А я уже не была ничьей любовницей, я чувствовала себя пустой, как смятая банка из-под пива… Никакого торжества, никакого удовлетворения, только тупая, сжирающая внутренности усталость. Но ты только сделала то, что должна была сделать: люди, убившие твоих друзей, мертвы или почти мертвы. Я знала, что должно произойти с Власом, – медвежий угол на самом краю карты Ленинградской области, наспех вырытая яма, пуля в затылок. Конечно, все могло быть по-другому, но суть не менялась – пуля в затылок, пуля в затылок…
"Смотри-ка, у нашей лебедушки воображение прорезалось, – удивился Иван, – с такой верой в предполагаемые обстоятельства нужно заседать в налоговой инспекции”.
"Да ладно тебе, – вступился за меня Нимотси, – наша крошка просто исполнила свой гражданский долг, перехватила волосатую руку насильника, грабителя, мучителя людей. Варенья и печенья ей, а лучше – почетную грамоту”.
, “Но, даже если ты убьешь еще сто человек, – сказала Венька, моя мудрая девочка, – ты не сможешь воскресить и одного…"
Да. Я исполнила свой долг. Но никто не воскрес, никто не потянул меня в раскрытую постель, никто не расписал со мной пульку, никто не предложил мне контракт на пьесу для норвежцев. И я вдруг вспомнила о Фарике: это у него была лицензия на убийство, это у него было право на месть – и это право давала ему безоглядная страсть, безоглядная сумасшедшая любовь. Я никогда не испытывала таких страстей, я никогда так не любила, рабская покорность и слепое подчинение – вот мой удел, ровно чадящее пламя серых привязанностей, идущих не от силы, а от слабости. Значит, и сегодняшняя месть была неадекватной, чужой, нечестной… Влас должен умереть из-за трагедии, которую я так никогда и не испытала по-настоящему…
Затянутое серыми тучами небо вдруг пронзил заблудившийся солнечный блик – ив мутном стекле чердачного окна отразилось лицо Евы. Нет, черт возьми, нет, мое собственное лицо, теперь уже собственное! Это было страстное лицо, оно готово было и любить, и мстить за свою несостоявшуюся любовь – с Иваном, с Нимотси, даже с Аленой… Все могло произойти – и ничего не произошло. И за это кто-то ответит. Кто-то обязательно ответит…
Я захлопнула створки окна, как закрывают ненужную дискуссию: теперь я точно знала, что все правильно, что так и должно быть, что я пойду до конца.
…Когда я спустилась с чердака, по выщербленной временем лестнице, без всяких околичностей, без всякого страха, без ненужного петляния, то сразу же увидела припаркованную рядом с подъездом иномарку. Иномарка посигналила вспыхнувшими и тут же погасшими фарами – никакого лишнего шума, все предельно деликатно – ждали именно меня.
Я подняла руку и поболтала ею в воздухе. Улица была чиста – никаких следов Власа и стреноживших его людей, мавр сделал свое дело, мавр может уходить…
Из иномарки вышел шофер и радушно распахнул заднюю дверцу.
Я забралась в машину без колебаний, и сразу же оказалась рядом с Греком. Он чуть подвинулся и повернул голову, чтобы получше рассмотреть меня, утреннюю киллершу-предательницу.
– Вы голодны? – спросил Грек тихим голосом. Ничего себе фразочка для начала знакомства.
– В общем, нет, – ответила я и тоже начала бесстрашно рассматривать Грека.
– Как вас зовут?
– Ева, – коротко и ясно, вполне в духе этого делового человека.
– Скажем так, Ева, – резюмировал он. – Меня это устраивает.
– Меня тоже. Скажите, что с ним будет?
Конечно, я имела в виду Власа, и он сразу же понял это.
– А как вы думаете?
– Надеюсь, что так же, как и вы. Иначе не стоило всего этого затевать.
Мой ответ понравился ему и заинтриговал одновременно, я видела это по его безразличному лицу, чуть больше безразличному, чем следовало.
– На Очаковскую, Сережа, – сказал водителю Грек. Машина плавно тронулась с места.
– Это случайно не местная контора ФСБ? – поинтересовалась я у Грека.
– Нет. Свои дела я улаживаю сам. – Вялые складки у рта подобрались, как хищник перед прыжком; он действительно улаживал свои дела сам, Влас был лишь досадным эпизодом. “Ты и сама можешь стать одним из таких эпизодов, если начнешь зарываться, будь начеку”.
– Тогда, если можно, заедем на Васильевский. Мне нужно кое-что отдать вам, и тема будет закрыта.
