Власов звонил, как и обещал, каждый день, первый раз через двадцать минут после того, как ее перевезли в другую палату:
– Ну, как ты там?
– Как попавшая в аварию, – пробурчала она.
– Капризничаешь? – понял Власов.
– Жарко, тошно, танцевать хочется, – пожаловалась Дашка.
– Завтра там у вас видео поставят, смотри комедии и мультики, отвлекайся.
Он звонил по два раза в день, знал расписание ее процедур и режим дня. Они разговаривали недолго, иногда Даше приходилось прилагать огромные усилия, чтобы Власов не услышал боли в ее голосе. Он все рвался приехать, но никак не получалось, а Дашка только радовалась этому обстоятельству.
Ей совсем не хотелось, чтобы он видел ее такую – больную, некрасивую, терзаемую болью, с искусанными губами. Она бы и Катьку отослала от себя, но сестра слышать не хотела ничего об этом, и они даже немного поругались.
День на пятый после перевода ногу с вытяжки сняли, и Дашка старалась хоть как-то двигаться под возмущенные Катькины причитания и молчаливое одобрение Антона Ивановича.
Она плохо спала ночами, когда приходила самая трудная, грызущая, изматывающая боль. И тогда начинала перебирать воспоминания, убегая и прячась в них от страха, от тяжелой боли и накатывающей волнами безысходности.
– Дашка, я не успеваю к началу! – позвонила ей Катька, когда прозвенел уже третий звонок, приглашающий зрителей в зал. – Тут неожиданно такой снег повалил, движение встало! По «Авторадио» сказали, что стоит вся Москва! Я, если выберусь из пробки, наверное, домой поеду!
– Езжай! – недовольно пробурчала Дарья. Она бы и сама с удовольствием поехала домой!
Но Катька, сестра дорогая, ей плешь проела этим спектаклем, уговаривала, билеты заранее доставала. И Дарья, с утра одевшись в вечерний наряд, прихватив с собой туфли к нему, прямо с работы отправилась в театр.
Поддерживая в себе недовольство, спектакль не оценила в должной мере, немного посмеялась в особо удачных местах, а ближе к концу первого акта совсем уж притомилась от шумного и перенасыщенного действия на сцене и пошла в антракте в буфет в надежде выпить чаю.
Долго выбиралась со своего места – кто-то затормозил движение в конце ряда, и все стояли и ждали – и, добравшись в буфет, обозрев очередь, решила, что бог с ним, с чаем, не стоять же очередину такую из-за него. И уже уходила, когда кто-то громко ее окликнул.
Она обернулась, поискала взглядом, кто бы это мог быть, и сильно удивилась, поняв, что ее позвала Юля Байкова. Бывшая коллега стояла у буфетной стойки в очереди и махала ей рукой.
Дашка с безнадежной досадой подумала, что для полной обоймы ей как раз общения с Юленькой и не хватало! Ну, чтоб наверняка уж все плохо и кисло совсем!
Но, как говорится, поздняк метаться, не сообразив сразу, что лучше ретироваться, сделав вид, что не услышала, она уже автоматически махнула рукой в ответ и только потом поняла, что попала.
Пришлось пробираться к Байковой. Навстречу из буфета выходила компания, и Дашка, пропуская их через узкий проход между столиками, посмотрела в сторону Юльки и заметила стоящего у нее за спиной мужчину.
У Дарьи вдруг почему-то зазвенело под коленками, когда он взглянул на нее, и неожиданно подумала: «Боже, помоги!»
И больше ни единой мысли в опустевшей почему-то голове не проклюнулось. Она что, испугалась?
По ощущениям, вроде нет!
Потрясение чувствовала точно: «Откуда, какое, с какого боку и почему? Чего я испугалась? Непонятно».
Она присмотрелась внимательнее через плечо последнего проходившего перед ней человека. Мужчина возвышался позади Юльки, выглядывающей Дарью среди людей, на целую голову. Темные, почти черные волосы, скучающее выражение лица, черты которого с такого расстояния подробно не рассмотреть.
Но что-то в его облике вызывало коллапс в голове, слабость в коленях и сбой сердечного ритма.
«Дура!» – обругала она себя, возвращаясь в разум из временного не пойми чего, перевела взгляд на Юльку, махнула ей в ответ и больше на мужчину старалась не смотреть.
Когда Дашка с ходу ответила Байковой что-то шутливое на ее идиотский вопрос, мужчина дернулся, как бы стойку сделал, собираясь защищать Юлю, и Дарья испытала в тот же момент такое неприятное, горькое разочарование! Следом за которым, как чугунная плита, навалилась вся усталость сегодняшнего дня.
