— Мама, — мягко сказал нейротехник, — я не сомневаюсь в твоей наблюдательности. Но если я скажу доктору Наварре, что в семерых впавших в кому пациентах умерла душа, боюсь, это станет моим последним днем в институте.
— Говорить не надо, — упрямо гнула свое женщина, — а мать послушать не помешает. Ты помнишь дядю Джорджа, что работал с отцом?
Ярослав кивнул. Он действительно помнил Джорджа, рослого, громкого, заросшего черным волосом мужчину, наполовину ирландца, наполовину итальянца. Смесь настолько взрывная, что так просто не забудешь.
— Так вот, у дяди Джорджа был брат-близнец, Майкл. Он работал монтажником на лунной базе, какая-то там закрытая стройка. И его придавило насмерть, давно, еще до того, как ты родился. Я помню тот вечер: Джордж к нам ворвался, на нем лица не было. Упал на стул, молчит, только дышит тяжело. Отец дал ему воды. Он выпил и говорит: «Беда с Майки».
Сын пожал плечами.
— Что ж тут такого? Понятно, если брат погиб, он переживал…
— А то, — торжествующе сказала Агнешка, сверкнув черными, совсем не похожими на сыновние глазами, — что позвонили ему только ночью. А вбежал он к нам в восемь вечера. И почувствовал еще раньше, сразу как того придавило. Близнецы потому что. У них одна душа на двоих. И эти твои реплики душу делят, потому как куда ей, душе, деваться?
Доктор Пшельский снова улыбнулся — но на сей раз уверенности в улыбке было меньше.
Когда остальные сотрудники расходились по домам и Психопомп оставался в лаборатории один, в голову начинали лезть странные мысли. Он пытался представить, как это было.
Репликам легче. Они, абсолютно уверенные в том, что прошли регулярную медицинскую проверку, отправлялись на далекие Европы, Ио и Вулканы строить лучшее будущее человечества. Но что с оригиналами? Каково это — продать свое сознание в рабство (в сексуальное рабство, непременно пошутил бы Лойсо). Это как вырвать у стоматолога зуб? Или продать отражение в зеркале? Или тень? Но человек, продавший тень или отражение, отличается от других — он не виден в зеркалах, его легко можно опознать в солнечный день. А эти? Как изменяет их заключенный с «Ай-Бионикс» контракт?
В одну из таких беспокойных ночей Психопомп залез в рабочий компьютер Гвида. Залез — сильно сказано, Лойсо никогда не прятал пароль. В сущности, он записал его на блокнотном листке и кнопкой прикрепил к стене, чтобы не забыть, потому как был чертовски рассеян. Триста названий снега явно не для Лойсо. Удивительно, что он помнил одно.
Данные медицинских и психологических тестов Психопомп пролистал быстро — он немногое мог расшифровать в этих формулах, графиках и таблицах. Но было и другое. Интервью с родственниками. Видео с камер круглосуточного наблюдения, этого недремлющего ока, ежесекундно и бдительно следящего за каждым гражданином Земной Федерации. Видео не зарегистрировало особых отклонений, разве что Гляциолог стал реже посещать бар, Геофизик оставил свой гольф-клуб, а Сапер после многолетних неудачных попыток бросил курить. Ни экстремального спорта и травм, ни увлечения наркотиками или вирт-играми — всего того, что могло бы вызвать внезапное нарушение мозговой активности.
С родственниками интересней. Жены Гляциолога и Водителя отметили, что их мужья изменились к лучшему — стали уделять больше внимания семье. А вот супруги Механика и Сапера, наоборот, жаловались на небрежность, холодность к ним и к детям, отстраненность, черствость. Если смотреть по записям, то и в случае с Гляциологом и Водителем все было не так просто — они, несомненно, проводили с семьей больше времени, но время это тратили в основном на совместный просмотр телепередач. Ни походов на природу, ни пикников, ни школьных спектаклей, ни отдыха на венерианских курортах — всех тех маленьких радостей, которые и делают семью семьей. Так, по крайней мере, думал Психопомп, родителям которого было не до венерианских курортов. Связист, Геофизик и Буровик жили одиноко и после подписания контракта с «Ай-Бионикс» стали еще более замкнутыми.
