Примыкает к этой точке зрения теория историка-славянофила Иловайского, который хоть и признавал скандинавское происхождение «варягов», но считал, что они существенной роли в создании русского государства не сыграли. Оно образовалось без внешних влияний, трансформировавшись из древнеславянского княжества.
«…Есть ли малейшая вероятность, – пишет Иловайский, повторяя на свой лад карамзинский тезис о «беспримерности», – чтобы народ, да и не один народ, а несколько, и даже не одного племени, сговорились разом и призвали для господства над собой целый другой народ, то есть добровольно наложили на себя чуждое иго? Таких примеров нет в истории, да они и немыслимы».
На это можно возразить, что примеры-то как раз имеются. Английское предание VIII века рассказывает о том, как бритты, измученные набегами скоттов и пиктов, отправили за море посольство, чтобы призвать на правление саксов. Известны в Западной Европе и случаи, когда викингских вождей приглашали поселиться на какой-нибудь территории в обмен на охрану от внешних врагов (так, например, возникло герцогство Нормандия, «страна норманнов»). Наш Рюрик, судя по всему, тоже сначала поселился не в самом Новгороде, а в Старой Ладоге, возможно, выделенной ему по договору. Более того, у новгородцев и в гораздо более поздние, хорошо задокументированные времена имелся обычай приглашать князей со стороны, в том числе и неславянских.
Адепты второго направления считают «варягов-русь» племенем инородным, но не скандинавским, а каким именно – тут мнения расходятся. Историк XVIII века Василий Татищев полагал, что это были финны. Николай Костомаров – что литовцы. Иоганн фон Эверс считал, что речь в летописи идет о хазарах. Михайла Ломоносов настаивал на том, что «русь» это балтийские пруссы.
Однако главенствующей – во всяком случае, наиболее распространенной – всё же считается «норманнская» теория, ближе всего придерживающаяся буквального смысла «Повести временных лет».
Вот ее основные аргументы:
– Слово «варяги» употреблялось современниками довольно широко, оно известно не только по русским источникам. Происходит оно от скандинавского vaering (которое, впрочем, неизвестно что означает). Византийцы называли «варенгами» наемников-норманнов. В арабских хрониках тоже встречаются упоминания о «варангах», скандинавских воинах.
– Имена первых русских князей, бояр, послов и старших дружинников почти сплошь скандинавские: Олег (Helgi), Игорь (Ingvar), Аскольд (Hoskuldr), Свенельд (Sveinaldr), Рогволд (Ragnvald) и т. п., так что Татищев в своей «Истории Российской» по этому поводу даже расстраивается: «Сих князей пришествием, видимо, народ славянский настолько уничижен был, что мало где в знатности славян осталось, но всюду имена варяжские упоминаются». Правда, начиная с третьего поколения Рюриковичей, со времен князя Святослава, норманны, видимо, окончательно обрусели и стали брать по преимуществу славянские имена.
– Важным аргументом считается также трактат базилевса Константина Багрянородного «Об управлении империей» (сер. Х века), где перечислены названия днепровских порогов на славянском и «русском» языке, причем последние явно скандинавского звучания.
Оставим все же некоторую вероятность того, что «варяги-русь» могли быть не скандинавским, а каким-то иным этническим элементом. Сути это не меняет. Так или иначе «варяжская инъекция» сыграла роль адреналина, побудившего восточно-славянские племена к созданию государства – и это можно считать историческим фактом.
По правде говоря, вопрос о том, приглашали варягов или они пришли без приглашения, тоже не является ключевым.
Как уже сказано, ничего исторически беспримерного в этом событии не было бы. Однако, если «призвание» и имело место, вряд ли это произошло столь торжественно и значительно, как описано в летописи. Вероятнее всего, Новгородчина попала под варяжское управление не сразу, а постепенно.
В предыдущей главе было рассказано, что норманнские дружины охотно служили славянским городам в качестве охранников и к середине IX века, вероятно, составляли значительную часть населения этих естественно возникших торгово-административных центров. Городок Старая Ладога (Aldeigjuborg), в котором, по-видимому, сначала обосновался Рюрик, по мнению археологов вообще был основан выходцами из Скандинавии, славяне поселились там позже норманнов. Не исключено, что новгородские посланцы ни за какие моря не плавали, а просто наведались к соседям в Ладогу.