Теперь уж она вообще на него не смотрела, убедившись, что они вдвоем, обращалась исключительно к Юльке и не до конца осознавая, о чем они говорят. Но когда Байкова представила их друг другу, Даше на мгновение пришлось встретиться с ним взглядом и…
«О господи!» – тюкнуло в голове, как заевшая старая пластинка.
Высокий, сухощавый, лет за тридцать пять, темные, слегка вьющиеся волосы с нитками седины, нос с горбинкой, чувственные губы с намеком на снисходительную улыбку правым уголком, волевой подбородок и серо-голубые с металлическим отливом глаза.
У нее возникло странное чувство узнавания, не так, как узнаешь человека, которого когда-то точно видел и даже общался и пытаешься безуспешно вспомнить, где и при каких обстоятельствах.
Этого Игоря Николаевича, как представила его Юлька, Дарья не видела никогда. Уж это точно!
Несколько растянувшихся мгновений они пробалансировали в перекрестье взглядов, как перед озарением, когда ты вот-вот осознаешь нечто, но Юлька что-то сказала, и момент растаял легким дымочком. Дашка, чувствуя неловкость перед самой собой, поспешила смыться.
И всю дорогу домой перед ее мысленным взором стояли его лицо, и эта кривая, потрясающе эротичная, немного саркастическая усмешка правым уголком губ, и его серо-голубые глаза. И этот странный взгляд.
И она вдруг на себя так разозлилась! Прямо ух!
И, пользуясь тем, что находится в лифте, поднимающем ее домой, одна вслух наподдавала себе остужающих выводов:
– Так! Он с Юлей, а это уже диагноз! Клиника! Или такой же, как она, или до такой степени циник, что ему пофиг, что думает и говорит женщина! Ну и аминь!
И мысленно добавила: «И как говорится: счастья! А за Юльку можно только порадоваться!»
Но Дашка вспоминала его.
Не каждый день, разумеется, за работой и семейными делами не до отвлеченных мыслей, но почему-то, когда делала новую книжку, часто думала именно о нем. Может, поэтому сюжет сам собой получился о рыцарях, состязаниях-подвигах и, разумеется, с главным призом в финале – прекрасной принцессой. Даже главный герой, самый-рассамый рыцарь, у нее оказался похож на этого мужчину.
Впрочем, все это ерунда, и она отмахивалась от изредка всплывающего в воспоминаниях образа этого непонятного Игоря Николаевича.
Через три месяца, в середине мая, у Лизки был день рождения, аж пять лет барышне их ненаглядной исполнилось! Возраст!
Дашка воспользовалась служебным положением и закатила праздник с кучей приглашенных детсадовских и дворовых Елизаветиных друзей, которых родители доверили Дарье и еще трем мамочкам. Ирина и Оксана согласились взять на себя роль больших игрушек в костюмах и оформили площадку возле беседок в заказанном ресторане.
Детей после игр рассадили за столы, Дарья со ступеньки, ведущей в беседку, с весьма выгодного наблюдательного пункта, зорко следила за малышами, когда услышала за спиной ровный, насыщенный тонами голос:
– Здравствуйте, Даша Васнецова.
Она развернулась резко, скорее от неожиданности, и увидела этого мужчину. Первое, что Дарья почувствовала после естественного удивления, – странную радость, как волной прокатившую от головы до ног. И следом – разочарование, неприятное, чуть горчащее, вспомнив про Юльку и свои тогдашние выводы о них двоих и о нем в частности.
– Здравствуйте, Игорь Николаевич, – постаравшись скрыть эмоции, вежливо поздоровалась Дарья.
– Вы запомнили, как меня зовут, – улыбнулся он своей потрясающей кривой улыбкой правым уголком губ.
– Запомнила, – холодила ледком Дарья.
А он помолчал недолго, внимательно ее разглядывая.
– Юля не моя любовница, она дочь моего хорошего знакомого, если вас это беспокоит, – перестал улыбаться Игорь Николаевич, плеснув металлом взгляда.
А Дашке вдруг стало безудержно весело! И она от души, искренне расхохоталась. Как она вообще могла подумать, что он может иметь близкие или какие-либо еще отношения с Юлей? Это же бред! С такой-то улыбкой и взглядом!
– Беспокоило, Игорь Николаевич, – призналась она. – Я совершенно не знала, как с вами разговаривать!
Они еще о чем-то говорили, Дашка от чувства освобождения, что ли, не запомнила, о чем они говорили, да к тому же вмешалась любопытная Елизавета, внеся существенную лепту в легкость разговора.
Дашке было перед собой, да и перед Власовым немного стыдно, что сделала тогда о нем поспешные выводы, и еще она не понимала, зачем он сейчас к ней подошел. Поздороваться? Да с чего бы! Подумаешь, мимолетное знакомство три месяца назад, да к тому же Даша показала себя не в самом лучшем свете, Юленьку обидела несколько раз, дочь хорошего знакомого.