Психопомп снова прокрутил интервью с родственниками. Холодность. Отстраненность. Черствость. Заглянув в словарь, он узнал, что синонимы к слову «черствый» — это «бесчувственный», «бессердечный» и «бездушный». Опять душа. Хоть иди в церковь и спрашивай у ксендза, что такое на самом деле эта душа. Психопомп и пошел бы, потому что привык относиться к работе тщательно и рассматривать все возможные версии, но мешал стыд: ксендз видел его каждое воскресенье на проповеди. Несомненно, все прихожане, посещавшие церковь, отлично знали, что такое душа, и Психопомпу не хотелось казаться глупее других. Ему даже подумалось, что вопрос может оскорбить старого священника. В самом деле, что человеку, не имеющему представления о душе, делать в католическом храме?
Поэтому вместо того, чтобы донимать ксендза, он решился на рискованный шаг.
Одно дело — скопировать собственный разум в носителя, хотя бы внешне похожего на оригинал. Или погрузиться в виртуальное пространство, поддерживаемое сотнями серверов, как в случае вирт-игр. Другое — попытаться проникнуть в угасающее сознание семерых человек, в их маленькую общую вселенную, всей жизни которой — на двенадцать часов и которая может рухнуть при малейшем изменении мозговых ритмов одного из семерки.
Доктор Наварра, научный руководитель лаборатории, отнесся к затее подчиненного неодобрительно, но запрещать не стал. Ярослава Пшельского поместили в стазис-контейнер, весьма напоминавший те, в которых покоились тела пациентов. Никто, кроме Лойсо, ничего не сказал, хотя все понимали — их коллега может и не вернуться. Может навеки присоединиться к семерым в их технологически совершенных гробах. А Гвид подмигнул и, заглянув через плечо подсоединяющего электроды врача, громко прошептал:
— Псих, постарайся и вправду не стать психом.
— У вас двенадцать часов, — буркнул медик, словно Психопомп и без него не знал, сколько длится цикл.
В предплечье вонзилась игла. Мир мигнул и погас, чтобы вспыхнуть ослепительной белизной.
Он вернулся и долго не мог понять, что за лица склоняются над ним, почему так тускл свет, отчего холодно в затылке и что колет кожу черепа. Колола электродная сетка, и только эта несильная боль заставила его снова поверить в реальность собственного тела.
Потому что там, в ледяной пустыне, у него не было тела. Там он парил, как дух над водами в первый день творения. Снова рухнув в собственную плоть, он в первые минуты ощутил горькое сожаление — живому человеку не познать такой свободы.
И те семеро были там. Сейчас язык не повернулся бы назвать их привычными кличками, потому что за каждой стояло лицо. Не замершее в тупой безразличности лицо в плексигласовой гробнице стазис-контейнера, а живое человеческое лицо. Гляциолог, его звали Семеном Аркадьевичем, написал письмо жене. Он отлично знал, что письмо это никогда не достигнет адресата, и все же за три часа до взрыва написал его, опустил в железный патрон и отнес в треснувший стручок посадочной капсулы, лежавшей в воронке за лагерем.
Геофизик Ральф Фарадей ушел во льды, но вернулся перед самым взрывом, чтобы быть с товарищами.
Сержио Рамирес, Водитель, поцеловал изображение уродливого медного божка, которое носил на цепочке на шее. Носил, не снимая, все двенадцать лет.
Механика звали Вацлав, как и отца Психопомпа. Вацлав, не прикасавшийся к еде последние двенадцать лет, вдруг захотел шкубанков из картошки. Семен Аркадьевич сказал, что шкубанки отлично пошли бы под водку. Сапер Уилл Джефферсон ненадолго выбрался наружу и вернулся с пустотелым корпусом геологического зонда, заполненным ледяным крошевом. Крошево растопили ультразвуковым буром, объявили водкой, и вот только стопок найти не удалось…
…Но самым поразительным было даже не это, не то, что семь реплик оказались куда более живыми, чем их оригиналы на записях камер наблюдения и в рассказах родни.
