Мне плевать было на нравственность, она требовала, чтобы я убила этого криминального Нарцисса, – а как раз этого я сделать не могла… Но способ должен был найтись, найтись обязательно, как находятся забытые в ванной часы. И я обязательно найду его – это чувство вдруг обдало меня таким жаром, что билет на вожделенный паром в Швецию оказался теперь лишь досадной помехой, ненужной деталью.
Я остаюсь. Мне нужно остаться.
Эта мысль пронзила меня своей бесповоротностью и естественностью, а вслед за этим и решение, такое простое, что я даже улыбнулась.
Влас скорее почувствовал улыбку, чем увидел ее, – нюх у него был звериный, – но интерпретировал ее по-своему:
– Вы что, тоже эту версию разрабатываете? Видишь, с мозгами у меня все в порядке.
– Со всем остальным тоже, – сказала я, решившись начать новую комбинацию. Я еще не знала, к чему она приведет, но, может быть, мне повезет, как везло до сих пор.
– Лестно слышать. Мне тоже было хорошо с тобой Я бы с тобой не расстался.
– Не расстанешься, – двусмысленно заверила я.
– Нет, правда. Ведь здорово же было, правда? – Он все еще оставался мальчишкой, для которого секс затмевал все остальное, а удачно проведенный акт стоил дороже выигранного Бородино и проигранного Ватерлоо.
– Правда. – Неожиданно для него я бросила пистолет на пол, позволила себе расслабиться и села на ковер против Власа.
– Не боишься, что отберу пушку и пристрелю тебя, как породистую сучку-медалистку? – спросил Влас.
– Нет. Ты ведь думаешь, что за дверью тебя ожидают дюжие ребятки. Ты ведь правда так думаешь?
– Да.
– Вот и славно.
– Тебя случайно зовут не Мата Хари?
– Мата Хари была лишь завравшейся самкой, которая запуталась в своих любовниках. Я предпочитаю не врать, и меня действительно зовут Ева, если тебя это интересует. – Я подпустила интимной ностальгии по прошедшей ночи в голосе, я совсем не жаждала его крови, и он должен был понять это.
Он понял.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Еще не знаю, – искренне соврала я и, выдержав паузу:
– Вернее, теперь не знаю.
Я сидела на ковре во фривольной позе, которая предполагала все, что угодно, но только не вышибленные в квартиру двери, не наручники, не камуфляж, не черные маски… Мой дурак почувствовал, что неотразим. Он соскользнул с тахты и через секунду был уже рядом со мной. Его мягкие губы коснулись моих глаз: на большее он не решился, он оставался почтительным, он все еще боялся – и я взяла инициативу на себя.
Мы упали на пол, всего лишь в нескольких метрах от разнесенной в клочья головы его напарника; ему, по неведению, еще нравились острые ощущения, и я готова была их предоставить.
И пока он целовал меня, я осторожно нашарила рукой пистолет, подтянула его к себе – позиция показалась мне выгодной, теперь можно было раскрыть карты и сорвать банк.
– Погоди, – прошептала я Власу, – давай решим сначала, что делать с трупом.
– Я думал, твои овчарки возьмут это на себя, – ответил он, вес еще целуя меня.
Я молниеносно ткнула пистолет ему в пах.
– А теперь поговорим спокойно, – сказала я, – и без глупостей, иначе…
Его лицо замерло надо мной и превратилось в застывшую маску.
– Можешь не продолжать, – прохрипел он, – я знаю – что иначе. Что еще тебе нужно?
– Я не хочу тебя убивать.
– Что-то непохоже… Ладно, слушаю тебя. Ты собираешься меня завербовать? Тогда не нужно прибегать к такому инквизиторскому способу…
– Я не работаю на госструктуры. Я не имею никакого отношения ни к ментам, ни тем более к ФСБ. Он скрипнул зубами и дернулся. Я взвела курок.
– Я же сказала, поговорим спокойно. Я такой же вольный стрелок, как и ты, и у меня тоже есть заказ. Мой заказ – это вы. Ты должен поверить мне, иначе я отстрелю тебе яйца. Я успею это сделать, как ты думаешь?
– Я тебе не верю. – Он действительно не верил мне, но сделать ничего не мог.
– Помнишь летнее убийство в Москве? В квартире у этого полудохлого наркомана вы не нашли то, что нужно было найти. – Я шла ва-банк, другого выхода у меня не было, я должна была приручить оставшегося в живых фотографа-любителя. – А у него была очень важная улика, которая может отправить за решетку лет этак на десять очень больших людей. Очень больших. Кроме того, вы наследили…
– Ты блефуешь, Сирии не мог наследить – Вас видели, когда вы уходили через крышу соседнего подъезда. Все ведь так и было, правда? Так вот, человек, который случайно увидел вас, составил очень точное описание Сирина. Тебя тоже, но главное – Сирии. Найти его – дело техники. Если не сейчас, то через месяц. Рано или поздно на него бы вышли. А уж он потянул бы своего друга, того, кто звонил. А люди, которые сделали заказ, не могут так рисковать.
