— Я слепец? — сказал он. — Возможно. Но я не настолько слеп, чтобы не видеть, что любое механическое устройство для психоанализа будет лишь бесполезным костылем.
— Да? — Келекселю это заявление показалось удивительным. «Бесполезным костылем? Паутина?» — Ты понимаешь людей и без таких вещей, да? — спросил он.
Турлоу посмотрел на его лицо, будто приготовившееся к защите. В его вопросе перемешались пафос и мольба. Ответ должен быть спокойным.
— Пожалуй, — сказал он, — вы так долго играли роль, что почти превратились в своего персонажа.
«Играл роль?» — удивился Келексель, пытаясь отыскать другое значение слов туземца. На ум ничего не пришло. Он сказал:
— Мое механическое устройство еще ни разу не давало сбоев ни с одним человеком.
— Каким безопасным это должно было сделать ваше будущее, — усмехнулся Турлоу. — Насколько определенным! Зачем же тогда вы здесь?
«Зачем я здесь?» — в который раз подумал Келексель. Теперь он отчетливо осознал, что причины, которые казались ему столь убедительными, всего лишь оправдания. Он начал сожалеть об этом противостоянии, ощутил себя обнаженным перед этим Турлоу.
— Бессмертный чем ни перед кем не отчитывается! — сказал он.
— Вы действительно бессмертны?
— Да!
Вдруг Турлоу безоговорочно поверил ему. В незваном госте было что-то, какое-то говорящее само за себя качество, которое противоречило притворству и лжи. Столь же внезапно Турлоу осознал, зачем Келексель пришел к нему. Догадавшись об этом, он задумался о том, как же ему сказать об этом.
— Бессмертный, — сказал Турлоу. — Я знаю, зачем вы здесь. Вы — точно человек, взбирающийся на отвесный утес. Чем выше вы взбираетесь, тем ниже придется падать — но до чего же привлекательной кажется глубина! Вы пришли сюда потому, что боитесь случайности.
Келексель сосредоточился на этом слове: Случайность!
— Для чема не существует такой вещи, как случайность, — усмехнулся он. — Чемы гуманны и разумны. Возможно, наша первоначальная разумность действительно случайность, но после этого не случайно ничто. Все, что происходит с чемом с момента, как его вынимают из кюветы, — это то, что он намеревается совершить.
— До чего же упорядоченно, — сказал Турлоу.
— Разумеется!
— Какая непревзойденная четкость, — сказал Турлоу. — Когда эта идея становится реальностью, из нее уходит жизнь. Попробуйте сделать такое с человеком, и он станет живой эпиграммой… а после смерти выяснится, что эпиграмма была неверна.
— Но мы не умираем.
Келексель начал смеяться. До чего же прозрачен этот Турлоу, как просто положить его в споре на обе лопатки! Он прервал смех, сказал:
— Мы зрелые существа, которые…
— Вы — не зрелые, — сказал Турлоу.
Келексель уставился на него, вспомнив, как Фраффин как-то сказал то же самое.
— Мы используем ваш род для развлечений, — сказал он. — Мы можем жить вашими жизнями без…
— Вы пришли сюда спросить о смерти, поиграть со смертью, — сорвалось с языка у Турлоу. — Вы хотите умереть, и в то же время вы боитесь умереть.
Келексель сглотнул, ошарашенно глядя на Турлоу. «Да, — подумал он. — Вот почему я здесь. А этот знахарь разглядел меня насквозь». Его голова почти сама по себе предательски кивнула.
— Ваше механическое устройство — это замкнутый круг, змея, которая кусает собственный хвост, — продолжал Турлоу.
Келексель нашел силы возразить:
— Мы живем вечно посредством ее психологической правдивости!
— Психологическая правдивость! — фыркнул Турлоу. — Так можно назвать что угодно.
— Мы так далеко опередили вас, примитивных…
— Так почему же вы просите помощи у одного из примитивных?
Келексель покачал головой. Его охватило гнетущее ощущение опасности.
— Ты никогда не видел, как работает наша паутина, — сказал он. — Как ты можешь…
— Я видел вас, — ответил Турлоу. — И я знаю, что любое учение, основанное на механизме, — замкнутый круг ограниченной логики. Правду нельзя заключить в круг. Правда как бесчисленные лучи, расходящиеся во все стороны, и им нет конца.
Келексель почувствовал, что завороженно следит за тем, как движутся губы Турлоу. С губ срывались больно ранящие слова. Келексель вдруг с неистовой силой пожалел о том, что появился здесь. Он почувствовал, как что-то внутри сжалось в комок, как будто он стоял перед закрытой дверью, которая в любой миг могла распахнуться в мир ужаса.
