– Трифельсу не нужна помощь. Во всяком случае, не от простого подмастерья, – резко перебила его Агнес. – Так что забудь об этом, пока отец вконец не озверел.
В робком предчувствии она взглянула на источенную ветрами крепость, наместником которой долгие годы был ее отец. Трифельс возвышался на громадном утесе, который, подобно кораблю, клином врезался в обступившие его леса. С трех сторон на высоту полусотни шагов вздымались скалы; только с востока к крепости вела наклонная равнина, защищенная оборонительными сооружениями, хоть уже и разрушенными. Когда-то Трифельс был неприступной крепостью, однако те дни давно миновали. Твердыня неумолимо превращалась в руины, и Агнес понимала, что Матис вполне справедливо критиковал ее состояние. Но она также знала, какого мнения ее отец, истинный рыцарь, придерживался относительно огнестрельного оружия: просто считал его недостойным внимания. Кроме того, он, наместник, ни за что не станет прислушиваться к советам семнадцатилетнего вассала. Для этого Филипп фон Эрфенштайн был слишком горд и упрям. В худшем случае высечет Матиса в парадном зале. Тем более что на подобные приобретения просто не было денег.
В скором времени они миновали северную крепостную стену и колодезную башню, стоявшую чуть поодаль и соединенную с крепостью перекошенным крытым мостиком. Стоптанная тропа, широкая ровно настолько, чтобы проехала повозка, вела вдоль стены к воротам. Агнес даже показалось, что упрямая громадина воззрилась на нее с недоверием – точно гигантский зверь лениво прищурился и снова забылся вековым сном.
– А может, просто расскажем твоему отцу правду? – неуверенно предложил Матис. – Черный Ганс все-таки вознамерился тебя похитить… Эрфенштайн еще спасибо скажет, что мы были при оружии и убили одного из пособников фон Вертингена. К тому же я и так собирался поговорить с ним насчет аркебузы. Арсенал просто в плачевном состоянии, я уж не говорю про остальные сооружения!
Он показал на бывшую башню, от которой остался один лишь фундамент.
– Если в ближайшее время ничего не предпринять, то хорошего урагана хватит, чтобы все тут снести. Ха, а попы в Ойссертале день ото дня свой монастырь разряжают! – Матис возвысил голос. – Еще в прошлом году они отлили себе новый колокол. На денежки голодающих крестьян!
Агнес и сама была прошлым летом в Ойссертале, когда освящали колокол. Денег на пышную церемонию не жалели. Местных крестьян незадолго до этого умилостивили парой подачек. Матис внимательно наблюдал за отливкой и временами помогал мастеру, поэтому в торжествах участия не принимал. В последующие дни он встречался в лесу с какими-то незнакомцами и вел себя весьма скрытно.
– …Что с тобой? Снова в облаках витаешь? Ты ведь знаешь, что я волнуюсь, когда ты вот так таращишься перед собой.
Агнес вздрогнула. Голос Матиса вырвал ее из раздумий. Звучал он как-то неуверенно, не то что пару часов назад. Несмотря на тревоги, Агнес невольно улыбнулась:
– А если и так? Что плохого в том, что я иногда мечтаю?
– Разве что обо мне, – Матис широко улыбнулся, так что сверкнули зубы. Но в следующий миг по лицу его пробежала тень. – Ты, наверное, права. Если мы расскажем твоему отцу об украденной аркебузе, он с меня живьем кожу сдерет.
– Не станет он с тебя кожу сдирать, дурень ты! Кто ж ему тогда любимые мечи и кинжалы ковать станет, когда у твоего хворого отца сил не останется? Все будет хорошо, вот увидишь.
Агнес бодро кивнула, а сама судорожно размышляла, как рассказать о случившемся отцу. Что ей делать, если речь действительно зайдет о недостающей аркебузе? Просто солгать? Скорее всего, Филипп фон Эрфенштайн сразу ее раскусит, слишком хорошо наместник знал свою дочь. Оставалось только надеяться, что отец никогда не заметит пропажу оружия.
Агнес вздохнула и сжала руку Матиса:
– Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Но то, что ты сделал, называется воровством! О чем ты вообще думал, Матис? А о том, что дорогая аркебуза попала в руки Черному Гансу, я уж вообще молчу… – Она со стоном ощупала затылок, до крови ушибленный о скалу. – Как бы то ни было, здоровенную шишку мне от отца вряд ли удастся скрыть. И про Пьюка с Парцифалем он наверняка спросит… Хочешь не хочешь, а рассказать о случившемся придется. При том, что у отца и так забот сейчас хватает, крестьянам подати уже платить нечем. – Девушка заботливо отерла остатки сажи с лица Матиса и заговорщически ему подмигнула: – Про аркебузу и твои нелепые эксперименты лучше вообще не говорить, иначе до беды дело дойдет. Ты и сам знаешь, что мой отец может взорваться не хуже твоего треклятого пороха.