Грек властно кивнул шоферу – мы отправились на Васильевский, за всю дорогу так и не сказав друг другу больше ни слова.
Через двадцать минут я уже стояла посреди маленькой убогой комнаты, моего временного – слишком временного – пристанища; раскрытая постель еще хранила вмятины от тела Власа, и потому я старалась не смотреть на нее. Я быстро собрала все, что касалось меня: вещи, купленные для обольщения Алены, – мне не хотелось с ними расставаться, маленькая женская слабость; те немногие документы, которые у меня были, так и не просмотренная кассета Нимотси, его записная книжка, моя записная книжка… Я забрала и то, ради чего приехала: фотографии Грека с собаками и телохранителями. Мне они не были больше нужны, но вполне могли выступить в качестве маленького сувенира – ракушечный грот, глянцевая открытка с видом Ласточкина Гнезда: привет из солнечного мира заказных убийств.
Грек терпеливо ждал меня.
– Вы рисковали, Ева, – сказал он, когда машина снова покатила по неухоженным питерским улицам, – вы рисковали, и, возможно, неоправданно.
В его голосе не слышалось угрозы, скорее это было похоже на многообещающее начало мимолетных отношений, интеллектуальный флирт, где все роли расписаны заранее и мне отводятся резонерские реплики младшего партнера по бизнесу, от которого избавляются за двадцать минут до титра “конец”.
– Возможно, – согласилась я, небрежно передавая Греку пачку фотографий, – только предупреждаю: я не имею ни малейшего представления о заказчиках; Так что вольные упражнения на дыбе, выкручивание суставов и сожжение на костре в духе старой доброй инквизиции будет малоэффективно.
Грек с плохо скрываемым интересом рассматривал фотографии.
– По-моему, я вполне фотогеничен, – сказал наконец он. – Вы не находите?
– Нахожу. Вам даже не нужно доплачивать женщине, чтобы лечь с ней в постель, – позволила я себе маленькое хамство случайной попутчицы.
– Я люблю свою жену, – голос Грека был все таким же тихим. – И не трачу деньги на любовниц.
– Надеюсь, это взаимно.
– Увы, нет. Это вы фотографировали?
– Нет. Эти снимки делал парень, которого я вам сдала.
– Отличная работа. Из него мог бы получиться прекрасный фотограф. Он чувствовал объект съемки и неплохо выбирал ракурс. – Грек говорил о Власе в прошедшем времени. – Действительно отличная работа. Может быть, чересчур претенциозно, но характер схвачен. Зачем вы это сделали?
– Поверьте, у меня были веские основания. Достаточно веские.
– Почему я должен вам верить?
– Вы уже поверили один раз. Я сказала, что не умею танцевать, – и не соврала. Я сказала, что у вас есть шанс возникнуть в оптическом прицеле винтовки, – и не соврала.
– Элементы абсолютной правды часто делают убедительным и неотразимым любой лживый орнамент.
– Вы так думаете? – Я не знала, как заставить Грека поверить мне.
– Да. Без несущих конструкций истины здание, построенное на обмане, просто развалится.
– Вы воспринимаете меня как деталь игры, которая ведется против вас?
– Возможно. – У меня вдруг заложило уши от его тихого инквизиторского голоса.
– Смысл? Я не стану втираться к вам в доверие, я могу выйти на следующем перекрестке после светофора и навсегда исчезнуть из вашей жизни. Я не Троянский конь.
– Вы не Троянский конь. Вы – прекрасная Елена, – позволил себе комплимент Грек. – Это-то меня и беспокоит. Зачем вы сдали мне этого фотографа?
– Я же сказала – у меня были веские основания.
– Надеюсь, вы не сводили счеты с неверным любовником…
– Нет. Он действительно был моим любовником.
Недолгое время, но был, – цинично сказала я. Ему нравился мой цинизм, я это видела. – Но все произошло не из-за этого. Поверьте, есть более серьезные причины, чем несчастная любовь.
– Разве для женщины могут быть более серьезные причины, чем несчастная любовь?
Да он философ, скажите пожалуйста!
– У вас слишком сентиментальный взгляд на мир для бизнесмена подобного уровня.
– Вы разбираетесь в бизнесменах подобного уровня?
– Совершенно не разбираюсь, – искренне сказала я. – Просто девочка, которая переходит улицу на зеленый свет с дешевым плейером в рюкзаке в то время, как вы сидите в своей роскошной иномарке и проклинаете красный.
– Значит, если продолжить вашу аналогию, Ева, – вы та самая парвенюшка с окраины, которая случайно попала под дорогую иномарку?
Он мне нравился, сукин сын, он мне определенно нравился!
Он мне нравился, сукин сын, он мне определенно нравился!