— Со временем с такими учениями происходит одна любопытная вещь, — продолжал Турлоу. — Ваша базовая философия начинает замыкаться, утрачивая первозданную прямоту. Сначала отклонение невелико, и ошибку не распознать. Вы думаете, что еще на правильном пути. А на самом деле вы все больше и больше отклоняетесь в сторону, до тех пор, пока попытки разработать новые теоремы, которые могли бы объяснить предыдущие, не становятся все более неистовыми.
— Мы достигли полного успеха, — возразил Келексель. — Твои доводы к нам не применимы.
— Прошлые успехи, основанные на прошлой правде, не обязательно означают успех в настоящем. На самом деле мы никогда ничего не достигаем. Мы лишь приближаемся к различным состояниям. Каждое слово, сказанное вами об общественном устройстве чемов, с головой выдаст вас. Вы думаете, что у вас есть все ответы, но вы пришли сюда. Вы в ловушке. Подсознательно вы понимаете, что находитесь в неизменной системе, не имея возможности бежать оттуда и будучи вынужденными бесполезно кружить в ней, до тех пор, пока не умрете.
— Мы никогда не умрем.
— Тогда зачем же вы пришли ко мне?
— Я… я…
— Люди, которые движутся внутри неизменной системы — точно вереница гусениц, — сказал Турлоу. — Они следуют за лидером, вечно следуют за лидером, один за одним по липкому следу того, кто ползет первым. Но лидер попадает в след последнего в этой веренице, и вы оказываетесь в ловушке. След становится все более и более вязким от вашего разрастания по мере того, как вы все ходите и ходите кругами по одному и тому же пути. А вы считаете ваше разрастание подтверждением того, что вы на верном пути! Вы живете вечно! Вы бессмертны!
— Да, мы бессмертны!
Турлоу понизил голос, заметив, с какой жадностью Келексель ловит каждое его слово.
— А путь всегда кажется прямым, — сказал он. — Вы охватываете взглядом такой малый отрезок пути, что не замечаете, как он искривляется. Вы еще считаете, что он прямой.
— Какая мудрость! — усмехнулся Келексель. — Что же она не спасла твоего драгоценного психа, твоего бесценного Джо Мэрфи?
Турлоу сглотнул. «Почему я спорю с этим существом, — подумал он. — На какие кнопки он нажал, чтобы заставить меня делать это?»
— Ну? — настаивал Келексель, поняв, что надавил на больное место.
Турлоу вздохнул.
— Еще один порочный круг, — сказал он. — Образно говоря, мы До сих пор сжигаем евреев, потому что они разносят заразу. В каждом из нас живут Каин и Авель. Мы закидываем Мэрфи камнями, потому что он — та часть нас, которую мы отрицаем. В нем было больше от Каина, чем от Авеля.
— У вас совершенно не развито чувство того, что правильно, а что нет, — сказал Келексель. — Разве было неправильно… ликвидировать этого Мэрфи?
«О Боже! — подумал Турлоу. — Правильно и неправильно! Сущность и последствия!»
— Это не вопрос правильности и неправильности, — начал он. — Это была глубинная реакция. Это было как… как волна… или ураган. Это… когда это происходит, это происходит!
Келексель оглядел примитивную комнатенку, обратив внимание на кровать и предметы, стоящие на комоде. Фотография Рут! Как он смеет хранить напоминание о ней? Но у кого было большее право на это? Комната внезапно сделалась отвратительно чужой Келекселю. Он пожелал оказаться за тысячу миль от этого места. Но куда он мог пойти?
— Вы пришли сюда в поисках лучшей психологической философии, не сознавая, что любая подобная философия суть тупик, маленькая червоточина в древнем строении, — сказал Турлоу.
— Но вы же… вы…
— Кому больше знать о червоточинах, чем одному из червей? — спросил Турлоу.
Келексель облизал губы.
— Где-то должно быть совершенство, — прошептал он.
— Должно ли? И каким оно было бы? Допустим, есть совершенная психология и личность, доведенная до совершенства в такой системе. Вы будете кружить в вашем нескончаемом совершенном круге до тех пор, пока в один прекрасный день, к своему ужасу, не обнаружите, что этот круг несовершенен. Это можно закончить!
Келекселю вдруг показалось, что тиканье часов барабанным боем отдается у него в ушах.
— Угасание, — сказал Турлоу. — В нем лежит конец вашего совершенства, ошибка Эдема. Когда ваша совершенная психология исцеляет вашего совершенного человека, она тем не менее оставляет его внутри совершенного круга… в одиночестве, — он кивнул своим мыслям. — И в страхе, — он внимательно посмотрел на Келекселя, заметив, как тот дрожит. — Вы пришли сюда, потому что боитесь того, что вас так привлекает. Вы надеялись, что у меня есть панацея, какое-то первобытное утешение.