В киевские времена, в X–XI веках, различные русские князья неоднократно приглашали на службу отряды викингов и даже, случалось, специально за ними отправлялись в Скандинавию. Очень возможно, что и приглашение Рюрика выглядело так же: северо-западный племенной союз нанял варяжскую дружину для охраны, заключив с нею «ряд». Некоторые историки считают, что в летописной фразе: «Поищем сами в собе князя, иже бы володел нами и рядил по ряду, по праву» словосочетание «по ряду» следует переводить как «по контракту», то есть за плату, на определенных условиях. В этом случае могла повториться история уже поминавшихся саксов, приглашенных в Англию бриттами и через некоторое время превратившихся из гостей в правителей.
Или же никакого приглашения и «ряда» вообще не было, а просто в варяжском поселении Ладога появился некий активный и честолюбивый хёвдинг (предводитель), который через некоторое время распространил свою власть на Новгород и сопредельные городки, посадив там родичей и соратников, а легенда о «приглашении» возникла в более поздние времена, чтобы облагообразить происхождение династии и успокоить национальное чувство коренного населения.
Родоначальник
Как это нередко бывает в монархической генеалогии, основатель династии Рюриковичей выглядит фигурой не столько исторической, сколько легендарной. Ученые не могут прийти к согласию в вопросе, существовал ли Рюрик на самом деле. Главный повод для сомнений – отсутствие каких-либо упоминаний в иных кроме «Повести временных лет» источниках о столь важном событии, как воцарение (военное или мирное) варяжского вождя на славянской земле.
Всё же думается, что этот человек существовал. Лучшим доказательством, на мой взгляд, является совершенно ненужный зигзаг в официальной генеалогии Рюриковичей. После смерти Рюрика правителем стал Олег, приходившийся основателю каким-то (очевидно не очень близким) родственником, а после Олега – Игорь, сын Рюрика. Если бы летописец желал «спрямить» историю династии, он мог бы объявить Игоря сыном Олега, тем самым устранив неудобный династический вывих. Однако в XI веке еще помнили, что князь Игорь был не Олеговичем, а именно Рюриковичем.
Кроме того, в тексте русско-византийского договора 944 года упомянуты племянники Игоря, из чего следует, что у Рюрика были и другие дети (вероятно, дочь или дочери).
Большинству историков несомненно было интересней считать, что Рюрик «Повести временных лет» – не вымышленный, а реальный персонаж. В конце концов, после долгих поисков, в европейских хрониках обнаружился более или менее подходящий кандидат: ютландский хёвдинг Рёрик (Hrørek).
Основания у идентификации Рёрика Ютландского с Рюриком Новгородским довольно зыбкие. Во-первых, созвучие имен; во-вторых, совпадение по времени; в-третьих (это, пожалуй, самое существенное), западноевропейские упоминания о Рёрике прекращаются примерно тогда же, когда умирает наш летописный Рюрик. Вот, собственно, и всё.
Если ютландский Рёрик – тот, кто нам нужен, известно об этом беспокойном викинге следующее.
Он родился около 800 г. и бóльшую часть жизни провел в борьбе за власть над Ютландией и Фрисландией. Возможно, принял крещение вместе со своим старшим братом Харальдом, когда они стали вассалами франкского императора Людовика Благочестивого, однако был сугубо номинальным христианином и не отказался от своих языческих обычаев. После смерти Харальда некоторое время правил уделом, но в 840-е годы, при императоре Лотаре I, стал безземельным и превратился в морского разбойника: грабил германцев, англов и франков, заслужив прозвище Jel Christianitatis («Язва христианства»). В 850 году Рёрик приплыл в Англию на 350 ладьях, разорив побережье острова. Чтобы утихомирить буйного викинга, император был вынужден вернуть ему утраченный лен. С этого момента (середина 850-х годов) Рёрик становится менее активен, хотя еще и в 860-е годы эпизодически участвует в некоторых западноевропейских сварах. В последний раз это имя упоминается в 873 году.
То есть теоретически возможно, что Рёрик (не ранее 855 года) перенес свою резиденцию на восток Балтики и сосредоточился главным образом на заботах по управлению своими новыми владениями.