Они наконец дошли до узкой тропы, ведущей в крепость. Усиленные железом ворота были, как обычно, настежь открыты. В неглубокой нише справа дремал старый стражник Гюнтер. Кожаный камзол был в пятнах от выпитого на обед пива, чуть гнутая алебарда стояла, точно метелка, прислоненная к стене. Еще два стражника и пьяница-орудийщик Райхарт составляли вместе с седовласым Гюнтером весь гарнизон крепости. Заслышав шаги Агнес, солдат встрепенулся:
– Приветствую, сударыня! Видать, не задалась сегодня охота? – Он осклабился, пожевывая выточенную из щепки зубочистку, но затем взглянул на Агнес с беспокойством: – А где же ваш сокол? И почему у Матиса вид такой мрачный, будто по нему стадо вшей пробежалось?
Агнес поджала губы и помотала головой:
– Нет… все хорошо, Гюнтер.
И после прошептала Матису:
– Будет, наверное, лучше, если я одна пойду к отцу. Иначе он опять решит, что ты меня во что-то втянул.
Парень кивнул и тихо спросил:
– А аркебуза?
– Положись на меня. Он ничего не узнает.
Агнес еще раз стиснула ему руку и под недоверчивым взором Гюнтера прошла во внешний двор. Там, как это часто бывало, царило запустение. Несколько гусей с гоготом носились по древней, запачканной навозом и грязью брусчатке. Кроме них, зловещего спокойствия ничто больше не нарушало. Жилая башня и примыкавшее к ней главное здание вздымались на высоту тридцати шагов и затеняли двор. Слева располагалось так называемое дворянское собрание. Некогда роскошное фахверковое сооружение, ныне перекошенное и с дырявой крышей, находилось теперь на грани разрушения. За ним примостилось несколько ветхих сараев и хозяйственных построек.
С тяжелым сердцем Агнес вступила в небольшой внутренний двор. Размышляя над дальнейшими действиями, она вошла в темную от копоти, продуваемую сквозняками кухню. Собственные мысли настолько ее увлекли, что кухарку Хедвиг она заметила, лишь едва не столкнувшись с ней. Толстуха как раз помешивала гороховый суп в горшке. Она беспокойно глянула из-под чепца и отложила ложку.
– Что с тобой, деточка? – спросила Хедвиг с сочувствием. – У тебя вид как у мертвеца.
Кухарка знала Агнес с самого рождения и временами до сих пор обращалась с нею, как с маленькой девочкой. Агнес уже не обращала на это внимания.
– Просто устала, – ответила она надломленным голосом.
– Так отведай немного горохового супа. Он тебе мигом…
– Господи, хоть кто-то в этой крепости может понять, что мне просто хочется побыть в покое?! – неожиданно прошипела Агнес. – Неужели это так сложно?
В тот же миг она пожалела о своих резких словах.
Кухарка изумленно опустила тарелку, которую протянула было Агнес.
– Хорошо-хорошо, – пробормотала она. – Я просто хотела как лучше. Может, тебе и вправду прилечь надо… Ты прямо не в себе. – Хитро улыбнулась: – Так бывает, когда взрослеешь. Кровь кипит, все раздражает… Может, вы с Матисом?..
Заметив сердитый взгляд Агнес, она замолчала и принялась дальше помешивать в горшке. Но от Агнес не укрылась едва заметная улыбка на лице старой кухарки.
Не сказав больше ни слова, девушка поднялась по витой каменной лестнице в свою комнату, расположенную на втором этаже. Сердце бешено колотилось, она устало опустилась на кровать, закрыла глаза и попыталась выбросить из памяти сегодняшний день.
Но грохот аркебузы еще долго стоял у нее в ушах.
* * *А в нескольких милях высоко в облаках парил сокол. Он устало взмахивал крыльями, одно из хвостовых перьев сломалось: скоро ему придется приземлиться. Но там, внизу, по-прежнему подстерегала опасность. Раскатистый, оглушительный гром до такой степени напугал маленького хищника, что он давно сбился с пути и летел теперь над незнакомой местностью. Он не слышал зазывающих криков хозяйки, и никто не размахивал на земле приманкой, привлекая его внимание.
Он был один.
Силы начали покидать его, и сокол, нарезая широкие круги, стал постепенно снижаться. Из множества зеленых, бурых и белых пятен он высмотрел посреди леса квадратное сооружение, отдаленно похожее на родной дом. Сокол взял на него курс и в скором времени уселся на карниз у открытого окна. Он замахал крыльями, вскрикнул и принялся клекотать, зазывая хозяйку, как научился еще птенцом. Наконец к нему протянулись заботливые руки. Но то оказалась не мягкая и привычная перчатка из кожи, в которую его обычно брали.