Дашке было перед собой, да и перед Власовым немного стыдно, что сделала тогда о нем поспешные выводы, и еще она не понимала, зачем он сейчас к ней подошел. Поздороваться? Да с чего бы! Подумаешь, мимолетное знакомство три месяца назад, да к тому же Даша показала себя не в самом лучшем свете, Юленьку обидела несколько раз, дочь хорошего знакомого.
Неожиданно прерывая их разговор, началась суета, Жанна Михайловна, одна из мам, присутствовавших на празднике, тянула Дашку за руку разгребать неприятности.
И вдруг этот Игорь Николаевич предложил встретиться и попросил номер ее телефона! Обескураженная, подгоняемая Жанной Михайловной, Даша только успела крикнуть, что ее номер есть у администратора.
Инцидент затушили в зародыше, праздник закончили, реквизит с костюмами вынесли через заднюю калитку возле беседок, туда же вывели всех детей, рассадили по машинам. Дашка успела напоследок посмотреть на загадочного Игоря Николаевича, сидевшего за столом на веранде с двумя мужчинами.
А вечером она рассказала Катьке и про театр, и про сегодняшнюю встречу, а Лизка, толкавшаяся рядом с ними на кухне, услышав, о чем говорит Дарья, дала свой комментарий:
– Такой большой, – и, вытянув руки вверх, показала какой. – Кра-си-вый! – И закатила глазки.
– Берем! – рассмеялась Катька.
Катюшка на празднике не была, ездила забирать билеты на завтра, провозилась с делами дольше, чем рассчитывала, и ужасно расстроилась. Теперь расстроилась еще больше: и день рождения дочери пропустила, и большого красивого мужчину, проявившего интерес к Дашке.
– Да все это фигня, Кать! – утверждала Дарья. – Ничего серьезного! Давай лучше собираться.
Дашка проснулась от громких голосов.
С ней в палате лежали еще две женщины, лет на двадцать старше ее, милые и вполне доброжелательные. Они-то как раз с удовольствием воспользовались предложением Власова отвлечься и целыми днями смотрели видеофильмы, диски, которые Катька таскала целыми пачками, пытаясь хоть как-то развлечь сестру.
С неменьшим удовольствием они пользовались и Катюхиной добротой – постоянно просили что-то принести, купить, помочь, правда, не забывая благодарить много и с усердием. Катя практически поселилась в больнице, знала тут всех и все, ухаживала за Дашей, старалась занять чем-то, веселить, и уходила только обедать, купить чего-нибудь, да поздно вечером возвращалась в гостиницу спать.
Прошла неделя, как Дарья находилась в этой палате, и одиннадцать дней после аварии. Даша не признавалась Кате, да и врачу тоже, что практически не спит ночами из-за непрекращающейся боли, и медсестру ни разу не вызывала, чтобы сделать обезболивающее. Ей казалось, если она научится контролировать свою боль, отслеживать, как она меняется, ослабевает или нарастает, то будет точно знать, как движется процесс выздоровления, и это поможет ей скорее выкарабкаться.
Ночью шел дождь, под него хорошо думалось, вспоминалось, и равномерный дробный звук, залетавший в тишину палаты через распахнутые окна, отвлекал от непростого преодоления терзающей инквизиторской боли.
Катюшка ушла обедать и купить Дарье фруктов, а девушка заснула, убаюканная легкой прохладцей из окна после дождика, и проснулась от неожиданно громкого звука.
Санитарка, Даша не знала, как ее зовут, поставила ведро на пол, утвердив свое присутствие в палате. Простая женщина, деревенского вида, лет за шестьдесят, говорившая без остановки, не сдерживая громкого голоса.
– Значит, здесь у меня лежачие. Хорошо. А то шастают по намытому или ногами под тряпку лезут!
Она отжала в ведре новомодную автоматическую швабру с ручным отжимом, плюхнула ее на пол, изобразив процесс трения оной по линолеуму.
– Щас протру у вас, шоб полегче вам было, а то жарища стояла! По телевизиру говорят, теперь прохлада будет, дожди. А то жарища, да в июне! Точно потепление это настало! Так какое тут сердце выдержит, жару-то палящую! Давить и давить.
Она терла-размазывала без особого усердия по полу, соседки Дашины молчали, не вступая в разговор, да этой дамочке, похоже, собеседницы не требовались.
– Так и инфаркт получишь, как тот водитель! – Она пополоскала швабру в ведре, отжала, плюхнула на пол. – Правильно я, девочки, говорю? – обратилась она к Дашиным соседкам, которые на девочек тянули приблизительно так же, как сама санитарка.
– Спала жара, и слава богу, всем полегче, – отозвалась одна из женщина. – Дождь какой хороший ночью был! Я уж порадовалась, а то у меня огород на даче сгорит.