— Да, — сказал Келексель. — Но разве у тебя могло что-то быть? — Он сморгнул. — Ты… — он указал на комнату, не в состоянии отыскать нужные слова, чтобы описать убожество существования туземца.
— Вы помогли мне принять решение, и это огромная услуга, за которую я очень вам благодарен, — сказал Турлоу. — Если я оказался здесь, на Земле, чтобы получать удовольствие от жизни — именно этим я и намерен заниматься. Если же я оказался здесь по прихоти какого-то высшего существа, которое желает наблюдать за тем, как я дергаюсь, точно кукла на веревочке, — я не доставлю ему этого удовольствия.
— А есть ли это высшее существо? — прошептал Келексель. — Что бывает после… после…
— По правде говоря, мне не терпится узнать это… самому, — сказал Турлоу. — Это мой выбор, мое решение. Я думаю, что такое решение оставит мне больше времени для жизни. Мне кажется, что время так или иначе не дает покоя до тех пор, пока решение не принято.
Келексель взглянул на свои руки, на предательски дымчатые ногти, сморщившуюся кожу.
— Я живу, — сказал он. — Я еще живу.
— Но вы не приняли факт, что вся жизнь — это промежуточная стадия, — с мягким укором сказал Турлоу.
— Промежуточная?
Турлоу кивнул. Он сейчас действовал по наитию, пытаясь противостоять опасности, очертания которой улавливал очень смутно.
— Жизнь — в движении, — сказал он, — и риск лишь в одном — чтобы жить. Только глупец не в состоянии понять, что приговоренный умирает, но лишь единожды.
— Но мы не умираем, — сказал Келексель, и в голосе слышалась мольба. — Мы никогда…
Он замотал головой, как больное животное.
— И все же вы взбираетесь на тот утес, — сказал Турлоу. — И не можете забыть о привлекающей вас бездне.
Келексель закрыл глаза руками. В своей непостижимой первобытной мудрости знахарь оказался прав — ужасно, неумолимо прав.
Спотыкающиеся шаги за спиной Келекселя заставили Турлоу резко вскинуть взгляд, и он испытал настоящее потрясение, увидев Рут, вцепившуюся в дверной косяк, чтобы не упасть.
Едва глянув на Турлоу, она перевела взгляд на Келекселя.
— Рут, — прошептал Турлоу.
Ее рыжие волосы были собраны в высокий хвост, перехваченный сверкающей лентой из зеленых камней. Она была в длинном зеленом одеянии, подпоясанном цепью из скрепленных золотыми звеньями квадратных кремовых камней. Весь ее облик был исполнен такого экзотического своеобразия, что это испугало Турлоу. Потом он увидел под украшенным драгоценными камнями поясом ее выпуклый живот и понял, что она беременна.
— Рут, — сказал он, на этот раз громче.
Она не обращала на него внимания, сосредоточив свою ярость на спине Келекселя.
— Жаль, что вы не умираете, — прошептала она. — О, как я хотела бы, чтобы ты умер! Пожалуйста, умри, Келексель. Ради меня. Умри.
Келексель отнял руки от лица, с неторопливым, полным достоинства движением обернулся. Вот, наконец, и она, совершенно свободная, видящая его без всякого воздействия манипулятора. И такова ее реакция? Такова правда? Он чувствовал, как Время проносится с бешеной скоростью; вся жизнь уместилась в единственный миг, единственный удар его сердца. Она хочет, чтобы он умер. Во рту у Келекселя разлилась полынная горечь. Он, чем, снизошел до нее, простой туземки, а она хочет, чтобы он умер.
Все планы на этот миг, миг воображаемого торжества, ледяной глыбой застыли в мозгу. Это еще можно было осуществить, но это не было бы торжеством. Только не в глазах Рут. Он протянул к ней дрожащую руку, бессильно уронил. Что толку? В ее глазах ясно читалось отвращение. И это была правда.
— Пожалуйста, умри! — прошипела она.
Турлоу, потемнев лицом, сделал шаг по направлению к Келекселю.
— Что вы сделали с ней? — угрожающе спросил он.
— Оставайся, где стоишь, — предупредил Келексель, поднимая ладонь в направлении Турлоу.
— Энди! Стой! — воскликнула Рут.
Он подчинился. В ее голосе был еле сдерживаемый ужас.
Рут дотронулась до живота.
— Вот что он сделал, — хрипло проговорила она. — А еще он убил мою мать и моего отца, и разрушил твою жизнь, и…
— Без насилия, пожалуйста, — сказал Келексель. — Со мной это бесполезно. Я все еще могу уничтожить вас обоих.
— Он может, Энди, — прошептала Рут.
Келексель сосредоточился на выступающем животе Рут. Какой странный способ воспроизведения потомства.