Он недоверчиво смотрел на меня – сверху вниз.
– Что-то ты много знаешь для простого исполнителя, тебе не кажется?
– Я не простой исполнитель, но это неважно. И потом, я так же умею сопоставлять какие-то вещи – так же, как и ты, – польстила я Власу. – Теперь ты мне веришь?
– Тогда почему ты сразу не убила меня? – спросил Влас.
– Действительно, почему? – Я провела пистолетом по низу его живота, очень нежно. – Я не хочу тебя убивать, потому что мне хотелось бы пожить с тобой. Мне нравится, как ты занимаешься любовью. – В этом я не соврала. – Ну, как тебе этот аргумент?
– Звучит вдохновляюще, но малоубедительно. – Он не был дураком, этот парень, нужно отдать ему должное.
– Хорошо, это один из аргументов, может быть, не самый основной. – А теперь осторожно, Ева, если ты будешь убедительна, если он поверит тебе, значит, ты можешь играть в эти игры на равных с кем угодно. Только не зарывайся. – Я решила выйти из игры. У меня есть достаточно денег, чтобы уехать. Кругленькую сумму я получу за Сирина – этого будет вполне достаточно, чтобы безбедно устроиться где-нибудь в более подходящем для женщины климате. Но мне нужен компаньон – вдвоем веселее и безопаснее, ты не находишь?
– Веселее – это уж точно, – хмыкнул Влас, – с тобой просто обхохочешься. Жаль только, что Сирин этого не оценил.
– Сирии получил свое. Ты тоже приговорен, как и каждый, кто занимается нашим бизнесом, рано или поздно тебе прострелят башку. В твоем случае – это скорее рано. Не забывай, ты тоже заказан. И если это сделаю не я, то сделает кто-то другой, гораздо менее сентиментальный.
Он наконец-то отлепился от меня, осторожно, боясь потревожить чуткое дуло пистолета; сел и взглянул заинтересованно – но не как на женщину, а как на возможного очередного подельника.
– И что ты предлагаешь?
– Мы уедем вдвоем, а для начала сложим капиталы. Как тебе такая мысль? Он задумался.
– Я не знаю, кто ты. Зачем мне нужен кот в мешке, даже если это породистый кот, который стоит кучу денег… Это слишком большой риск. А вдруг ты шлепнешь меня после очередной ночи любви – и тогда плакали мои денежки вместе с буйной головой.
– Я тоже не знаю, кто ты. И тоже рискую. С тем же успехом и ты можешь перерезать мне горло – от уха до уха.
– Такое золотое горло – никогда, – он продолжил свой плотский, полный намеков флирт на фоне еще не окоченевшего трупа. – Разве что поискать какой-нибудь другой, более изысканный способ…
– Видишь, мы с тобой в равной ситуации.
– Почему я должен тебе верить?
– Потому что я верю тебе. – Я наконец-то решилась, я положила пистолет перед ним, искушая: так кладут коробок спичек перед не в меру любопытными детьми..
Он молчал. Он не потянулся за оружием, хотя оно соблазнительно поблескивало, и молчал.
– У меня есть друзья в Италии. В маленьком занюханном городишке Реджоди-Калабрия. Это самый юг, Мессинский пролив, там неплохо, и Средиземное море выглядит очень ничего…
"Ну, ты и гадина, – вылез Иван, – я сколько раз рассказывал тебе об этой дыре, куда всегда хотел попасть, мне нравились такие названия… Но это вовсе не значит, что ты должна тянуть в местечко, которое я облюбовал для себя на физической карте мира, всякую шваль”.
"Заткнись и не мешай, – первый раз пресекла я Ивана. – Для вас же стараюсь…"
"Не для меня, а для этого козлищи Нимотси… Но я тоже хотел бы быть пристреленным, чтобы за меня решились отомстить. Благословляю, дитя мое, и отдаю тебе на откуп юг Италии…"
– Звучит заманчиво, – протянул Влас.
– Они нам помогут. И потом, ты именно тот мужик, который мне нужен. Я имею в виду постель.
Это было сказано цинично, но убедило его больше, чем любой романтический треп. “Побольше цинизма, люди это любят” – лишний раз убедилась я в правоте литературного афоризма.
– Я согласен, – наконец решился он. – Когда будем паковать чемоданы?
– Все будет зависеть от того, знаешь ли ты телефон, по которому должен звонить Сирин после заказа. Я имею в виду этот последний заказ.