– Не под иномарку. Под каток. Под обыкновенный асфальтоукладочный каток. Но осталась жива и теперь требую сатисфакции.
– В наше время девочкам с дешевым плейером в рюкзаке требовать сатисфакции опасно. Можно и пулю в затылок схлопотать.
– Я знаю. Потому и подставляю чужие затылки по мере возможности.
Грек внимательно посмотрел на меня:
– И как только такой хорошенький ротик может произносить такие опереточные фразы?
– Мне никогда не хватало чувства меры, хотя оперетта и не мой жанр.
– А ваш?
– Вестерн-спагетти, – позволила я себе улыбнуться, – а также черно-белые подделки, где месть выступает главным двигателем сюжета.
– Я понял. Чего вы хотите от меня? Ведь вы чего-то хотите, иначе не сделали бы того, что сделали.
– Он мертв? – спросила я, и ни один мускул не дрогнул у меня на лице, ни одна ресница не упала на щеку.
Грек быстро набрал номер по сотовому телефону;
– Все в порядке, Саша?..
Выслушав ответ. Грек откинулся на сиденье.
– Уже мертв. Хотите знать, как это произошло?
– Не хочу.
– Надо полагать, это доставило вам моральное удовлетворение.
– Нет. – Я попыталась быть честной, прежде всего с собой, я даже мельком пожалела несчастного глупого Власа, который был хорош в финале любовного акта и проявке пленки. – Нет. Но чувство долга получило свою порцию сырого мяса.
– И надолго ее хватит, этой порции?
– Не знаю. Похоже, я нахожусь в самом начале пути.
– А у вас есть хватка, – вдруг дал слабину Грек. – Хотите поработать на меня? Я мало кому делаю такие предложения.
Я повернулась к нему всем корпусом – сама невинность, мужественная секретарша с вытравленными пергидролью волосами, которая говорит “нет” боссу, залезшему под юбку.
– Если бы я была деталью в плане, то сейчас сказала бы – “да”.
– А вы говорите?
– А я говорю – “нет”. Мне есть на кого работать.
"Браво! Бис! – зааплодировал Иван. – Торговки чесноком и мочалками на мелкооптовом рынке будут рыдать и утираться бретельками от лифчиков”.
"А актерский состав мексиканских мыльных опер коллективно примет японское подданство и сделает себе харакири на священной горе Фудзияма, – поддержал его Нимотси. – Из зависти. Заметь, только из зависти!"
Мы приехали на Очаковскую, одну из улиц, обрамляющих Смольный. Этот район считался элитным и был заселен внучатыми племянниками и личными шоферами бывших партийных боссов. В сопровождении водителя Сережи и еще двоих, выскочивших из подъехавшего джипа, телохранителей мы поднялись на третий этаж ничем не примечательного сталинского дома. Телохранители остались скучать за дверью, а Сережа, который – видимо, по совместительству – был еще и горничной, барменом и экономкой, принес нам кофе в маленьких дымящихся чашках и коньяк.
От коньяка я отказалась, но кофе выпила с удовольствием.
. – Через сорок минут я должен быть на деловой встрече, – сказал Грек. – Так что давайте сразу покончим с формальностями. Итак, вам ничего от меня не нужно.
– Нужно, – честно сказала я. – Мне нужны деньги. По лицу Грека пробежала едва уловимая брезгливая гримаса.
– Сколько?
– Самый минимум, – я постаралась исправить положение, – самый минимум, который позволит вам считать меня борцом за идею, а не меркантильной сукой. Дело в том, что денег у меня нет вообще.
– Ваш покойный друг не оставил вам даже на карманные расходы?
– Гонорар он должен был получить позднее. За удачно выполненное задание, – мягко напомнила я Греку. – Но заказ остался неудовлетворенным, как вы можете предположить.
– Сколько? Я молчала.
– Пять тысяч долларов вас устроит?
– Это чересчур. – Я ухватилась за пустую чашку кофе. – Я вполне могу обойтись и пятой частью суммы. Мне нужно покрыть транспортные расходы, ну – и суточные на первое время.
Мой ответ понравился Греку и восстановил мою пошатнувшуюся было репутацию.
– Что вы собираетесь делать?
– Мне нужно уехать из Питера. Мне больше нечего здесь делать.
– Хорошо. Все подробности мы обсудим вечером. Перед тем как вы остановите мою машину и сойдете на следующем перекрестке, я приглашаю вас в ресторан.
– В тот самый, – сказала я, имея в виду “Паризиану”.
– Да, в тот самый. Я постоянен в своих привязанностях. А пока можете отдохнуть. Сережа останется с вами и покажет, что к чему. Бояться его не следует. А я заеду за вами к семи.