В 1870 году, откликаясь на ожесточенные баталии между «норманистами» и «антинорманистами» по поводу призвания/непризвания Рюрика, Салтыков-Щедрин написал пародийную повесть «История одного города», в которой желчно высмеял попытки благообразить отечественную историю. Россия предстает у Щедрина в образе некоего собирательного «города Глупова»: «…Родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас – благочестие, Рим заражало буйство, а нас – кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас – начальники».
Разумеется, у воинственно-патриотичной части читательской аудитории уподобление России «городу Глупову» вызвало негодование, автора обвиняли в глумлении над русским народом и русской историей. Но способность к самоиронии – одна из спасительных черт нашей культуры; без этих освежающих инъекций мы все давным-давно задохнулись бы от казенной патетики и сиропной сладости, всегда свойственных официальным трактовкам истории.
Вот как переиначивает Щедрин знакомый нам текст летописи: «Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя все сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно», и были наперед уверены, что «стыд глаза не выест». Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны. Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев, и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум…» (и отправились искать в чужих землях хоть какого-нибудь князя).
В одном из списков «Повести временных лет» есть забавное прибавление к каноническому тексту о том, что никто из варяжских князей долго не желал отправляться к новгородцам: «Они же бояхуся зверинаго их обычая и нрава, и едва избрашася три браты». (Замечу не из уязвленного патриотизма, а во имя исторической справедливости, что варяги IX века вряд ли могли устрашиться славянских обычаев, ибо существовали в еще более грубых условиях). У Щедрина эта короткая вставка развернута в целый диалог между послами и князем:
«– А пришли мы к твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много друг дружке разорений и наругательств делали, а все правды у нас нет. Иди и володей нами!
– А у кого, спрошу вас, вы допрежь сего из князей, братьев моих, с поклоном были?
– А были мы у одного князя глупого, да у другого князя глупого ж – и те володеть нами не похотели!
– Ладно. Володеть вами я желаю, – сказал князь, – а чтоб идти к вам жить – не пойду! Потому вы живете звериным обычаем…»
Здесь любопытно то, что Щедрин предугадал появившуюся гораздо позднее гипотезу о том, что Рёрик Ютландский, уже став новгородским князем, и после этого бóльшую часть времени проводил в Западной Европе.
Теперь перейдем от весьма сомнительного ютландского Рёрика к нашему менее сомнительному Рюрику. Согласно сведениям, имеющимся в «Повести временных лет», он прибыл на новгородскую землю в 862 году, а умер в 882-м. Что же он (опять-таки согласно летописи) успел сделать за эти двадцать лет?
Его упомянутые в тексте братья Синеус и Трувор еще более туманны, чем сам Рюрик. По мнению некоторых исследователей это просто титулование хёдвинга: Signjotr (Победоносный) и Thruwar (Верный). В средневековых сказаниях традиционно популярны истории о трех братьях (например, миф об основании Киева братьями Кием, Щеком и Хоривом), к тому же летописец мог просто не понять скандинавских слов, сочтя их именами собственными.
Как бы то ни было, власть варягов вначале распространилась на три области: новгородскую, белоозерскую и изборскую, а потом шире – на полоцкую, муромскую и ростовскую. Более же из первоначальной летописи о деятельности собственно Рюрика мы ничего не узнаём. В некоторых копиях приписано, что он «рубил» (то есть строил или огораживал стеной) города. Сохранилось весьма неопределенное предание об антиваряжском мятеже коренных новгородцев под главенством некоего Вадима (возможно, это не имя, а производное от «вадити» – «сеять смуту»), которое Рюрик подавил, убив предводителя бунтовщиков.
Карамзин пишет: «Чрез два года, по кончине Синеуса и Трувора, старший брат, присоединив области их к своему Княжеству, основал Монархию Российскую».
Однако всё было не так просто и не так быстро.
Вклад Рюрика в создание российской государственности исчерпывается тем, что он «пришел и сел» на северо-западе русославянских земель. Остальную работу исполнили его спутники.
Сначала эстафету приняли двое Рюриковых «бояр» – Аскольд и Дир, которые «испросистася к Цесарюграду с родом своим», то есть отпросились у князя в поход на Константинополь.
Движение на юг
Есть предположение, что Аскольд и Дир – один человек, какой-то Haskuldr по прозвищу «Dyr» («Зверь»), но поскольку по летописи Аскольд-Дир в жизни и в смерти совершенно неразлучны, пускай уж остаются двумя людьми.
