути».
И тут она насторожилась.
Что еще за…
У Агнес перехватило дыхание. Серебряная заколка в волосах Маргареты показалась ей до боли знакомой.
– Откуда она у тебя? – спросила она резко, показывая на украшение.
Маргарета в страхе отступила на шаг.
– Это… это подарок.
– Подарок от твоего ухажера?
Камеристка упрямо кивнула; на тощей шее проступили красные пятна.
– И что он получил взамен? – допытывалась Агнес.
Служанка наморщила лоб, но дочь наместника чувствовала, что ее удивление наигранно.
– Что… что вы имеете в виду? – спросила она. – Боюсь, я не понимаю…
– Прекрасно понимаешь.
Агнес встала с кровати. Она всегда была чуть выше Маргареты и теперь гневно взирала на служанку сверху вниз. Та скорчилась под ее взглядом, точно червь.
– Я скажу тебе, как все было, – продолжала Агнес резким голосом. – Какой-то молодчик состроил тебе глазки, пригласил тебя выпить вина, дал денег на это платье… Но хотел получить кое-что взамен, ведь так? – Она ткнула в служанку пальцем: – Ты рассказала ему, когда Гюнтер и Себастьян поедут с податями в Нойкастелль! А потом рассказала ему, что за орудия изготавливает Матис!
– Да… как вы смеете предъявлять мне подобные обвинения?! – Маргарета уперлась спиной в стену и упрямо скрестила руки на груди. – Стыдно должно быть!
– Это тебе должно быть стыдно! – Агнес шагнула к ней и вырвала у нее из волос заколку. – Вот твои тридцать сребреников![16] Ты хоть знаешь, что это такое? Эта заколка принадлежала моей матери! Несколько недель назад отец отправил ее управляющему вместо денег. Потому что не хотел разорять крестьян!
В глазах Маргареты застыл невыразимый ужас. Она затряслась всем телом, скрещенные ранее на груди руки безвольно повисли вдоль туловища.
– Ты не могла этого знать, потому что никогда раньше ее не видела, – продолжала Агнес, багровея от злости. – Но я помню ее с самого детства. Твой ухажер всучил тебе заколку после ограбления. Вероятно, затем, чтобы ты и дальше снабжала его сведениями. Разве не так? Еще когда ты в этом платье появилась на похоронах Хайдельсхайма, я уже тогда заподозрила неладное. Ты… змея подколодная!