Руки, что вцепились ему в перья, были другие.
– А я тебя знаю, – произнес удивленный голос. – Кто же послал тебя ко мне? Господь или дьявол?
На голову ему опустился какой-то колпак, и перед глазами сгустилась тьма. Сокол мгновенно оцепенел и прекратил взмахивать крыльями.
Затем его перенесли в приятное, потрескивающее тепло.
Игра началась.
Глава 2
Трифельс, 21 марта 1524 года
от Рождества Христова, ранним вечером
– Да как посмел этот ублюдок трогать мою дочь?! Я выпотрошить его велю! Выпотрошить и колесовать!
Филипп Свирепый фон Эрфенштайн вскочил со скамьи и принялся расхаживать перед камином. Лицо его раскраснелось; черная, подбитая лисьим мехом мантия развевалась за спиной. Две охотничьи собаки устало подняли на него глаза и снова улеглись на теплую кабанью шкуру возле огня. Они не в первый раз видели хозяина в таком состоянии и знали, что приступы бешенства, как летняя гроза, быстро проходили.
– Этот Вертинген смолоду был ублюдком! – продолжал пыхтеть Эрфенштайн. – На турнирах позорил рыцарство и в поединках запрещенными приемами не брезговал. Даже представить себе не могу, что бы он с тобой сделал!..
Внушительного роста рыцарь покачал головой, и Агнес заметила в глазах отца неподдельный испуг. Седина тронула его некогда черные волосы – горести и заботы давали о себе знать. В далекие времена он потерял в битве левый глаз и с тех пор носил повязку на месте уродливой дыры. В сочетании со шрамом на левой щеке это придавало ему весьма устрашающий вид. После безвременной кончины жены Филипп фон Эрфенштайн опекал свое единственное дитя всем наседкам на зависть. К счастью, в крепости было достаточно укромных мест, чтобы спрятаться от ворчливого отца. Чем старше и женственнее становилась Агнес, тем острее в нем проявлялись заступнические инстинкты. Подобно многим мужчинам, ставших отцами в преклонном возрасте, он оберегал свою дочь с особенным рвением.
– Ты так и не ответила на мой вопрос. Что тебе понадобилось в этом лесу? – Богатырского сложения рыцарь повернулся к дочери и погрозил пальцем: – Как будто не знаешь, что там за сброд ошивается!
Агнес уставилась в пол и беспокойно ерзала на стуле. Вот уж полчаса отец отчитывал ее в парадном зале. За окнами уже сгущались сумерки, и по просторному залу пролегли длинные тени. Высокие потолки поддерживали ряды обветшалых колонн, вдоль стен висели рваные гобелены и выцветшие ковры. О содержании роскошных когда-то узоров оставалось только догадываться.
Филипп фон Эрфенштайн целый день провел в деревне, пытаясь хоть что-то собрать с крестьян. Настроение у него было соответствующим, а известие о покушении на любимую дочь стало последней каплей. Агнес решила ничего не говорить о схватке и убитом, чтобы лишний раз не тревожить отца.
– Мне же надо было разыскать Парцифаля! – выпалила она. – Ты же знаешь, как он мне дорог! Мне еще повезло, что Матис оказался поблизости. Он… он отвлек разбойников, и нам удалось сбежать.
– Отвлек, говоришь? – Отец недоверчиво уставился на нее единственным глазом. – И как же? Неужто своим вонючим порохом? Я, пока у крестьян был, слышал, как что-то громыхнуло два раза. Уж не твой ли Матис тут замешан? – Он снова погрозил пальцем и возвысил голос: – Я ему сто раз говорил, чтобы он прекратил заниматься этой чертовщиной! Пусть мечи кует и не тратит время на недостойный рыцаря хлам.
– Он… он бросался в разбойников камнями, а потом убежал.
Агнес изо всех сил старалась не смотреть отцу в глаза. В надежде, что наместник этим удовлетворится, она неуверенно добавила:
– Мы и сами слышали, как громыхнуло. Видимо, в какой-то соседней крепости стреляли.
Поколебавшись немного, Эрфенштайн все же поверил отговоркам дочери.
– Ладно, – проворчал он. – При случае я поблагодарю Матиса. Но это вовсе не значит, что я позволю ему и дальше марать руки в порохе.
Отец ворчал себе дальше, а Агнес мысленно возвращалась то к мертвому Пьюку, то к соколу. К таксе она относилась как к другу, но Парцифаль был для нее дороже всего на свете. Долгие месяцы ушли на то, чтобы прикормить и выдрессировать робкого поначалу сокола, натаскать с помощью приманки на ворон и других птиц. При мысли, что маленький охотник улетел навсегда, у Агнес комок вставал в горле.