– Потому что я верю тебе. – Я наконец-то решилась, я положила пистолет перед ним, искушая: так кладут коробок спичек перед не в меру любопытными детьми..
Он молчал. Он не потянулся за оружием, хотя оно соблазнительно поблескивало, и молчал.
– У меня есть друзья в Италии. В маленьком занюханном городишке Реджоди-Калабрия. Это самый юг, Мессинский пролив, там неплохо, и Средиземное море выглядит очень ничего…
"Ну, ты и гадина, – вылез Иван, – я сколько раз рассказывал тебе об этой дыре, куда всегда хотел попасть, мне нравились такие названия… Но это вовсе не значит, что ты должна тянуть в местечко, которое я облюбовал для себя на физической карте мира, всякую шваль”.
"Заткнись и не мешай, – первый раз пресекла я Ивана. – Для вас же стараюсь…"
"Не для меня, а для этого козлищи Нимотси… Но я тоже хотел бы быть пристреленным, чтобы за меня решились отомстить. Благословляю, дитя мое, и отдаю тебе на откуп юг Италии…"
– Звучит заманчиво, – протянул Влас.
– Они нам помогут. И потом, ты именно тот мужик, который мне нужен. Я имею в виду постель.
Это было сказано цинично, но убедило его больше, чем любой романтический треп. “Побольше цинизма, люди это любят” – лишний раз убедилась я в правоте литературного афоризма.
– Я согласен, – наконец решился он. – Когда будем паковать чемоданы?
– Все будет зависеть от того, знаешь ли ты телефон, по которому должен звонить Сирин после заказа. Я имею в виду этот последний заказ.
Я чувствовала, как по спине ручьем стекают струйки пота, я была мокрой как мышь, последние десять минут дались мне нелегко; меня подташнивало от близости трупа, и больше всего хотелось с бабским отчаянным воплем выскочить из квартиры: это было опасное чувство – заблудившийся в хитросплетениях желудка страх вот-вот найдет выход, прорвется наружу, как раненый, но сильный зверь, и разрушит хлипкие загоны моих логических построений… Усилием воли я сосредоточилась на Власе, который пристально разглядывал меня – во взгляде сквозило уважение и что-то еще: он отчаянно пытался влезть в мою черепную коробку и, наверное, сожалел, что ее нельзя вскрыть таким же радикальным способом, каким была вскрыта голова Сирина.
– А если я не знаю телефон – это что-то меняет? – сказал Влас, осторожно подбирая слова.
– В общем, ничего не меняет. Нам придется убрать этого вашего Грека и не получить за это ни копейки. Так сказать, благотворительная акция.
– А зачем тогда вообще убивать, если уж мы решили выйти из дела? Зачем лишний риск?
– Я хочу подстраховаться. Ты не против, чтобы мы были соучастниками не только в постели? Чувства имеют тенденцию быстрее стариться и умирать естественной смертью, а вот память о совместно приведенном в исполнение приговоре остается надолго. У нас будет лишний повод держаться друг друга хотя бы первое время.
Неужели эти дикие вещи произносила я? Но самое парадоксальное заключалось в том, что я не придумала их, я просто повторила – почти дословно – один из Венькиных диалогов для нашего последнего сценария, забракованных мною в силу их полного идиотизма и дешевой мелодраматичности. В этом сценарии тоже действовала фурия, которая пускала в ход свою “беретту” гораздо чаще, чем мозги. Пятнадцатизарядную “беретту” с ее убойной силой предложил нам консультант Фарик. Венька убеждала меня в том, что именно “беретта”, а также подобные фразы будут производить неизгладимое впечатление на пресыщенного обывателя, который одурел от цен на десяток яиц. Тогда я высмеяла ее – оказалось, напрасно.
– Неплохо придумано, удивляюсь твоей железобетонной выдержке, – оценил Влас. Скорее всего он придерживался Венькиных взглядов на психологию серийных убийц.
– А если мы получим за это бабки, будет вообще великолепно, – подпустила я профессиональной алчности, – это улучшит мое пищеварение. Так, может быть, ты знаешь телефон, по которому нужно звонить после выполнения заказа?
– Похоже, что знаю. Запоминай: ледовое побоище, Фултонская речь Черчилля и еще, кажется, убийство Кеннеди.
– Это еще что за дерьмо? – удивилась я.
– Лихо, правда? – возрадовался Влас. – А все потому, что у Сирина не было слепой памяти на цифры, это был его единственный недостаток. Он запоминал их опосредованно, когда выстраивал логические цепочки. Например, восстание Роберта Кета, тебе это ни о чем не говорит?
– Совершенно ни о чем.
