Я лениво подумала о том, что за последний месяц сажусь уже в четвертую иномарку. Но эта была особенная – отправной пункт моей нынешней жизни и последняя строка приговора Нимотси.
– Куда едем? – спросил Володька, тяжело плюхнувшись рядом.
– Проспект Мира.
– Жаль, жаль. Мне бы больше подошел какой-нибудь из отдаленных районов. Или город Клин Московской области. Очень не хочется с тобой расставаться.
– Только не вздумай сказать, что я просто симпатяшка.
– И в мыслях не было!..
Володька включил магнитолу – и салон заполнил приторный Крис Айзек, призванный размягчать куриные мозги Володькиных автомобильных девиц. Некоторое время мы ехали молча.
– Я слышала, у тебя умер приятель?
– Да, – сказал Володька. – Это большое несчастье. Подстрелили беднягу. А я очень любил старика Карапузова – это фамилия у него была такая, Карапузов. Даже удивляюсь, как с такой фамилией смерть приняла его всерьез! Так что я очень переживаю и нуждаюсь в утешении… , – Не представляю себе, что нужно делать в таких случаях.
– Ничего особенного: положить мне руку на плечо и сказать: “Держись, друг! Все проходит. И расставание – это такая же иллюзия, как и распиленная фокусником смазливая бабенка. Но торопиться не стоит, представление не начнется до третьего звонка и всем хватит мест в партере царствия небесного…"
– Ну, думаю, что царствие небесное тебе не грозит.
– Не скажи! Я всегда на подхвате и так намозолил глаза Всевышнему, что вполне сойду за своего.
…Дорога оказалась очень короткой, что с сожалением констатировал Володька, подъехав к моему дому.
– Кофе не угостишь? Или рюмахой коньяка? – глядя в пространство, сказал Туманов.
– Зачем? По-моему, ты прилично выпил в клубе.
– Считай, что я напрашиваюсь в гости с далеко идущими намерениями, – отбросив все приличия, заявил Володька.
Я повернулась к нему и ласково потрепала по мохнатой голове:
– Если бы мне пришлось поить кофе всех желающих подняться в квартиру, то без собственной плантации в Бразилии не обошлось бы. Или я погорела бы на оптовых закупках кофейных зерен.
– На самом деле у меня к тебе деловое предложение.
– Тогда имеет смысл пригласить меня в офис для такого радостного события. Меня вполне бы устроила аудиенция где-то в районе двенадцати часов. Раньше я не встаю.
– Одно не исключает другого.
– Скорее подразумевает, – закончила я фразу вместо Володьки. – Ну вот что, мы с тобой довольно пожилые люди. Так что давай не будем изображать внезапно вспыхнувшую страсть. И ограничимся невинным дружеским поцелуем в салоне машины. А завтра я к твоим услугам.
– Не стоит хамить мне, – впрочем, без угрозы заметил Володька. – Я ведь в этом городе не последний человек.
– Тебе так только кажется. – Я шла напролом; я понимала, что только такое распределение ролей может всерьез задеть Володьку, вызвать в нем злой интерес и желание сломать строптивую бабенку.
– Ты сколько в Москве? – спросил он. Я протянула руку и легко коснулась заросшего тумановского лица:
– Пятый день.
– Ретиво начинаешь.
– Иначе никак. Соблазнов много, а времени мало. Нужно кое-что успеть, прежде чем последовать примеру твоего друга старика Карапузова.
– Ну, в некоторых вещах ты преуспела. Значит, сегодня мне ничего не обломится? – деловито спросил Володька.
– Ничего.
– Но я могу надеяться?
– Это несерьезно. У тебя масса старлеток, готовых лечь с тобой за одни только габариты. Я – женщина усталая и серьезная. Я не люблю торчать в темном баре с бутылкой коллекционного шампанского, которое можно невзначай выпить с крутого перепоя. К тому же я прошла тот критический период, когда на жизнь можно зарабатывать лишь частями тела. Мне это неинтересно. И имитировать пылкую любовь, как все твои продажные потаскушки, тоже неинтересно.
– А что же тебе интересно?
Вперед, Ева! Забрасывай свой крохотный невод, может, что и удастся поймать в мутной воде…
– Нестандартные люди, нестандартные ситуации, нестандартные деньги, нестандартный секс…
– О последнем, пожалуйста, поподробнее…
– Не стоит.
– Ты меня интригуешь. Я не буду бросаться на тебя, но оставляю за собой право кое-что тебе предложить.
– Для “Мисс грудь” я, пожалуй старовата. И для шумных выездов в голландские стриптиз-клубы тоже.
По лицу Володьки пробежала тень. – При чем здесь это?
– Ни при чем?
– Что, дохлый мариец наплел? Так ты больше слушай этого пьянчугу. Он же неадекватен текущему моменту. И потом, все эти симпатичные грешки в прошлом, уверяю тебя.
– Тогда с нетерпением жду, что еще ты вытащишь из рукава.
