Солнечный свет, пройдя через матовое стекло, растекается по двум машинам, которые Рэндол узнает: видел в рекламных объявлениях и в Интернете. Одна стирает одежду, вторая — сушит.
Из шкафчика над машинами до него доносится запах отбеливателя и стирального порошка.
Перед ним комната-прачечная. Комната-прачечная. В этот момент он думает, что именно она в наибольшей степени символизирует такую влекущую обыденность повседневной жизни.
Более всего Рэндолу хочется вести повседневную жизнь. Он не хочет (и не может) быть Старым человеком, но ему хочется жить, как живут они, без пытки, которая не прекращается ни на секунду, со своим маленьким кусочком счастья.
Впечатлений, полученных от вида комнаты-прачечной, более чем достаточно. Он закрывает дверь и застывает в чулане, довольный собой.
Вновь прокручивает в памяти впервые увиденные белые эмалированные поверхности стиральной машины и сушилки, стоящую рядом большую пластиковую корзину для белья, в которой лежало лишь несколько грязных вещей.
В комнате-прачечной пол выложен виниловыми плитками, как в большинстве комнат и коридоров «Рук милосердия». Он этого не ожидал. Он думал, что в доме другим будет все. Другим, совершенно не похожим на привычное ему.
Виниловые плитки в «Руках милосердия» серые, с зелеными и розовыми крапинками. В комнате-прачечной они желтые. Плитки эти вроде бы разные, но в то же время похожие.
Когда музыка на втором этаже еще несколько раз изменяется, Рэндол уже злится на собственную нерешительность. Взгляд, брошенный в комнату-прачечную О’Коннор, в конце концов, не такое уж героическое достижение.
Он обманывает себя. Сдается на милость агорафобии, аутистскому желанию свести к минимуму поток информации, поступающей от органов чувств.
Если он будет продвигаться вперед с такой скоростью, то ему понадобится шесть месяцев, чтобы добраться до второго этажа и найти Арни.
Столь долгое время он не может жить под домом. Хотя бы потому, что уже голоден. Его превосходное тело — это машина, которая потребляет много топлива.
Рэндол может есть ту же пищу, что пауки, мыши, земляные черви и змеи, если они водятся под домом. Может есть и их самих. Однако, если исходить из того, что он видел за долгие часы, проведенные там, еды, которую он сможет найти на том маленьком клочке влажной земли, не хватит, чтобы прокормиться.
Он вновь открывает дверь.
Прекрасная комната-прачечная. И она его ждет.
Рэндол Шестой выходит из чулана, где стоит обогревательный котел. Осторожно закрывает за собой дверь. Он в восторге.
Никогда прежде он не ходил по желтым виниловым плиткам. Но они практически не отличаются от серых в зеленую и розовую крапинку. При контакте с подошвами его ботинок так же едва слышно поскрипывают.
Дверь между комнатой-прачечной и кухней открыта.
Рэндол Шестой останавливается на этом новом пороге, замирает от еще большего восторга. Кухня именно такая, как он и ожидал. Уютная, очаровательная. Она так и тянет его к себе. Но он понимает, что должен продвигаться с осторожностью, готовый ретироваться, если услышит, что к кухне приближается кто-то из живущих в доме.
Рэндол ни с кем не хочет встречаться, пока не нашел Арни и не вырвал у него секрет счастья. Он не знает, чем может закончиться такая встреча, но подозревает, что последствия могут быть неприятными.
Хотя его создали аутистом для проведения каких-то экспериментов Отца, то есть он отличается от других Новых людей, программа у него в значительной мере та же самая. К примеру, он не способен на самоубийство.
И убивать ему разрешено только по приказу Отца. И при самозащите.
Проблема в том, что из-за своего аутизма Рэндол всего боится. Чувствует угрозу, даже когда на самом деле ему ничего не грозит.
Прячась в большом контейнере для мусора, он убил бездомного, который заглянул в контейнер в поисках банок из-под пива или прохладительных напитков.
Бродяга не собирался причинить ему вред, собственно, и не мог его причинить, однако Рэндол затащил его в контейнер, сломал шею и закопал под мешками с мусором.
Учитывая, что простая новизна пугает его, малейшее изменение наполняет страхом, любая встреча с незнакомцем приведет к тому, что он опять решит, будто на него нападают, и примется защищаться. Моральный аспект его нисколько не волнует. Все они — Старая раса и рано или поздно должны умереть.
Проблема в том, что бродяга, которому сломали шею в темном проулке, внимания не привлечет, а вот шум, вызванный убийством кого-нибудь из проживающих в доме, может выдать его присутствие другим людям, которые здесь живут, или даже соседям.
