Я посмотрел. Следы от галош виднелись там довольно отчетливо - не менее дюжины следов.
- До чего ж я был глуп! - вскричал я. - Но скажите мне вот что - каким образом вам удалось узнать длину ступней преступника?
Мой друг снова улыбнулся все той же загадочной улыбкой.
- Я измерил отпечатки галоши, - ответил он спокойно, - и вычел толщину резины, помноженную на два.
- Помноженную на два? - воскликнул я. - Но почему же на два?
- Я учел толщину резины у носка и пятки, - сказал он.
- Какой же я осел! - вскричал я. - После ваших объяснений все это кажется таким очевидным!"
Таким образом, Простак оказывается превосходным рассказчиком. Как бы ни запутался читатель, у него, по крайней мере, есть то утешение, что Простак запутался еще больше. Словом, Простак выступает в роли, так сказать, идеального читателя - иначе говоря, самого глупого читателя, который совершенно озадачен этой таинственной историей и в то же время сходит с ума от любопытства.
Такой читатель получает моральную поддержку, когда ему говорят, что полиция оказалась "в тупике", что все кругом "введены в заблуждение", что власти "бьют тревогу", что газеты "бродят в потемках" и что Простак совсем "потерял голову". Весь этот набор стандартных выражений дает читателю возможность в полной мере насладиться собственной тупостью.
Однако, прежде чем Великий сыщик приступит к расследованию, или, вернее, в самом начале расследования, автор должен наделить его характером, индивидуальностью. Нет нужды говорить, что он "совершенно не похож на сыщика". Разумеется, не похож. Ни один сыщик никогда не бывает похож на сыщика. Но суть не в том, на что он не похож, а в том, на что он похож.
Так вот, прежде всего, невзирая на всю шаблонность этого эпитета, Великий сыщик непременно должен быть чрезвычайно худ, "худ как скелет". Трудно сказать, почему тощий человек может разгадывать тайны лучше, чем толстый; очевидно, предполагается, что чем человек скелетообразнее, тем лучше работает у него голова. Так или иначе, но писатели старой школы предпочитали тощих сыщиков. И, между прочим, нередко наделяли их "ястребиным профилем", не понимая, что ястреб - самый глупый представитель мира пернатых. Сыщик с лицом орангутанга разбил бы всю концепцию.
В самом деле, ведь лицо Великого сыщика имеет даже большее значение, чем его фигура. На этот счет существует полное единство мнений. Прежде всего его лицо должно быть "непроницаемым". Всматривайтесь в него сколько вам будет угодно, все равно вы ничего на нем не прочитаете. Сравните его хотя бы с лицом инспектора Хиггинботема из местной полиции. Вот на этом лице могут отражаться "удивление", "облегчение" или чаще всего "полная растерянность".
Но лицо Великого сыщика всегда одинаково бесстрастно. Не удивительно, что Простак совершенно сбит с толку. Ведь по выражению лица великого человека совершенно невозможно понять, страдает ли он от толчков, когда вместе с Простаком они едут в двуколке по неровной дороге, и болит ли у него живот после обеда, который им подали в гостинице.
Помимо этой "непроницаемой маски", Великому сыщику, как правило, приписывалось также другое, древнее как мир, свойство; в период расследования он якобы ничего не ел и ничего не пил. А когда к тому же сообщалось, что за все это время, то есть приблизительно в течение недели, наш сыщик ни на минуту не сомкнул глаз, читатель мог ясно себе представить, в каком состоянии должны были оказаться умственные способности нашего мыслителя в тот момент, когда он выковывал свою "неумолимую цепь логики".
Впрочем, в наши дни все это изменилось. Великий сыщик не только ест он любит хорошо поесть. Теперь его часто изображают этаким гурманом. Так, например:
" - Одну минутку! - говорит Великий сыщик, обращаясь к Простаку и инспектору Хиггинботему, которых он повсюду таскает за собой. - До отхода поезда с Пэддингтонского вокзала у нас остается полчаса. Давайте пообедаем. Я знаю здесь поблизости один итальянский кабачок, где лягушиные лапки с соусом a la Marengo умеют приготовлять лучше, чем в любом другом лондонском ресторане.
Через несколько минут мы уже сидели за столиком в маленьком темном кабачке. Прочитав вывеску, на которой было написано "Ristorante Italiano", я пришел к выводу, что ресторан был итальянский. Я поразился, обнаружив, что мой друг был здесь, по-видимому, своим человеком. Его приказание принести три стакана кьянти с двумя спагетти в каждом вызвало подобострастный и восхищенный поклон старого padrone.* Я убежден, что этот удивительный человек так же хорошо разбирается в сортах тонких итальянских вин, как и в игре на саксофоне".
