— Мистер Джордж, прошу вас немедленно устроить мне встречу с вашим сотрудником мистером Макдоналдом.
— С Макдоналдом? Джоном Макдоналдом? Но почему вам понадобилось переговорить именно с ним, старина? Послушайте, что вам действительно нужно, так это отдых. Мы приведем доктора и…
— Догадываюсь, что из-за усталости выгляжу не лучшим образом, однако не волнуйтесь, сейчас я пойду немного приведу себя в порядок. Но прошу вас, чтобы Макдоналд был здесь, когда я вернусь. Это чрезвычайно важно.
Меня препроводили в комнату для гостей, где мне удалось побриться и принять горячую ванну, несмотря на то что в дверь постоянно стучали. Одним из посетителей был угрюмый хирург-шотландец, который осматривал меня добрых полчаса, уверенный в том, что я скрываю от него серьезное ранение. Другие приходили справиться о моем самочувствии и предлагали разные услуги, минимум троих людей я нетерпеливо посылал узнать, не прибыл ли Макдоналд. Мне уклончиво отвечали, что его пока не нашли; а потом, когда наступил вечер, я провалился в глубокий сон, сморенный не то усталостью, не то каким-то снадобьем, которое дал хирург.
Проснулся я лишь поздним утром следующего дня. Съел завтрак, который принесли в комнату, переоделся в чистую одежду, которую, пока я спал, доставили из отеля «Китай». Почувствовав себя намного лучше, я решил немедленно отправиться на поиски Макдоналда.
Мне казалось, я помнил, как пройти к его кабинету, по предыдущему визиту, но простота расположения комнат в здании консульства оказалась весьма обманчивой, и мне пришлось спрашивать дорогу у нескольких сотрудников консульства. Я все еще не очень понимал, где нахожусь, спускаясь но очередной лестнице, когда вдруг заметил сэра Сесила Медхэрста на площадке внизу.
Утреннее солнце лилось сквозь высокие окна лестничного пролета, освещая серый каменный пол. Больше на площадке никого не было. Сэр Сесил стоял, немного наклонившись вперед, заложив руки за спину, и смотрел вниз, на лужайку перед консульством. Я испытал искушение ретироваться вверх по лестнице, но в этой части здания было безлюдно, и я рисковал выдать себя звуком шагов, поэтому все же спустился на нижнюю площадку. Когда я подошел к сэру Сесилу, он обернулся так, словно давно знал, что я здесь.
— Привет, старина, — сказал он. — Наслышан о вашем возвращении. Должен сказать, здесь поднялась небольшая паника, когда вы исчезли. Ну как, уже лучше себя чувствуете?
— Да, прекрасно, благодарю вас. Только вот выгляжу странновато в этом ботинке. Он мне немного великоват.
Солнце, бившее Медхэрсту в лицо, делало его старым и усталым. Он отвернулся и стал снова смотреть в окно. Там, внизу, три полицейских-сикха сновали по лужайке, складывая в штабеля мешки с песком.
— Вы уже слышали, что она сбежала? — спросил сэр Сесил.
— Да.
— Поскольку вы исчезли одновременно, у меня, естественно, зародились подозрения. Думаю, не только у меня. Вот почему я пришел сюда сегодня: чтобы извиниться перед вами. Но мне сказали, что вы еще спите. Вот я и… ошиваюсь здесь.
— Вам нет нужды извиняться передо мной, сэр Сесил.
— Нет-нет, есть. Вполне вероятно, вчера вечером я тут наболтал лишнего. Ну, вы понимаете, о своих подозрениях. Теперь всем понятно, что я свалял дурака. Но все равно я счел необходимым прийти и объясниться.
Внизу на лужайке появился китаец-кули с тележкой, груженной новыми мешками с песком. Полицейские-сикхи начали разгружать ее.
— Она оставила письмо? — спросил я, стараясь придать голосу беспечность.
— Нет. Но сегодня утром я получил телеграмму. Она, знаете ли, в Макао. Сообщает, что в безопасности и все у нее в порядке, что она там одна и что скоро снова напишет. — Он повернулся ко мне и схватил за локоть. — Бэнкс, я знаю, вы тоже будете по ней скучать. В определенном смысле я бы предпочел, чтобы она сбежала с вами. Она… она очень хорошо о вас думала.
— Для вас это, наверное, оказалось сильным потрясением, — заметил я, просто чтобы что-нибудь сказать.
Сэр Сесил опять отвернулся и довольно долго наблюдал за полицейскими, продолжавшими сновать по лужайке, потом признался:
— Сказать по правде, нет. Это не было для меня потрясением. Я давно говорил Саре, что она должна уйти, уйти и отыскать свою любовь, то есть истинную любовь. Ведь она ее заслуживает, как вы думаете? И именно за этим она теперь и отправилась. Чтобы искать настоящую любовь. Может, и найдет. Где-нибудь там, на просторах Южно-Китайского моря, кто знает? Повстречается, например, с каким-нибудь путешественником — в порту, в отеле… Она, должен вам сказать, сделалась весьма романтичной. Мне следовало давно отпустить ее. — В его запавших глазах стояли слезы.