Поразительно, что они никого не проклинали. От первой секунды тех двенадцати часов до взрыва, когда стало окончательно ясно, что за ними не прилетят — потому что ближайший выход из ги-пера находился в двенадцати часах лета от планеты, а передатчик упрямо молчал, — и до момента, когда не сработал код дезактивации бомб и жизни им осталось всего на полчаса. Даже тогда они не заподозрили предательства и не осознали, что действительно происходит. Психопомп, парящий над ними, как некое странное небесное создание, ожидал другого. Смутно помня о блоке «пассионарности», он, как выяснилось, подсознательно ждал каких-то речей о будущем человечества, театральных жестов, ударов кулаком в грудь и восхождения на мученический алтарь. Может, виной тому шуточки Лойсо. А на самом деле семеро просто сидели в полуразобранном центральном корпусе станции и, пользуясь переговорными устройствами, вспоминали о доме. А в последние минуты вышли наружу, чтобы посмотреть, как все будет.
Лед за пределами расчищенной и ярко освещенной огнями посадочной площадки был черным.
Потом он встал дыбом. Огромные пласты льда, вздыбившиеся над горизонтом, как чешуя гигантского разгневанного ящера, изменили рисунок созвездий. Звука взрыва Психопомп уже не услышал, зато увидел, как весь лед вокруг засиял белым светом.
Нет. Наоборот. Сияние этого света навеки отпечаталось в зрительной памяти, окрасив черные льды Европы-8 в белый цвет.
— Вы плачете, Иар?
Потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить — в тех редких случаях, когда Аойсо решался произнести имя Ярослав, Яр, он безбожно его коверкал. Нейротехник сердито выдрал из предплечья иглу и протер глаза. Кто-то протянул ему очки. Стерев остатки влаги с лица, доктор Ярослав Пшельский надел очки. Все прояснилось: вот Герберт Коль, второй техник, в своем замызганном белом халате. Вот похожий на хищную птицу доктор Наварра, с немного нарочитой сединой в волосах. Вот Аойсо Гвид кривит лицо то ли в ухмылке, то ли в гримасе — не разберешь. Вот остальные. Все собрались вокруг и заботливо, встревоженно, вопросительно смотрят на него.
— Я понял, — тихо сказал Психопомп. — Доктор Гвид был прав — дело в блоке «пассионарности», но не так, как мы предполагали.
— Иар… — начал Аойсо, но Наварра оборвал его движением руки.
— И еще дело в душе, — со странной улыбкой продолжил Психопомп. — Душе нужно вместилище. В древности люди полагали, что душа обитает в сердце или в печени. В более позднее время пришли к убеждению, что ее вместилищем служит сознание. А мы его копируем. Бедная душа мечется, не зная, что ей выбрать — копию или оригинал. «Ай-Бионикс» облегчил выбор. Этот блок — идеальное вместилище для души. Они подарили репликам жертвенность. Способность пожертвовать собой ради других, ради идеи, идеала — вот, оказывается, основное свойство души, ее небесные одежды. Боюсь, я вынужден признать, что души наших семерых пациентов вознеслись после того, как погибли их реплики, — а нам остались тела и эхо памяти. Памяти души, если можно так назвать…
— Иар, — настойчивей позвал Аойсо, и на сей раз Наварра его не остановил.
Психопомп вгляделся в лица сотрудников и понял, что тревога и любопытство на них сменились неловкостью. Пожалуй, так смотрел бы ксендз, явись к нему прихожанин с вопросом о природе души.