– А между прочим, это первые цифры одного из телефонов. Восстание произошло в 1549 году, отбрасываем единицу, получается 549. Я специально интересовался, у него был справочник для подобных вещей, он составлял целые комбинации. Так вот – восстание Роберта Кета, Карибский кризис и, допустим, казнь Марии Стюарт. Ну, что скажешь? Здесь, между прочим, как раз семь цифр.
С Карибским кризисом я ошиблась на год, в память о многострадальной Марии Стюарт остался лишь пасьянс, который любил раскладывать Нимотси, – при всем желании я не могла составить цифр телефонного номера. О чем и сказала Власу.
– Учись, пока я жив, – снисходительно ухмыльнулся Влас, – первые цифры ты знаешь: 549. Карибский кризис – это 1962 год. Так что получаем 549-62. Стюарт казнили в 1587 году. Итого – 549-62-87. Ну, как?
– Да ты энциклопедист! Что насчет последнего телефона?
– А вот отгадай! – веселился просвещенный Влас. – Я уже сказал тебе: ледовое побоище, фултонская речь Черчилля и убийство Кеннеди.
– Ладно, ладно, я тебе верю. Теперь нам нужно заняться трупом.
– В каком смысле? – Влас сразу помрачнел. – Завернуть в ковер и вынести к мусорным бачкам?
– Ну, для начала его надо сфотографировать – ты ведь профессиональный фотограф и можешь сделать все в лучшем виде. Мне нужно получать деньги, и вещественное доказательство и снимок в семейный альбом не помешают. Ведь Сирии – это не та фигура, об убийстве которого дадут сообщение в вечерних новостях. Ты можешь сделать это крупным планом, – сказала я, едва сдерживая тошноту, – и художественно.
– Это я могу, – погонял желваки Влас, – ну, а ты чем займешься?
– Подотру пальчики. Твои и мои заодно. Мы достаточно здесь наследили. А мне не хотелось бы светиться в этом деле, кое-кому известны мои шаловливые ручонки, – напустила я на себя ложной многозначительности, памятуя старый тезис о том, что женщина может быть интересна только своим прошлым.
Это сработало. Влас, ставший совсем ручным и охотно подчинившийся, так же, как и я когда-то, приступил к работе.
Так же легко я убедила Власа тотчас же проявить пленку и отпечатать фотографии – это была моя маленькая хитрость, мне было необходимо запомнить весь технологический процесс печатания фотографий, о котором я имела смутное представление. Я не мешала Власу проявлять профессиональное рвение, я только старалась в точности запомнить все его манипуляции с реактивами. Сначала я это делала исподтишка, а потом мне в голову пришла счастливая мысль: нужно интересоваться открыто, это польстит профессиональному самолюбию моего криминального фотографа. Я даже засунула палец в рот от восхищения – эдакая любопытствующая целлулоидная Барби с мелким шрифтом на ценнике – “Сделано в Китае”, упрощенная до максимума. И даже спросила у него что-то нелепое, перепутав буквы в названии эмульсии – безмозгло-мило по-женски перепутав, – и он пустился в пространные снисходительные объяснения. И даже прочел мне маленькую лекцию о преимуществах профессиональной оптики. Влас оказался сущим фанатом, что никак не вязалось с его жгучим постельным темпераментом. Это опрокидывало мои представления о том, что плейбой, коллекционирующий телок в кафе, – это тоже профессия, и притом основная, когда ни на что другое не хватает ни сил, ни времени.
Наконец Влас проявил фотографии – они плавали в кюветке, медленно отдавая на растерзание моим жадным испуганным глазам контуры будущих снимков.
…Изуродованная голова Сирина на фотографиях была такой же привлекательной, как и натюрморты малых голландцев. Во всяком случае, смерть, ставшая предметом искусства, перестала быть настоящей и была даже более привлекательной, чем жизнь в тридцатиметровой клетке панельного дома.
– Ну как? – раздувая ноздри от гордости, спросил Влас.
– Божественно. Эстетская штучка, – зацокала я языком, – но меня могут обвинить в подтасовке фактов: слишком уж красиво, чтобы быть настоящим.
– А я вообще эстет, – Влас обнял меня на глазах у невидящего трупа, – иначе не подсел бы к тебе в этой кафешке. Я еще тебя нащелкаю, и ты поймешь… Сделаю шикарное “ню”, прибалтийская школа отдыхает. Представляешь – ты за матовым стеклом, голая, контуры не видны, есть только четкое изображение соска, прижатого к стеклу. Ну как?
– С ума сойти. А теперь помоги мне.
Я должна была сделать это, и я сделала. Едва не теряя сознание от отвращения, я обшарила карманы Сирина, достала связку ключей, документы и записную книжку.