— Что вы теперь будете делать, сэр? — мягко спросил я.
— Что буду делать? Бог его знает. По-хорошему нужно было бы вернуться домой. Наверное, так я и поступлю. Поеду домой. Как только отдам здесь кое-какие долги.
Сзади, на лестнице, послышались шаги — кто-то спускался вниз, но, заметив нас, задержался. Мы оба обернулись. Увидев Грейсона, чиновника из муниципального совета, я испытал раздражение.
— Доброе утро, мистер Бэнкс. Доброе утро, сэр Сесил. Мистер Бэнкс, мы вас так рады снова видеть вас живым невредимым!
— Благодарю вас, мистер Грейсон, — ответил я, но, поскольку он продолжал, глупо улыбаясь, стоять на нижней ступеньке, добавил: — Не сомневаюсь, что приготовления к церемонии в Джессфилд-парке идут полным ходом, к вашему удовлетворению.
— Ах да, да! — воскликнул он, изобразив некое подобие смеха. — Но в настоящий момент, мистер Бэнкс, я искал вас потому, что слышал, будто вы хотите побеседовать с мистером Макдоналдом.
— Да, это так. Я как раз направлялся к нему.
— Ну конечно. Только он не в своем обычном кабинете. Если соизволите последовать за мной, сэр, я провожу вас к нему прямо сейчас.
Я сочувственно сжал плечо сэра Сесила — при этом oн отвернулся к окну, чтобы скрыть слезы, — и нетерпеливо последовал за Грейсоном.
Он повел меня через пустынную часть здания в коридор, мимо множества дверей. Я слышал, как кто-то разговаривал по телефону. Человек, вышедший из одного кабинета, кивнул Грейсону. Грейсон открыл другую дверь и жестом пригласил меня войти первым.
Я очутился в небольшой, но хорошо оборудованной комнате, большую часть которой занимал огромный письменный стол. Но в комнате никого не было, и я остановился на пороге. Однако Грейсон подтолкнул меня вперед и закрыл дверь. Обойдя вокруг стола, он сел за него и указал мне на свободный стул.
— Мистер Грейсон, — сказал я, — у меня нет времени на подобные глупые розыгрыши.
— Простите, — поспешил успокоить меня Грейсон, — я знаю, что вы хотели видеть мистера Макдоналда. Но понимаете ли, обязанности мистера Макдоналда ограничиваются протоколом. Он выполняет их прекрасно, однако за их пределы не выходит.
Я нетерпеливо вздохнул и хотел было возразить, но Грейсон не дал мне сказать ни слова.
— Видите ли, старина, когда вы заявили, что хотите говорить с Макдоналдом, стало ясно, что на самом деле вам нужен я. Я именно тот, с кем вам следует побеседовать.
Тут я заметил, что в облике Грейсона произошла резкая перемена. Лучезарная улыбка исчезла, он серьезно и пристально смотрел на меня. Заметив проблеск понимания в моем взгляде, он снова жестом предложил мне сесть.
— Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, старина. И простите меня за то, что дурачил вас с самого вашего приезда. Но видите ли, мне нужно было убедиться, что вы не собираетесь сделать ничего, способного повредить нам в отношениях с властями. Ну а теперь, если я правильно понимаю, вам нужна встреча с Желтым Змеем.
— Да, мистер Грейсон. Не можете ли вы мне ее устроить?
— Пока вы отсутствовали, мы тут кое с кем переговорили, и теперь, похоже, все стороны готовы удовлетворить вашу просьбу. — Перегнувшись через стол, он добавил: — Ну что, мистер Бэнкс, дело движется к концу?
— Да, мистер Грейсон. Думаю, теперь я действительно близок к цели.
Итак, вчера вечером, вскоре после одиннадцати, я уже ехал в машине через элегантный жилой район Французской концессии в сопровождении двух офицеров китайской тайной полиции. Мы проезжали по улицам, обсаженным деревьями, мимо больших домов. Некоторые были полностью скрыты за высокими каменными заборами и оградами. Потом въехали в ворота, охранявшиеся людьми в халатах и шапках, и остановились во дворе с гравиевым покрытием. Перед нами высился темный четырех- или пятиэтажный дом.
Внутри свет был приглушен, и повсюду в тени виднелись охранники. Пока я следовал за своими сопровождающими по парадной лестнице, у меня создалось впечатление, что еще недавно дом принадлежал богатому европейцу, но потом по какой-то причине перешел во владение китайских властей. На стенах повсюду были приколоты наскоро нацарапанные записки, соседствовавшие с изысканными картинами западных и китайских мастеров.