Очень возможно, Аскольд с Диром у Рюрика не отпрашивались, а ушли без спроса или даже в результате ссоры с князем (дальнейшие события позволяют сделать такое предположение). Вместе с этими искателями приключений с Новгородчины ушли те варяги, кому не хотелось сидеть на месте. Их ладьи поплыли сначала вверх по балтийским рекам, потом вниз по черноморским, и на полпути в далекий Царьград разбойники увидели город, расположенный в стратегически важном пункте, где Днепр делает поворот к востоку. Киев как раз незадолго перед тем перестал пользоваться выгодами хазарского покровительства, хотя по инерции еще платил каганату дань. Собственной вооруженной силой город, по-видимому, не обладал. Аскольд с Диром спросили: «Чий се градок?» и, узнав, что фактически «ничий», взяли его себе. По предположению историка Соловьева, в Киеве к тому времени скопилось немало варягов и всякого приблудного люда, осевшего здесь из-за нарушения речного пути «в греки». Вся эта вольница признала Аскольда с Диром своими вождями.
Здесь происходит событие не менее важное, чем приход в Новгород заморского (или незаморского) Рюрика: Аскольд с Диром перестали быть разбойниками и стали киевскими князьями. Это, разумеется, не означало, что они отказались от планов пограбить византийцев, однако изменилась логика поступков варяжских предводителей. Отныне они вели себя как правители, озабоченные долговременными интересами своего новоприобретенного княжества.
Изменилась задача будущего похода на Царьград: не просто грабительский набег, а восстановление торговли, прекратившейся из-за кочевников и из-за притеснений, которым византийцы подвергали киевских купцов.
Сначала Аскольд и Дир нанесли несколько ударов по печенегам и черным булгарам, блокировавшим днепровские пороги. Известно, что в одной из схваток пал сын Аскольда (хочется по привычке добавить «и Дира»), однако в целом война, видимо, была успешной, поскольку через некоторое время поход на Царьград состоялся – то есть проход через степи был расчищен.
Летописец утверждает, что Аскольд с Диром «иде на грекы» в 866 году, но здесь он, как и во многих других случаях, на несколько лет ошибается. Из надежных византийских источников мы знаем, что «северные варвары» обрушились на столицу империи в 860 году, и даже число известно: 18 июня.
Это было первое явление на международной арене нового, еще не окончательно сформировавшегося государственного образования. Неслучайно наш летописец пишет, что с этого момента «начася прозвати Руска земля», и византийский автор с ним согласен, хоть формулирует ту же мысль довольно обидным образом: «Народ неименитый, народ ни за что не считаемый, народ поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас» (курсив мой).
Нашествие киевской флотилии, состоявшей из 200 судов (где могли разместиться 8-10 тысяч воинов), поразило константинопольцев как гром среди ясного неба. С севера никто угрозы не ждал – император воевал против арабов и увел на восток всю свою армию, так что огромный, богатый город был почти беззащитен.
«Что это? – восклицает патриарх Фотий. – Что за удар и гнев столь тяжелый и поразительный? Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза?»
Константинополь спасло то, что варяги не имели опыта захвата настоящих крепостей. Не воспользовавшись выгодами внезапности, воины кинулись грабить предместья, так что город успел затворить ворота. Осадных орудий и даже лестниц у русов не было. Они попробовали сделать земляную насыпь вровень со стенами, но эта наивная тактика, конечно, не могла увенчаться успехом.
Фотий пишет, что столицу спас лично он, устроив крестный ход по стенам и опустив на воды залива Золотой Рог плащаницу Святой Девы, из-за чего поднялся шторм, разметавший вражеские корабли. Эту версию повторяет и киевский летописец. Как бы вспомнив, что он в первую очередь христианин и лишь во вторую русский, автор благочестиво радуется поражению «безъбожных руси».
В Константинополь спешно примчался византийский флот, торопился в свою столицу с армией и сам базилевс. Варягам пришлось уйти.
Два года спустя из Киева в Царьград прибыли послы, чтобы заключить торговый договор. Это еще одно доказательство того, что поход Аскольда и Дира был не примитивным разбойничьим набегом, а военным демаршем новой страны – Руси.