Тем не менее, потому что он голоден и потому что в холодильнике наверняка есть что-то повкуснее пауков и земляных червей, Рэндол Шестой переходит из комнаты-прачечной в кухню.
Глава 26
Неся в левой руке по чемодану с оружием, Карсон и Майкл вышли из «Другой Эллы».
Будучи дочерью детектива, который, по мнению руководства, свернул на кривую дорожку, Карсон верила, что другие копы наблюдают за ней более пристально, чем за кем-то еще. Она это понимала, негодовала по этому поводу… но отдавала себе отчет, что, возможно, истинная причина этих подозрений — лишь ее слишком богатое воображение.
Тем не менее, направляясь к седану без полицейских знаков отличия, закончив все дела с хамкой Франсиной и обходительным Годо, она нисколько бы не удивилась, если бы путь ей преградили сотрудники внутренней службы безопасности, объявив, что она арестована.
Каждый пешеход, похоже, подозрительно поглядывал на чемоданы, которые несли она и Майкл. Двое мужчин и женщина, стоявшие на противоположной стороне улицы, просто не спускали с них глаз.
Почему кто-то выходит из ресторана с чемоданами? Если люди что-то заказывают навынос, то чемоданами еду с собой не таскают.
Они положили чемоданы в багажник седана, и Карсон тронула автомобиль с места. Они покинули Фобур Марини, въехали во Французский квартал. Никто и не думал их арестовывать.
— Куда теперь? — спросил Майкл.
— Покружим.
— Круто.
— Мы должны все обдумать.
— Обдумать что?
— Цвет любви, звук аплодисментов. Как ты думаешь, что нам нужно обдумать?
— Нет у меня настроения думать, — ответил Майкл. — Раздумья приведут к тому, что нас убьют.
— Как мы доберемся до Виктора Франкенштейна?
— Гелиоса.
— Франкенштейн, Гелиос… это тот же Виктор. Как мы доберемся до Виктора?
— Может, я суеверный, но мне хотелось бы, чтобы у Виктора было другое имя.
— Почему?
— Виктор — это тот, кто побеждает своего врага. «Виктор» — означает «победитель».
— Помнишь парня, которого мы арестовали в прошлом году за двойное убийство в антикварном магазине на Ройял?
— Конечно. У него было три яйца.
— При чем тут яйца? — нетерпеливо спросила Карсон. — Мы узнали об этом только по результатам медицинского осмотра в тюрьме, куда его доставили после ареста и предъявления предварительного обвинения.
— Яйца тут ни при чем, — признал он. — Просто такие мелочи врезаются в память.
— Я хотела сказать, что звали его Чемп Чемпион, но он все равно остался неудачником.
— Его настоящее имя — Ширли Чемпион, и это все объясняет.
— Он официально поменял имя и стал Чемпом.
— Кэри Грант родился Арчи Личем. Значение имеет только имя, которое дают при рождении.
— Сейчас я сверну к тротуару, ты опустишь стекло и спросишь любого пешехода, видел ли он хоть один фильм Арчи Лича. Вот ты и увидишь, насколько важно имя, которое дают при рождении.
— Мерилин Монро на самом деле Норма Джин Мортенсон, — напомнил Майкл, — вот почему она и умерла молодой от передозы.
— Это один из тех моментов, когда ты решил стать невыносимым?
— Я знаю, обычно это по твоей части. А как насчет Джоан Кроуфорд? Она родилась Люсиль Лесюэр. Этим и объясняется ее привычка бить детей проволочной вешалкой для пальто.
— Кэри Грант никого не бил вешалкой для пальто и прожил фантастическую жизнь.
— Да, но он был величайшим актером в истории кинематографа. Эти правила к нему неприменимы. Виктор и Франкенштейн — очень сильные имя и фамилия, и он родился с обеими. И что бы ты ни сказала, я чувствовал бы себя более комфортно, если бы мать назвала его Нэнси.
* * *— Что они делают? — нетерпеливо спросила Синди, вновь бросив короткий взгляд на карту города, высвеченную на дисплее.
Бенни давно уже не отрывал глаз от дисплея, потому что Синди сидела за рулем.
— Она поворачивает на каждом перекрестке, всегда в разные стороны, движется зигзагом, как слепая крыса в лабиринте.
— Может, они знают, что мы у них на хвосте?
— Они не могут этого знать. Они не могут нас видеть.