— Ты ведь не хочешь, чтобы я уничтожил твоего туземного друга, правда? — спросил он.
Она молча покачала головой. Боже! Что задумал этот сумасшедший маленький монстр? В его глазах светилась чудовищная сила.
Турлоу оглядел Рут. Какой фантастически неземной она выглядела в зеленом одеянии и драгоценных камнях! И к тому же беременная! От этого… этого…
— До чего же странно, — сказал Келексель. — Фраффин считает, что вы можете быть фактором, регулирующим наше развитие, что с вашей помощью мы можем подняться на новый уровень существования — возможно, даже достигнем зрелости. Возможно, в этом он гораздо более прав, чем осознает сам.
Келексель увидел, что Турлоу обошел его, встал рядом с Рут.
Он попытался обнять ее за плечи, но она оттолкнула его руку.
— Что ты собираешься делать, Келексель? — спросила она. Ее голос звучал странно монотонно, как будто она изо всех сил старалась не выдать себя.
— То, чего еще никогда не совершал ни один бессмертный чем, — ответил Келексель. Он повернулся к ней спиной, направился к кровати Турлоу, брезгливо разгладил покрывало.
Когда Рут увидела его у кровати, у нее промелькнула пугающая мысль, что он собирается снова подвергнуть ее действию манипулятора и заставить Энди смотреть на них. «О Боже! Пожалуйста, не надо!» — взмолилась она.
Келексель снова повернулся к ним, уселся на краю постели, слегка касаясь ладонями покрывала. Постель была мягкой, покрывало теплым и пушистым. От него пахло потом туземца, и Келексель нашел запах странно эротичным.
— Что ты собираешься делать? — прошептала Рут.
— Вы оба будете стоять, где стоите, — сказал Келексель.
Затем он обратил взгляд внутрь себя самого, устремившись к самому средоточию бешено колотящегося сердца. «Это должно быть возможным, — подумал он. — Омоложение учит нас чувствовать каждый нерв и мускул в наших телах. Это должно быть возможным». Он сконцентрировался на своем сердце.
Сначала ничего не произошло. Но через некоторое время он почувствовал, что сердце забилось медленней, сперва почти неощутимо, потом, когда он обрел контроль над ним, темп начал падать все быстрее и быстрее. Он старался попадать в ритм дыхания Рут: вдох — удар, выдох — удар.
Оно пропустило один удар!
На Келекселя удушающей волной нахлынула неконтролируемая паника. Он ослабил тиски, в которые зажал сердце, пытаясь вернуть все назад. «Нет, — безмолвно закричал он. — Это не то, чего я хотел!» Но он уже находился во власти другой силы. Страх громоздился на страх, ужас на ужас. Грудь сжала незримая рука, гигантская и неумолимая. Он видел темную бездну, воображаемый утес, о котором говорил Турлоу, и себя на его поверхности, цепляющегося за каждый уступ, пытающегося удержаться и не сорваться вниз.
Где-то вдали, в туманной дымке, в которую превратилось все, что окружало его, пророкотал голос Рут:
— С ним что-то случилось!
Келексель понял, что упал навзничь на постель Турлоу. Боль, жгучая, как расплавленное железо, разлилась по груди. Он чувствовал, как сердце борется с этой болью, пытается победить агонию: удар — агония, удар — агония, удар — агония…
Медленно-медленно он ощутил, как разжимаются пальцы, удерживающие его на поверхности утеса. Бездна разверзлась. Он почувствовал настоящий ветер, ветер свистел в ушах, проносясь мимо него, а он погружался во тьму, кувыркался, вращался. Вслед несся полный ужаса голос Рут, теряясь в пустоте:
— Господи! Он умирает!
Небытие эхом отражалось от небытия, и ему показалось, что он слышит слова Турлоу: «Иллюзия величия».
Турлоу бросился к кровати, стал нащупывать пульс на виске Келекселя. Пуле не прощупывался. Кожа была на ощупь сухой, гладкой, точно металл. «Возможно, они не совсем такие, как мы, — подумал он. — Может быть, пульс надо искать в другом месте». Он проверил правое запястье. Какой безвольной и пустой казалась рука инопланетянина! Пульса не было.
— Он действительно умер? — шепотом спросила Рут.
— Думаю, да, — Турлоу отпустил безжизненную руку, взглянул на Рут. — Ты приказала ему умереть, и он умер.
Странное чувство, напоминающее раскаяние, охватило ее. Она подумала о чеме — бессмертном, закончившим кажущуюся бесконечной жизнь таким образом. «Неужели я убила его?» — подумала она. И озвучила свою мысль:
— Неужели мы убили его?
Турлоу взглянул на неподвижную фигуру. Он вспомнил разговор с Келекселем, чемом, молящим первобытного «знахаря» о каком-то непостижимом ободрении.