— Иар, пока ты… был там, ситуация изменилась. «Ай-Бионикс» предъявил иск «Ариан Технолоджи». Речь идет о мошенничестве в особо крупных размерах и покушении на убийство. Они нашли ключевого свидетеля, который заявил, что все это дело подстроено. В наших пациентов стреляли из нейроружей. Семеро наемников, и выстрел был согласован до секунды, чтобы это выглядело как внезапная кома после гибели реплик. А у бедняг просто вскипели мозги. Учитывая, как погибли их копии, это даже отчасти смешно…
Но Лойсо не смеялся.
— Короче, — торопливо, как-то слишком торопливо договорил он, — «Ариан Технолоджи» заплатил за то, чтобы утопить конкурента. Сейчас четверо наемников уже задержаны и дают показания. Наше исследование закрыто. Никакой связи между репликами и оригиналами на самом деле нет. Суд будет чисто формальный, представитель «Ай-Бионикс» уже заявил, что производство реплик возобновится на следующей неделе.
Психопомп потер висок. В виске начинало тихонько ныть — предвестник мигрени, последствие бессонных ночей и перенапряжения глаз.
— Подождите, — сказал он. — Как же так? Мы исключили внешнее повреждение в самом начале.
Нейроружье оставляет характерную травму. Гематомы, омертвевшие клетки, ткани — такое ни с чем не спутаешь…
— Этот проект завершен.
Холодный и раздраженный голос принадлежал Наварре. Развернувшись так резко, что полы халата взметнулись, шеф быстро зашагал к двери своего офиса. На пороге он бросил, не оборачиваясь:
— Доктор Пшельски, зайдете потом ко мне. Обсудим ваше следующее задание.
Остальные сотрудники тоже как-то быстро ретировались. Лаборатория опустела. Только Гвид задержался — плюхнулся, по своему обыкновению, в кресло и сидел, покручиваясь и закинув ногу на ногу. Он смотрел на Психопомпа. Психопомп смотрел на него. Гвид нарушил молчание первым.
— Ну что, остались мы с вами, Иар, как та принцесса на бобах.
Нейротехник прикрыл глаза. Под веками колыхалось белое свечение. «Забрали в свет», — неожиданно подумал доктор Пшельский, хотя кого и зачем забрали в свет? Как вообще можно забрать в свет, который, по сути, лишь поток фотонов?
— Лойсо, какой вы национальности? — спросил он.
Раздался смешок и быстрый ответ:
— Да, наверное, всех понемножку. А что?
Подняв тяжелые веки, Психопомп проговорил:
— Вы в это верите? Верите, что все подстроено «Ариан Технолоджи»?
Улыбка Лойсо стала совсем кривой. Крутанувшись еще раз в кресле, молодой ученый ответил:
— Я верю в то, что институт получил очень солидное пожертвование от анонимного спонсора и что меня берут ведущим психиатром в чикагский офис «Ай-Бионикс». А во что верите вы, доктор Иар Пшельски?
Психопомп молчал.
— И все-таки? Скажем, вы верите в то, что являетесь проводником душ на тот свет? Психопомп — это ведь Гермес. Он транспортировал в Аид покойничков, а самых строптивых тащил на веревке из змей. Как это вяжется с вашими теориями о душе?
Нейротехник передернул плечами. Он заговорил, поначалу неохотно, но по мере рассказа голос его становился все оживленней.
— Знаете, Лойсо, тут в последнее время в связи с этими событиями часто упоминают репликантов, терминаторов и прочее. Мне сейчас тоже вспомнился один старый фантастический рассказ. Там речь шла об Армагеддоне, решающей битве сил света и тьмы. Фантастика заключалась в том, что на стороне света люди отправили сражаться роботов — правда, с блоком «пассионарное™» или без, не припомню. Воинство Господне победило, но в рай вместо людей забрали погибшие в битве машины.
Психопомп поднял голову и, глядя прямо в глаза коллеге, договорил:
— Вы спрашиваете, во что я верю? Так вот, я верю, что роботы вознесутся на небеса, а мы, Лойсо, останемся на Земле и займем их место.