Поскольку Лавуэллы ориентировались на сигнал транспондера, который Дули установил под капотом седана, они могли обойтись без визуального контакта. Так что преследовали детективов, держась в нескольких кварталах от них, но ехали по параллельным улицам.
— Я знаю, в каком она состоянии.
— В смысле?
— Она — как слепая крыса в лабиринте.
— Я не говорил, что она в таком состоянии. Я вообще не знаю, в каком она состоянии. Я говорил только о том, как она ведет машину.
— Большую часть времени я тоже напоминаю себе слепую крысу в лабиринте. И она бездетная, как и я.
— Кто?
— Детектив О’Коннор. Она уже могла нарожать полдюжины детей, но не родила ни одного. Она бесплодна.
— Ты не можешь знать, что она бесплодна.
— Я знаю.
— Может, она просто не хочет детей.
— Она женщина. Она хочет.
— Она снова повернула, на этот раз налево.
— Видишь?
— Что я должен видеть?
— Она бесплодна.
— Она бесплодна, потому что повернула налево?
— Как слепая крыса в лабиринте, — очень серьезно ответила Синди.
* * *При выезде на Шартр-стрит Карсон повернула направо, проехала мимо Наполеон-Хауз.
— Подобраться к Виктору в «Биовижн» не удастся. Слишком много людей, слишком много свидетелей, возможно, не все они — созданные им люди.
— Мы можем расстрелять его в автомобиле, на подъезде или при выезде.
— На городской улице? Если мы и выживем после этого, я не хочу провести остаток дней в тюрьме со всеми твоими бывшими подружками.
— Мы изучим его маршрут и найдем тихое место, где свидетелей не будет.
— У нас нет времени на изучение его маршрута, — напомнила Карсон. — На нас тоже охотятся. И мы оба это знаем.
— Секретная лаборатория, о которой мы говорили раньше. Место, где он… их создает.
— У нас нет времени, чтобы найти это место. А кроме того, оно охраняется лучше, чем Форт-Нокс.
— Надежность охраны Форт-Нокс, возможно, сильно преувеличена. Плохиши поняли это еще в «Голдфингере».
— Мы не плохиши, и это не кино. Лучше всего разобраться с ним в его доме.
— Это особняк. Там много слуг.
— Нам придется пройти сквозь них, прямо к нему, и быстро.
— Мы не спецназ.
— Мы и не парковый патруль.
— А если кто-то из слуг такие же люди, как мы? — обеспокоился Майкл.
— Таких там не будет. В его доме наверняка нет ни одного настоящего человека. Такой может случайно увидеть или услышать лишнее. Нет, все его слуги должны принадлежать к Новой расе.
— У нас не может быть стопроцентной уверенности.
На Декатур-стрит, рядом с Джексон-сквер, где стояли кареты, на которых туристов возили по Французскому кварталу, один из обычно спокойных мулов вдруг покинул свое место у тротуара. Возница и полицейский бросились за мулом, который бегал по кругу, таща за собой карету и блокируя движение транспорта.
— Может, старушка Франсина засунула ему в зад чью-то голову, — предположил Майкл.
— Значит, разбираемся с Виктором в его доме в Садовом районе, — подвела черту Карсон.
— Может, имеет смысл уехать из Нового Орлеана. Укрыться в каком-нибудь месте, где он не сможет нас найти, и там более тщательно разработать операцию.
— Да. Подумать в спокойной обстановке. Неделю. А то и две. Может, вообще не возвращаться в Новый Орлеан?
— Не самый плохой вариант.
— Для триумфа зла нужно только одно…
— …чтобы хорошие люди ничего не делали, — закончил за нее Майкл. — Да, где-то я это уже слышал.
— Я думаю, это сказал Тигер, но, возможно, Пух.
Возница ухватился за уздечку. Мул успокоился, и его отвели к тротуару. Автомобили двинулись дальше.
— Он знает, что мы нацелились на него. Даже если мы уедем из города, Виктор не успокоится, пока не найдет нас, Майкл. Мы постоянно будем в бегах.
— Звучит романтично, — ответил он.
— Давай без этого, — предупредила Карсон. — Розарий Обри был не самым удачным местом, а это еще хуже.
— А вообще для этого будет место?
Какое-то время они ехали молча. Она повернула направо на следующем перекрестке и только тогда заговорила:
— Возможно. Но только если мы сможем уничтожить Гелиоса до того, как его люди вырвут нам кишки и бросят в Миссисипи.
— Умеешь ты вдохновить мужчину на подвиги.
— А теперь заткнись. Заткнись, и все. Хватит об этом. Если мы начнем вздыхать друг о друге, то не сможем сосредоточиться на деле. А если такое случится, можно считать, что мы мертвы.