– …И вообще, этот парень тебе не пара, – продолжал тем временем отец, наливая себе вина из оловянного кувшина. – В этот раз Матис, может, и выручил тебя, но в остальном-то он тот еще смутьян. Якшается без конца с Пастухом-Йокелем, этим бунтарем треклятым… О чем он вообще думает? Господь каждому уготовил свое место! Куда мы скатимся, если каждый станет делать то, что ему вздумается? – Он большими глотками выпил вино и грохнул кружкой о каминную полку. – Во времена старого кайзера такого не было. Тогда с молодчиками вроде этих особо не церемонились. Мигом на виселицу отправляли!
– Времена меняются, отец, – возразила Агнес и протянула руки к огню. Дрова хоть и потрескивали в камине, но теплее от этого в просторном зале не становилось. – Матис говорит, что крестьянам день ото дня все хуже. Их дети голодают, а поборы только растут. Так им еще охотиться и рыбачить запретили… Вот и сегодня утром наместник Анвайлера велел повесить троих браконьеров. Один из них был не старше Матиса. Дворянство и церковь прибирают всё…
– Церковь забирает то, что ей дают! – грубо перебил ее отец. – Ведутся же дурни безмозглые на эти индульгенции! Платят попам, чтобы им отпустили грехи, им да еще и предкам заодно… Ха! – он яростно мотнул головой. – Лютер правильно поступил, что обличал подобную чушь. А вот то, что крестьян подстрекает, за это ему трепку хорошую надо задать!
Эрфенштайн со злостью швырнул полено в огонь и запричитал дальше:
– А о нас кто подумает, о рыцарях? Просто позор, как обошлась с нами аристократия! Раньше, при императоре Максимилиане, царствие ему небесное, наше мнение и боевое искусство еще чего-то стоили. Но теперь, когда у власти Карл, его внук, дело решают одни только деньги! Деньги и ландскнехты, которых мы же еще и содержать должны. Только вспомнить, как при Гингате[2] мы с его императорским величеством…
Агнес молчала, и тирады отца лились на нее, как теплый летный дождик. Она хоть и любила его всем сердцем, но выносить перепады его унылого настроения у нее получалось с огромным трудом. С тех пор как император Максимилиан скончался несколько лет назад, империя, по словам Филиппа фон Эрфенштайна, неотвратимо приходила в упадок. После упорной борьбы германские курфюрсты усадили на трон Карла, внука Максимилиана и сына испанского короля. Объединенная с Испанией, Священная Римская империя стала крупнейшей державой Европы. И неважно, что правитель ее находился по ту сторону Пиренеев и ни слова не знал по-немецки.
Скрип двери вынудил Эрфенштайна прервать свой монолог. В зал просунул голову казначей Мартин фон Хайдельсхайм.
Тщедушный мужчина, как обычно, улыбался во весь рот, что никак не сочеталось с его холодным взглядом. Будучи казначеем Трифельса, Мартин фон Хайдельсхайм уже более десяти лет ведал финансовыми делами крепости. Однако бледный, вечно ссутуленный секретарь, очевидно, считал это занятие ниже своего достоинства. В своем небольшом кабинете на верхнем этаже дворянского собрания Хайдельсхайм зачастую сидел, уставившись от скуки в окно, и проводил время в обществе бутылки. Ему едва перевалило за тридцать, но вид у него был довольно дряхлый. И только если на глаза ему попадалась Агнес, он немного расцветал.
– Простите, что помешал, господин, – прошелестел Хайдельсхайм, не сводя глаз с девушки. – Но в списке годовых сборов, который вы мне дали…
– Что там еще? – проворчал Эрфенштайн. Заметив взгляд казначея, он нетерпеливо махнул рукой: – Говорите же, Хайдельсхайм. Моя дочь давно уже не маленькая, можно ее и в денежные вопросы посвятить. Ей все-таки предстоит однажды стать женой здешнего наместника, верно ведь?
Рыцарь подмигнул Хайдельсхайму, и тот громко прокашлялся.
– Так вот, список, – проговорил секретарь через некоторое время. – Он, похоже, неполный. Не хватает подворья Нойнэкер и двора под крепостными полями. Кроме того, сборы с Биндерсбахской переправы в этот раз совсем мизерные.
Эрфенштайн вздохнул и почесал небритый подбородок.
– Крестьянам больше нечем платить, – проворчал он. – Зима выдалась самая суровая на людской памяти. Беднягам даже посевное зерно доедать приходится, много детей на грани голодной смерти… А с тех пор как этот Вертинген, будь он неладен, на переправе взялся бесчинствовать, торговцы ездят другими дорогами. Много там теперь не соберешь.
Точно в безмолвном упреке, Хайдельсхайм вскинул брови.