______________
* Хозяина ресторана (итал.).
Пойдемте дальше. Во многих современных книгах сыщику разрешается не только хорошо поесть, но и как следует выпить. Некий ныне здравствующий щедрый английский автор без устали угощает Великого сыщика и его друзей рюмочкой крепкого виски с содовой. Всякий раз, как дело близится к развязке, он подносит им по рюмочке спиртного.
Так, например, что бы вы думали они делают, когда находят труп владельца Олторпского замка - сэра Чарлза Олторпа, - лежащий на полу в библиотеке? Потрясенные этим ужасным зрелищем, они немедленно открывают буфет и наливают себе по рюмке "крепкого виски с содовой". Да, сомнения нет - это самое верное средство.
Но, в общем, можно сказать, что вся эта чепуха с едой и питьем давно вышла из моды. Пора уже найти новый способ прославления Великого сыщика.
Вот тут-то и уместно завести речь о его музыкальном таланте. Не сразу, не в начале рассказа, а во время первой же паузы, которую допускает фабула, выясняется, что этот великий человек не только умеет разоблачать кровавые тайны, но обладает также феноменальными способностями к музыке, особенно к музыке лирической и притом самого серьезного жанра. Как только он остается наедине с Простаком в номере гостиницы, он немедленно вытаскивает свой саксофон и начинает настраивать его.
" - Что это вы играли? - спросил я, когда мой друг наконец спрятал свой любимый инструмент в футляр.
- Бетховена. Сонату Q-dur, - скромно ответил он.
- Великий боже! - вскричал я".
Вплоть до этого момента рассказ - любой детективный рассказ - имеет бешеный успех. Труп найден. Все загнаны в тупик и переполнены виски с содовой. Пока все идет хорошо! Но вот беда - ведь надо как-то продолжить эту историю. А как? Преступление бывает по-настоящему интересным только в самом начале. Какая досада, что героям нужно еще что-то делать, что нельзя оставить их в тупике, переполненными виски с содовой, и поставить на этом точку...
Вот тут-то и начинаются ошибки и литературные выкрутасы, которые так портят детективный роман. На этом этапе появляется героиня - героиня! которая, в сущности, не имеет никакого отношения к рассказу об убийстве и которая попала сюда как пережиток, оставшийся от рассказов о любви. Появляется Маргарет Олторп, обезумевшая от горя и растрепанная. Не удивительно, что она обезумела от горя! Кто бы не обезумел на ее месте? А растрепана она потому, что лучшие наши писатели всегда считают долгом растрепать своих героинь - иначе нельзя. Итак, появляется Маргарет Олторп в полуобморочном состоянии. Что же делают инспектор Хиггинботем и Великий сыщик? Они вливают в нее рюмку "крепкого виски с содовой" и сами пропускают по стаканчику.
Все это уводит повествование куда-то в сторону, с тем чтобы состряпать роман героине, тогда как этот роман не имеет никакого отношения к делу. На более раннем этапе развития литературы, когда круг читателей был невелик, создать героиню ничего не стоило. Не раздумывая долго, автор выпускал на сцену девушку такого типа, который нравился ему самому. Вальтер Скотт, например, любил маленьких - рост 2 - и тоненьких, как сильфиды, - таков был его стандарт. Словом, героиня была тоненькой и стройненькой, и чем тоньше, тем лучше.
Но Маргарет Олторп должна угодить на все вкусы. Поэтому описание ее внешности выглядит приблизительно так:
"Маргарет Олторп нельзя было назвать высокой, но она не была и маленькой".
Это означало, что она казалась высокой, когда стояла, но когда сидела, ее рост скрадывался.
"...Цвет лица у нее был не смуглый, но и не белый. Она не была протестанткой, но в то же время не придерживалась и догматов католической церкви. Не была сторонницей сухого закона, но никогда не пила больше двух рюмок джина. "Нет, мальчики, это мой предел", - неизменно говорила она".
Таков, во всяком случае, дух подобных описаний. Но даже и такая "характеристика персонажа" еще не кажется авторам удовлетворительной. Ведь остается вопрос о "темпераменте" героини. Если у нее есть "темперамент", она еще может понравиться публике. А "темперамент" состоит в том, что в минимум времени героиня претерпевает великое множество физиологических изменений. Вот, например, физиологические изменения, которые я насчитал у героини романа, прочитанного мною несколько дней назад, на протяжении, если не ошибаюсь, семнадцати минут:
"Радостный трепет пробежал по всему ее существу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дрожь пробежала по ее телу (надо полагать, в противоположном направлении).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В глубине ее существа проснулось нечто такое, что уже давно умерло.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Страстное томление охватило все ее существо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От нее исходило нечто ей не свойственное и к ней не относившееся.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все оборвалось в недрах ее существа".