– Я управляю довольно солидным закрытым клубом, в котором бывает некоторое количество людей, скажем так, влиятельных. Я не беру высшие политические сферы…
– Еще бы! – хмыкнула я.
– ..но шоу-бизнес, информационные холдинги, киношная богема – вполне, вполне. Попадаются даже одинокие сырьевые акулы – нефть, газ, лес. Те, кто не лишен фантазии. А ты – баба неглупая, это видно. Очень неглупая. Красавица к тому же – сочетание противоестественное. Но иногда даже хочется, чтобы ты почаще раскрывала рот, а не другое место. Здоровый цинизм тоже подойдет. Только без наглости. Ну, и чувство юмора подчистишь. И думаю – ты вполне можешь у нас прижиться. При хорошем раскладе даже стать визитной карточкой клуба. Только слушайся дядю Володю.
– Визитной карточкой? Тогда, если можно, – с кием в руках.
– Играешь? – несказанно удивился Володька.
– Есть такой грех, – набивала себе цену я, – одно плохо – в вашей испанской эстетике ничего не смыслю.
– Это необязательно.
– Маленький нюанс – сколько это будет стоить?
– На прокладки хватит, – сально улыбнулся Володька. – И другие бытовые мелочи. О цене договоримся в следующий раз. Это официальное предложение.
– Я подумаю.
– Она еще думает! Да вы с ума сошли, дамочка. Даже мои знакомые вгиковские бестии никогда не получали таких предложений. А они, скажу тебе, девицы в порядке, и знаю я их уйму лет. А вот поди ж ты… Поймала меня, а я калач тертый и в вопросах женской привлекательности соображаю.
– Я в курсе.
– Ладно, если чашку кофе страждущему не нальют… – Прищурив глаз, Володька взглянул на меня.
– Не нальют.
– ..тогда оставляй координаты. Созвонимся.
Мы обменялись телефонами. Это был тот самый телефон, по которому звонил Нимотси. Я благополучно покинула машину Туманова, который больше не делал попыток сопровождать меня.
…Я заснула мертвецким сном, а проснувшись, провалялась в кровати до самого обеда. Судя по всему, жизнь обещает быть бурной. Набирайся сил, Ева. Кушай манго и авокадо, покупай крем от морщин и водоустойчивую тушь…
После двух начались звонки. Первым прорезался, казалось, никогда не спавший Туманов. Мы договорились встретиться в клубе вечером, он специально заедет за мной, спасибо, очень любезно с твоей стороны… Затем наступила очередь Серьги. Он мутно извинился за изгаженную ночь, попутно пожаловавшись на взрывной марийский темперамент. Я легко извинила его, мы поболтали о клубных мелочах и о сорванном кинжале, который Серьга не помнил, и лишь потом он спросил:
– Ну что, пообщалась?
По злобно-завистливому тону я поняла, что он имеет ИКУ толстого счастливчика Туманова.
– Был грех, – ответила я, – спасибо, что свел с таким экстравагантным человеком.
– Запупырил? – напрямик спросил Серьга. Его видимая асексуальность позволяла говорить в таком покровительственно-циничном тоне с любой женщиной.
– До этого не дошло.
– Я чего звоню… – Серьга воспрял духом. – Может, попозируешь мне? Написать тебя хочу.
Я согласилась. В этом не было ничего подозрительного. Тем более что именно у Серьги как у завсегдатая клуба в самой непринужденной обстановке я могла узнать кое-какие подробности не только о Туманове – он-то как раз интересовал меня меньше всего, – но и о Шуре Шинкареве, которого я знала под почтительным именем Александр Анатольевич. Я попросила Серьгу приехать ко мне, на проспект Мира, – и, похоже, он обрадовался.
Спустя два часа он появился, груженный, как мул, какими-то облезлыми спортивными сумками. А еще через час я уже сидела на импровизированном подиуме в окружении реквизита, привезенного Серьгой. Преобладала глина – кувшины с проломленными боками и сетью мелких трещин; ритуальные фигурки, смахивающие на детали жертвоприношения; совершенно потрясающая кофейная мельница, пережившая не одно столетие. Уйма времени ушла на ткань, в которую оборачивал меня Серьга; фантастические расцветки, способные жаром, идущим изнутри, испепелить не одну человеческую душу. Наконец подходящий тон был выбран.
Серьга засунул в магнитофон кассету эквадорских инков – нежная флейта и гортанные выкрики разреженного воздуха Анд.
– По-моему, ты мне льстишь, – сказала я, когда Серьга углубился в холст. – Я всегда подозревала, что экзотична, но не настолько же!
– Экзотика здесь ни при чем. Я экзотики во ВГИКе навидался – и тех, которые с пальм слезли, и тех, которые гашиш потягивали, что твою приму – индусов всяких да филиппинцев. И даже немок, которые ноги не бреют, – парировал безнадежно гладкий, безволосый Серьга. – Просто мне ясно, что ты совершенно нездешний человек. У тебя лицо странное. Не отсюда, – Из забытых Богом племен Амазонки, что ли?