– Буду ждать вас с нетерпением.
Грек кивнул мне и вышел из комнаты. Спустя некоторое время – должно быть. Грек давал указания своему вассалу – хлопнула входная дверь. Теперь можно осмотреться.
В широком низком окне равнодушно отражались дома на противоположной стороне лысой, лишенной малейшего намека на деревья улицы. Скучнее не придумаешь, как раз в стиле партийных постановлений. Я тут же переключилась на комнату – это было гораздо интереснее и могло бы хоть чуть-чуть объяснить мне Грека. Стену напротив окна украшала огромная копия “Садов наслаждений” Босха. Ничего себе, у хозяина довольно пессимистичный взгляд на мир! Я так и видела автора копии, бородатого красномордого выпускника Академии художеств, любителя Сартра и мастера лессировок; в моем воображении он оказался удивительно похожим на изможденного эстета Василия Григорьевича, который читал нам во ВГИКе историю искусств. Босх и Дюрер были любимцами Василия Григорьевича, полгода он сладострастно терзал их творчество, отнимая учебные часы у других, ни в чем не повинных великих живописцев. Босха я всегда побаивалась, теперь же увидела в нем союзника – должно быть, респектабельного Грека мучили те же демоны, что и меня.
Пока я разглядывала триптих, появился Сережа – на этот раз с халатом и полотенцем.
– Что-нибудь нужно? – спросил он осуждающе-вежливым тоном состарившейся кормилицы.
– Разве что журнал “Космополитен”.
Сережа развел руками:
– Макулатуру не держим.
– А жена хозяина не балуется?
– Нет. И потом – здесь ее не бывает. Но есть библиотека, телевизор и тренажерный зал. – Сережа явно не знал, что со мной делать.
– Нет. Это чересчур мужские развлечения.
– Как знаете. Есть видео. Можете посмотреть, если подберете что-нибудь такое… Немужское. Приготовить вам ванну?
– Пожалуй.
Почему бы и нет. В конце концов, даже если все и сложится не лучшим образом – помыться никогда не мешает, за последнее время я сменила полдюжины ванн, и до сих пор жива. До сих пор жива – и это вселяет оптимизм.
Я прошлась по комнате, царапнула ногтем копию Босха и углубилась в изучение письменного стола. Таким и должен быть письменный стол преуспевающего бизнесмена: абсолютно стерильным и чисто прибранным, никаких трупиков деловых бумаг на поле боя. Воровато оглядываясь на дверь, я взяла в руки фотографии, украшавшие стол: на одной из них был запечатлен сам Грек и женщина с немолодым, усталым, как будто извиняющимся лицом. “Не очень-то ты и счастлив, друг мой”, – подумала я о Греке. На второй – помахивал теннисной ракеткой холеный молодой человек, чем-то неуловимо похожий на жену Грека: тот же извиняющийся изгиб губ, тот же высокий лоб, даже слишком высокий. Молодого человека можно было назвать красивым, если бы не некая скрытая червоточина, ушедшая на второй план порочности: так иногда безмятежная гладь воды скрывает заросшие лилиями омуты.
Поставив фотографии на стол, я вышла в коридор и наугад направилась в ванную, которую сразу определила по шуму воды. Сережа сидел на краю ванны, больше смахивающей на маленький бассейн, и пускал пенку.
– Очень мило, – похвалила я водителя Грека, подавляя в себе искушение сунуть ему в пасть кусочек сахара за усердие. – А массаж в этом доме делают?
Сережа спрыгнул с бортика ванны и подошел ко мне вплотную. Спустя секунду я ощутила на своем подбородке его железные пальцы.
– Не зарывайся, голубка, – сказал Сережа. – Если с утра тебе повезло, то не думай, что к вечеру марьяж сложится.
– Очень на это надеюсь, голубь, – в тон ему ответила я, выталкивая слова сквозь его хватку, – очень. А ты лучше прижми хвост и слушай хозяина, пока он жив и приплачивает тебе за вредную работу.
Я смотрела ему прямо в глаза – это умение смотреть в глаза пришло ко мне вместе с лицом Евы, покойной Мыши даже в голову не пришло бы, что можно вот так безнаказанно смотреть людям в зрачки, различая в глазных яблоках червоточины тайных страхов и желаний.
– С удовольствием бы тебя пристрелил, – сплюнул Сережа, отводя взгляд.
– А я бы с удовольствием с тобой переспала.
– Сучка, – впрочем, теперь в голосе Сережи звучало скрытое одобрение, – чую, ты еще заставишь нас рвать волосы на заднице!