Последнее, мне кажется, означает, что у героини что-то там отстегнулось.
Вы и сами видите, что повествование дошло до такого места, которое дипломаты называют impasse*, a люди попроще - cul de sac** или nec plus ultra***. Дальше двигаться некуда. Дворецкий уже арестован. Но он не виноват. И, по-видимому, никто не виноват.
______________
* Тупик (франц.).
** Глухой переулок, тупик (франц.).
*** Крайний предел (лат.).
Другими словами, при чтении детективного рассказа неизбежно наступает момент, когда читатель теряет терпение и говорит: "Послушайте. Ведь, в конце концов, кто-нибудь да убил же этого сэра Чарлза. Так выкладывайте, кто именно". А у писателя нет ответа. Все прежние попытки ответить так, чтобы это звучало убедительно, безнадежно устарели. Прежде виновника загадочного преступления находили просто и легко: внезапно обнаруживалось, что убийство совершил "бродяга". Во времена королевы Виктории несчастное существо, именуемое бродягой, не имело никаких прав, с которыми полагалось бы считаться белому человеку, - ни в книге, ни в жизни. Бродягу вешали так же беззаботно, как ловили бабочку. А если он принадлежал к категории лиц, именуемых "бродяга злодейского вида", его зачисляли в преступники первого разряда и его казнь (упомянутая, но не описанная в книге) являлась неотъемлемым атрибутом "счастливого конца" наряду с замужеством Маргарет Олторп, которая - побочная сюжетная линия - выходила замуж за Простака, но, уж конечно, не за Великого сыщика. Брак не для него. Он приступает к расследованию следующей таинственной истории, к которой проявляет большой интерес ни более, ни менее как некая особа королевской крови.
Впрочем, все эти истории с бродягами давно вышли из моды. Когда в стране есть сто миллионов человек, которые живут на пособие по безработице, мы не можем позволить себе посылать их на убийство. Нам приходится искать другой выход.
И вот один из них, использованный многими поколениями, но все еще имеющий большой успех. Убийца найден. Да, он действительно найден и даже сознается в своем преступлении, но... но - увы! - его физические состояние таково, что очень скоро ему придется "предстать пред высшим судией". И этот "высший судия" отнюдь не является верховным судом.
В тот самый момент, когда Великий сыщик и инспектор Хиггинботем хватают его, он обычно разражается сухим, лающим кашлем. Эта одна из тех ужасных болезней, которые встречаются только в романах - вроде "любовной горячки" и "разбитого сердца" - и от которых не существует лекарств. Во всех таких случаях не успевает преступник начать свою исповедь, как его уже начинает душить сухой кашель.
"Да, - сказал Гарт, окидывая взглядом, небольшую группу полицейских чиновников, собравшихся вокруг него, - моя песенка спета - кха, кха! - и теперь я могу выложить все начистоту - кха, кха, кха!"
Услыхав этот кашель, каждый искушенный читатель уже точно знает, к чему он ведет. Преступник, который только что, в предыдущей главе, производил впечатление здоровенного детины - он выпрыгнул из окна третьего этажа и чуть не до смерти придушил младшего инспектора Джаггинса, - оказывается умирающим человеком. Он болен той ужасной болезнью, которая в романах называется "неизлечимым недугом". Лучше не давать ей точного названия, не то кому-нибудь может прийти в голову заняться ею и вылечить больного. Симптомы таковы: сухой кашель, необыкновенная мягкость в обращении, а в разговоре полное отсутствие бранных слов и склонность всех называть "добрыми джентльменами". Все эти явления означают finis.*
______________
* Конец (лат.).
В сущности, все, что требуется теперь, - это чтобы Великий сыщик собственной персоной произнес следующую речь: "Джентльмены! (На данном этапе развития повествования все действующие лица именуются джентльменами.) Высший суд, который стоит над всеми земными законами, приговорил..." и т.д. и т.д. Тут занавес падает, и все понимают, что преступник должен в ту же ночь покинуть этот мир.
Такой конец лучше, значительно лучше. Но все же он немного мрачноват.
По правде сказать, в подобном решении вопроса ощущается некоторая трусость. Автор отступает перед трудностями.