Судя по убранству комнаты на втором этаже, куда меня ввели, здесь недавно стоял бильярдный стол. Но теперь в центре помещения было пусто, и я расхаживал в ожидании. Минут через двадцать я услышал, как к дому подъехало еще несколько машин, но, выглянув из окна, сразу понял: отсюда нельзя увидеть то, что происходило перед парадным входом.
Примерно через полчаса за мной пришли и повели еще выше, на третий этаж, по коридору, где тоже стояли охранники. Потом мои сопровождающие остановились, и один из них указал на дверь, находившуюся в нескольких ярдах впереди. Последний отрезок пути я проделал один и вошел в просторную комнату, видимо, чей-то кабинет. На полу лежал толстый ковер, а по стенам возвышались книжные стеллажи. В нише эркера, перед окнами, задернутыми тяжелыми шторами, стоял письменный стол с двумя стульями по краям. От настольной лампы разливалось теплое озерцо света, в углах же комнаты царил полумрак. Пока я озирался по сторонам, из-за стола встал человек и, осторожно обойдя вокруг него, указал мне на кресло, в котором только что сидел сам.
— Почему бы тебе не сесть здесь, Вьюрок? — прозвучал голос дяди Филипа. — Помнишь? Ты всегда любил сидеть в моем кресле за моим столом.
Глава 22
Если бы не ожидал увидеть, вполне вероятно, я бы и не узнал дядю Филипа. За минувшие годы он прибавил в весе и, хоть не стал грузным, шея его сделалась толще, а щеки обвисли. Волосы поредели и поседели, но взгляд все еще был спокойным и насмешливым, почти таким, каким мне всегда помнился.
Я подошел, не улыбнувшись, не стал и садиться в кресло за столом, которое он для меня освободил.
— Сяду здесь, — сказал я, остановившись возле стула перед столом.
Дядя Филип пожал плечами:
— Ну что ж, все равно это не мой стол. По правде говоря, я никогда прежде и не бывал в этом доме. А ты?
— Я тоже. Может, сядем?
Усевшись, мы получили возможность как следует рассмотреть друг друга в свете настольной лампы.
— А знаешь, ты не очень-то и изменился, Вьюрок, — сказал он через минуту. — В тебе даже сейчас нетрудно увидеть того мальчика.
— Был бы признателен, если бы вы не называли меня этой кличкой.
— Прости. Признаю, это немного фамильярно. Итак, ты сумел меня вычислить. До сих пор я отказывался встретиться с тобой. Но в конце концов, думаю, мне просто захотелось снова тебя увидеть. Наверное, я должен кое-что тебе объяснить. Однако я не знал, как ты ко мне отнесешься: как к другу или как к врагу — вот в чем дело. Впрочем, в последнее время я почти ни в ком не уверен. Знаешь, мне велели на всякий случай держать при себе вот это. — Он протянул к свету маленький серебристый пистолет. — Ты можешь в это поверить? Они полагали, что ты способен на меня напасть.
— Однако пистолет, как вижу, вы все-таки с собой прихватили.
— А-а, да я таскаю его с собой повсюду. Так много людей хотят причинить мне зло! То, что оружие при мне, не имеет к тебе никакого отношения. Вон там, за дверью, стоит их человек. Вероятно, его подкупили, чтобы он ворвался сюда и вонзил в меня нож. Кто знает? Боюсь, такая угроза всегда висела надо мной. С тех самых пор, как началась охота на Желтого Змея.
— Да. Похоже, вы весьма расположены к предательству.
— Грубовато, если ты имеешь в виду то, что я думаю. Что касается коммунистов, то да, для них я стал предателем. Люди Чана схватили меня в один злосчастный день и пригрозили пытками. Признаю, мне это не очень понравилось, вернее, совсем не понравилось. Но в конце концов, они поступили гораздо умнее. Они обманом заставили меня предать одного из своих. А потом, ты же понимаешь, деваться было некуда. Потому что, как тебе известно, никто не наказывает перевертышей свирепее, чем мои бывшие соратники. Другого способа выжить у меня не было. Пришлось положиться на правительство, чтобы защитить себя от своих бывших товарищей.
— Проведенное мной расследование показывает, что многие люди из-за вас поплатились жизнью, — заметил я. — Причем не только те, кого вы предали. Год назад был период, когда вы навели коммунистов на мысль, будто Желтый Змей — совсем другой человек. И многие члены семьи того несчастного, в том числе трое детей, были убиты в ходе первой волны репрессий.
— Я и не хочу представить себя ангелом. Я труслив и всегда знал за собой этот грех. Однако едва ли меня следует винить в зверствах красных. Они ничуть не менее жестоки, чем Чан Кайши, и у меня не осталось к ним ни малейшего уважения. Но послушай, ты ведь пришел сюда поговорить об этом.