— Жаль, что остальной мир не может увидеть твою нежную сторону.
— Я серьезно, Майкл. Не хочу говорить о тебе и обо мне. Мы должны выиграть войну.
— Ладно. Хорошо. Я тебя слышу. Я заткнулся. — Он вздохнул. — У Чемпа Чемпиона три яйца, а я скоро останусь без единого. Они просто усохнут.
— Майкл, — предупредила она.
Он вновь вздохнул и больше ничего не сказал.
Еще через пару кварталов она искоса глянула на него. Такой красавчик. И он это знал.
— Мы должны найти тихое местечко, чтобы осмотреть наше новое оружие и зарядить его и дополнительные обоймы.
— Городской парк, — предложил Майкл. — Поедем по служебной дороге в то место, где два года тому назад мы нашли мертвого бухгалтера.
— Голову парня, которого задушили четками?
— Нет, нет. То был архитектор. Я говорю о парне в ковбойском костюме.
— Ах да, в ковбойском костюме из черной кожи.
— Темно-синей, — поправил ее Майкл.
— Не буду спорить, раз ты так говоришь. В моде ты разбираешься лучше. Тело лежало на обочине служебной дороги.
— Я говорю про то место, где мы нашли не тело, а голову, — уточнил Майкл.
— Мы прошли сосновую рощу.
— А потом мимо нескольких дубов.
— И попали на поляну. Я помню. Действительно подходящее местечко.
— И очень славное. Вдали от троп, по которым бегают трусцой. Там нам никто не помешает.
— Киллер тоже не хотел, чтобы ему мешали.
— Совершенно верно.
— Сколько у нас ушло времени, чтобы выследить его… Четыре недели?
— Чуть больше пяти.
— Ты так классно его подстрелил.
— Рикошет от лезвия его топора, — улыбнулся Майкл.
— Жаль только, что я стояла слишком близко.
— А что, не удалось отчистить мозги?
— Когда я сказала в химчистке, от чего пятна, они и браться не стали. А пиджак был совсем новый.
— Не моя вина. Такой рикошет — Божья работа.
Карсон расслабилась. Так-то лучше. Не то что отвлекающий от дела, нервирующий романтический разговор.
Глава 27
В секционном зале (белый кафель пола и стен, стол из нержавеющей стали) Виктор, препарируя тело детектива Джонатана Харкера, обнаружил исчезновение пятидесяти фунтов плоти.
Из дыры в торсе свисала грубо оборванная пуповина. Судя по разорванным брюшине и груди, какое-то неизвестное живое существо (назовем его паразитом) сформировалось в теле Харкера, достигло уровня развития, при котором могло существовать независимо от хозяина, и вырвалось наружу, убив при этом Харкера.
Такая версия не могла не вызвать тревоги.
Рипли, который фиксировал на видеокамеру все вскрытия, увиденное просто потрясло.
— Мистер Гелиос, сэр, он родил.
— Это нельзя назвать родами. — В голосе Гелиоса слышалось нескрываемое раздражение.
— Мы не способны к репродукции. — По тону Рипли чувствовалось: сама мысль о том, что Харкер дал кому-то жизнь, — чистое святотатство.
— Это не репродукция, — ответил Виктор. — Это злокачественная опухоль.
— Но, сэр… самодостаточная, мобильная опухоль?
— Я хотел сказать, мутация, — нетерпеливо объяснил Виктор.
В резервуаре сотворения Рипли получил всю информацию по физиологии как Старой, так и Новой расы. Он мог понять эти биологические нюансы.
— Паразитный симбионт спонтанно развился в плоти Харкера, а когда смог существовать самостоятельно… отделился.
Рипли остановил видеосъемку и вытаращился на Виктора, его лицо побледнело. Кустистые брови придавали его лицу выражение изумленности.
Виктор уже не мог вспомнить, почему он решил создать Рипли с такими кустистыми бровями. Теперь они выглядели абсурдно.
— Мистер Гелиос, сэр, вы уж меня простите, но именно этого вы и хотели, возникновения симбионта, который, мутируя, отделился бы от Харкера? Сэр, но для чего?
— Нет, Рипли, разумеется, я этого не планировал. Есть у Старой расы полезная поговорка: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
— Сэр, простите меня, но вы — конструктор нашей плоти, наш создатель, господин. Как могло произойти с нашей плотью что-то такое, чего вы не понимаете… или не смогли предвидеть?
Теперь уже изумленным выражением лица дело не ограничивалось. Рипли определенно упрекал его.
А Виктор упреков не любил.