Можно привести и еще один, столь же поверхностный вариант. Вот он:
"Великий сыщик стоял, спокойно глядя по сторонам и покачивая головой. На секунду взгляд его задержался на распростертом теле младшего инспектора Бредшоу, потом устремился на аккуратную дыру, проделанную в оконном стекле.
- Теперь все ясно, - проговорил он. - Но мне бы следовало догадаться об этом раньше. Сомнения нет, это дело его рук.
- Чьих? - спросил я.
- Голубого Эдуарда, - ответил он спокойно.
- Голубого Эдуарда? - воскликнул я.
- Голубого Эдуарда, - подтвердил он.
- Голубого Эдуарда? - с волнением переспросил я. - Но кто же он такой, этот Голубой Эдуард?"
Без сомнения, тот же самый вопрос хочет задать ему и читатель. Что это еще за Голубой Эдуард? На этот вопрос немедленно отвечает сам Великий сыщик:
" - Тот факт, что вы никогда не слышали о Голубом Эдуарде, только показывает, в каком неведении вы жили до сих пор. Ведь Голубой Эдуард - это гроза четырех континентов. Мы выследили его в Шанхае, но в самом скором времени он оказался на Мадагаскаре. Это он организовал то неслыханное по дерзости ограбление в Иркутске, при котором десять русских мужиков взлетели на воздух, взорванные бутылкой с английской солью.
Это он в течение нескольких лет терроризировал всю Филадельфию и держал в состоянии нервною напряжения Ошкош (штат Висконсин). Стоя во главе шайки бандитов, отделения которой разбросаны по всему земному шару, обладая глубокими научными познаниями, позволяющими ему с легкостью читать, писать и даже пользоваться пишущей машинкой, Голубой Эдуард фактически уже много лет держит в страхе полицию всего мира.
Я с самого начала почувствовал в этом деле его руку. С первой же минуты я по некоторым деталям догадался, что это работа Голубого Эдуарда".
После этого все полицейские инспекторы и все зрители покачивают головами и шепчут: "Голубой Эдуард, Голубой Эдуард", до тех пор, пока читатель не преисполняется достаточным почтением.
Так или иначе, но писатель никак не может завершить всю эту историю как следует, - не может, даже если она хорошенько закручена в начале. Нет такой концовки, которая могла бы удовлетворить читателя. Даже радостная весть о том, что героиня упала в объятия Простака, с тем чтобы никогда больше не отпускать его от себя, - даже это не спасает положения. И даже сообщение о том, что они поставили сэру Чарлзу прекрасный памятник или что Великий сыщик без передышки играл целую неделю на саксофоне, не сможет полностью вознаградить нас.
ПРОБЛЕМА ПРАЧЕЧНОЙ
Памяти смиренной прачки доброго старого времени
Давным-давно, лет тридцать или сорок назад, существовало на свете смиренное создание, именуемое прачкой. Ее немудреные обязанности состояли в том, что через определенные промежутки времени она приходила к вам с большущей корзиной, чтобы унести грязное белье, а потом принести его обратно белым как снег.
В наше время прачки больше нет. Ее место заняла Объединенная Прачечная Компания. Прачки больше нет, но я хочу, чтобы она появилась вновь.
Прачка - и в жизни, и в книгах - считалась олицетворением всего самого жалкого, самого обездоленного. Она еле-еле ухитрялась заработать на кусок хлеба. Она была на самом дне нищеты. Нынешняя Объединенная Прачечная Компания применяет гидроэлектроэнергию, является обладательницей просторной, напоминающей банк конторы и развозит свой груз на огромном катафалке, которым управляет шофер в ливрее. Но я хочу, чтобы скромная прачка появилась вновь.
В прежние времена каждая женщина, покинутая и брошенная на произвол судьбы, становилась прачкой. Когда все остальное терпело крах, ей оставалось хотя бы это. Каждая женщина, хотевшая показать свой независимый характер и силу духа, угрожала, что возьмется за стирку. То было последнее прибежище благородной души. Во многих знаменитых романах героиня была близка к тому, чтобы стать прачкой.
Женщины, чьи славные предки восходили чуть ли не к самим крестоносцам (хотя никогда не подходили к ним вплотную), совсем уж было брались за стирку, и только вовремя найденное завещание спасало их от позора и от мыльной пены. Однако если бы в наши дни женщина воскликнула: "Что мне делать? Я одна на свете! Я открою Объединенную Прачечную Компанию", - это прозвучало бы совершенно иначе.