– Так вот и я про што! – обрадовалась санитарка завязавшемуся диалогу. – И огород погорит, и сердешникам в пекло-то совсем худо! – И остановила трудовую деятельность, обхватила швабру двумя руками, опираясь на нее, принялась рассуждать: – Вон водитель тот раз – и помер в одночасье! Так и ладно б сам, так еще и четверых с собой прихватил! О как! Вот так ростишь, ростишь детей, а хто-то как въедет в них на своем драндулете – и нет дитя! О-хо-хо! Третья-то в районной померла, а четвертая у нас, Леднева эта!
– Что-о-о?! – прохрипела Дашка, пытаясь сесть в кровати. – Ира Леднева? Умерла?!
– Дак уж схоронили, поди, а как же, неделю назад как преставилась! – с удовлетворением знающего информацию человека делилась уборщица.
– Как?! – заорала Дашка. – Четверо?!
Она порывалась встать, не обращая внимания на безумную боль, огнем полыхающую во всем теле и стучавшую в голове набатом так, что темнело в глазах, пыталась подняться с постели, что-то делать, трясти эту санитарку, чтоб призналась, что придумала все ради красного словца.
– Да замолчите вы! – закричала одна из женщин на санитарку.
Та округлила глаза от понимания и запричитала:
– О господи, да што ж это я! – И прижала руку к губам жестом проговорившейся сплетницы.
– Да что ты стоишь, дура! – прокричала с кровати вторая. – Держи ее, она же сейчас упадет!
А Дашка все рвалась встать в безумном, безотчетном порыве отчаяния, темной жижей заполонившего мозг. Не может быть! Этого не может быть!
В этот момент в палату вошла Катя и с порога, не осознав, что происходит, рванула к сестре, бросив сумки, пакеты, все, что держала в руках, на пол. Из одного пакета выпали и покатились по полу апельсины, как яркие шарики, подтверждающие безысходность случившегося горя, в котором уже ничего не важно и ничего не исправить.
– Даша!! – закричала Катя.
Она подхватила Дашку на краю койки, уложила назад, а Дашка все рвалась и рвалась встать, увернуться от ее удерживающих рук.
– Почему вы мне не сказали?! – кричала она, не осознавая себя.
– Да что случилось-то? – удерживая ее на кровати, проорала Катя.
– Да эта ей про погибших сказала, – пояснила одна из женщин, ткнув пальцем в сторону притихшей санитарки.
– Почему ты мне не сказала?! – кричала Дашка, вырываясь, ничего не соображая, кроме страшной беды.
Катька хлопнула по кнопке вызова медсестры, навалилась худосочным телом на Дашку, прижав к подушке, ухватила одной рукой за подбородок так, чтобы она не крутила головой и смотрела ей в глаза, совсем близко – лицо к лицу!
– Потому что тебе нельзя было говорить, Даша! Даша! – трясла она сестру. – Посмотри на меня! Думай! Включись! Ответь мне! Если бы я сейчас лежала на твоем месте и тебе врачи запретили мне говорить об этом, ты бы сказала? Ты бы сказала, зная, что мое состояние ухудшится от твоих слов?
Дашка смотрела на нее глаза в глаза, не понимая, отвергая любые аргументы, находясь не здесь – там, в аварии, в горе, в потере!
Хлопнули двери палаты, кто-то что-то говорил, объяснял, девушки не слышали, смотрели в глаза друг другу.
– Нет, – выдавила из себя наконец Дашка, переключившись из шокового ступора, сумев преодолеть бедовое отчаяние, и расплакалась, – нет, не сказала бы. Не сказала бы.
– Вот так! – немного расслабилась Катя, уперлась лбом в лоб сестры и повторила: – Вот так.
– Кто? – спросила Дашка, беззвучно плача.
Катя подняла голову и тревожно разглядывала выражение лица сестры.
– Элла, Лена, Саша. Лену не довезли до районной больницы, а Ира на третий день здесь.
– Почему мне Власов не сказал? – Она смотрела на Катю невидящим обвиняющим взглядом, в полном несоответствии с которым из глаз катились и катились слезы. – Он должен был мне сказать!
– Он не мог, Даша! – тряхнула легонько ее еще раз Катя. – Ему запретили врачи! Они все вместе, все, и он в том числе, боролись за твою жизнь, понимаешь? Ты была очень тяжелая! Он не мог!
– Он мне соврал, когда я спросила, как остальные, он сказал: выздоравливают в других больницах, – обвиняла Дашка.
– Он не соврал! Он сказал про тех, кто выжил, они действительно в других больницах, в этой только ты и Ира. – И повторила: – Он не мог!
Прибежала медсестра, а за ней быстрым широким шагом вошел Антон Иванович. Медсестра сделала укол, Катя Дашку отпустила и встала рядом с кроватью, перебросившись несколькими фразами с врачом.