— Нет, не об этом.
— Итак, Вьюрок… Прости. Кристофер. Итак, что мне тебе рассказать? С чего начнем?
— С моих родителей. Где они?
— К сожалению, твой отец мертв. И уже давно. Мне очень жаль.
Я молчал. Я ждал. И он вынужден был заговорить снова:
— Как ты думаешь, Кристофер, что произошло с твоим отцом?
— Какое вам дело до того, что я думаю? Я пришел сюда, чтобы услышать это от вас.
— Ладно. Мне просто было интересно узнать, что ты сам разведал. Ты ведь приобрел громкое имя своими расследованиями.
Меня страшно раздражал его тон, но я понимал, что скорее всего он будет говорить, только если я соглашусь на какие-то его условия, поэтому ответил:
— Полагаю, мой отец выступил, очень смело выступил против своих хозяев в вопросе о доходах от торговли опиумом. Поступив подобным образом, он наверняка задел их финансовые интересы и был выброшен.
Дядя Филип кивнул:
— Я так и предполагал, что ты представляешь себе нечто в этом роде. Мы с твоей матерью подробно обсуждали, как сказать тебе, и придумали историю, какую ты только что изложил. Значит, мы преуспели. Но правда, Вьюрок, была куда прозаичнее. Твой отец в один прекрасный день сбежал с любовницей. Он жил с ней в Гонконге примерно год. Ее звали Элизабет Корнуоллис. Но в Гонконге, как тебе известно, людей, как в бочке сельдей, и там слишком много англичан. Разразился скандал, и твоему отцу пришлось бежать с ней то ли в Малайзию, то ли куда-то еще. А потом он подцепил тиф и умер в Сингапуре. Это случилось через два года после того, как он бросил тебя. Прости, старина, я знаю, что тебе тяжело это слышать. Но мужайся — мне предстоит сегодня рассказать тебе еще очень многое.
— Вы говорите, моя мать все знала? Уже тогда?
— Она узнала приблизительно за месяц до того. Твой отец ловко заметал следы, и твоей матери все стало известно только потому, что он ей сам написал. Никто, кроме нас с ней, никогда не знал правды.
— Но как же сыщики? Неужели они не раскрыли обмана?
— Сыщики? — Дядя Филип рассмеялся. — Эти по уши заваленные работой простаки? Да они бы и потерявшегося на Нанкин-роуд слона не нашли! — Он сделал паузу, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил: — Она бы в конце концов рассказала тебе. Но тогда мы хотели тебя оберечь, потому и внушили то, во что ты все это время верил.
Я почувствовал себя неуютно в свете настольной лампы, но стул с прямой спинкой не позволял откинуться назад. Поскольку я упорно молчал, дядя Филип продолжил рассказ:
— Я не хотел бы проявлять несправедливость к твоему отцу. Ему было очень трудно. Он всегда любил твою мать, горячо любил. Ничуть не сомневаюсь, он продолжал любить ее до самой смерти. В некотором роде, Вьюрок, в этом-то и была беда. Он любил ее слишком сильно, а потому идеализировал. И ему оказалось не по силам постоянно тянуться к той планке, которую, как он полагал, она ему устанавливала. Он старался. О да, он старался изо всех сил, и это чуть не сломило его. Он даже мог сказать: «Смотри, это все, на что я способен, я — такой, какой есть». Но он боготворил её. Отчаянно хотел сделаться достойным, а когда понял, что этого ему не дано, ушел. С той, которой он был мил и таким. Думаю, твой отец просто хотел отдохнуть. Столько лет он из кожи вон лез, и в конце концов ему просто понадобился отдых. Не думай о нем слишком плохо, Вьюрок. Уверен, он никогда не переставал любить тебя и твою мать.
— А мама? Что сталось с ней?
Дядя Филип подался вперед, уперся в стол локтями и чуть склонил голову набок.
— Что тебе уже известно о ней? — ответил он вопросом на вопрос.
Легкость, которую он пытался придать своим интонациям, вмиг испарилась. Теперь дядя Филип казался старым загнанным мужчиной, его пожирала ненависть к себе. Несмотря на легкий наклон головы, он смотрел на меня очень проницательно, в желтом свете настольной лампы стали заметны седые волоски, торчавшие из ноздрей. Где-то внизу заиграла пластинка — китайский военный марш.
— Не думай, я отнюдь не пытаюсь досадить тебе, — сказал он, поскольку я продолжал молчать. — Просто мне не хочется говорить об этом больше, чем необходимо. Ну же, давай ответь, что тебе удалось разузнать?
— До недавнего времени у меня было впечатление, что моих родителей держат в доме где-то в Чапее. Так что, как видите, я оказался не так уж умен.