– И не оттуда. Я выбрал что-то похожее и все равно чую, не то… Лицо другое.
– Другое?
– Ну, неразмятое, что ли. Не могу уловить суть. Это привлекает, но совершенно непонятно, – сказал бесхитростный Серьга. – Как будто ты сама по себе, а оно – само по себе. Не знаю, как объяснить.
Зато я знала. Уйдя за занавес своего нового лица и репетируя там новую пьесу, я наивно думала, что могу скрыться от всего мира. Но этот сермяжный марийский парень вот так на раз нашел крохотную дырку и теперь вовсю подсматривает.
Стараясь отогнать эти неутешительные для меня мысли, я завела ничего не значащий разговор о вчерашней ночи – от него Серьга благополучно отклонился. Шуру Шинкарева он не знал вовсе – так, ходит изредка в клуб, у него какие-то дела с Володькой. Когда-то бывал чаще, когда Володька вплотную сидел на консумации, теперь лишь изредка. Туманов – хитрая сволочь, но парень незлобивый; еще во ВГИКе мог подать на Серьгу в суд, да не подал.
– Это за что же? – спросила я, прекрасно зная историю Серьги.
– Да в морду дал из-за твоей гнидской Алены. Имя прозвучало, как пароль, и этого оказалось достаточно, чтобы плотина оказалась прорванной, а Серегина душа затопленной, как рисовые поля. О чем бы он ни говорил – разговор возвращался к Алене, к тому, какая она тварь, искусительница, двустволка, праздная сволочь, сидящая на деньгах своих родителей, стерва, подонское рыло, красотка хренова…
– Да ты, никак, ее любишь до сих пор! – наконец не выдержала я.
Лучше бы я этого не произносила. Серьга бросил уголь, которым делал рисунок, и даже покраснел от возмущения. Мне с трудом удалось его успокоить, вытащить из прошлого и вернуть в сегодняшний день. Только для того, чтобы не разрыдаться самой: я одна знала, что Алены нет в живых, и каждое воспоминание о ней убивало ее снова и снова. Я никогда, никогда не скажу об этом Серьге даже под страхом смерти – а он все спрашивает и спрашивает: как она живет, какая она и любит ли по-прежнему клубнику с сахаром…
Получив на все некоторое подобие ответов, Серьга стал рассказывать о Москве, о той специфической жизни, которой теперь принадлежал сам. Он так и не смогло конца адаптироваться, и все его беглые и довольно забавные характеристики были похожи на записки путешественника. Путешественника, который прибыл в страну, языка которой не знает. Героем историй был он сам. О мужчинах, большинству из которых он проигрывал, Серьга говорил довольно смазанно. А женщин классифицировал просто – они делились на две категории:
"честных давалок” (выражение, которое я уже знала). Определение второй было непечатным, и из уважения ко мне Серьга подобрал приблизительный синоним: “гнездорванки".
Бесхитростные “честные давалки” трудились водителями трамваев и троллейбусов, на кондитерской фабрике им. Бабаева, в сфере коммунальных услуг, на фабриках чулочно-носочных изделий и прочая, прочая…
Куда изощреннее были “гнездорванки”, которые, в свою очередь, тоже делились на два подвида: “карьерных сук” и “отвязных потаскух”. С “отвязными потаскухами” вес было ясно – они зарабатывали себе на жизнь определенной частью тела и могли принадлежать как одному человеку, так и нескольким сразу. К “карьерным сукам” Серьга относился с большим уважением и не отказывал им в уме и целеустремленности. Я подозревала, что сама была зачислена Серьгой в последние.
– Ну, так и женись на честной давалке, воспитательнице детского сада, например, – сказала я Серьге. – Наплодишь детей и будешь счастлив весь остаток жизни.
– Не могу, – с сожалением ответил Серьга, – рад бы, да не получается. А все этот институт проклятый. Ушиблен тамошними бабами, так что любая невгиковская кажется пресной. Привык, понимаешь, они совсем другие, – Серьга, очевидно, имел в виду Алену. – Ты тоже похожа…
Я увела разговор от скользкой темы и сконцентрировалась на Туманове. Здесь Серьга мало чем мне мог помочь, хотя общался с Володькой довольно плотно. Его эскизы говорили о людях гораздо больше, чем мог сказать он сам. Вот и сейчас, набрасывая углем контуры моего лица, он подошел ко мне так близко, как не подходил еще никто, – подошел и не заметил…
Мы расстались вечером, договорившись об очередном сеансе, вполне довольные друг другом. Серьга поехал на съемки ролика, который ему сосватал кто-то из бывших однокурсников, сидевших сейчас на рекламе. “Валю деньгу зашибать”, – прокомментировал это Серьга. Судя по всему, зарабатывал он неплохо, что совсем не вязалось с его захламленной квартирой на “Пражской” и запущенным внешним видом.
Даже приходящей любовницы у него не было, не говоря уже о постоянных связях. Когда я поинтересовалась этим. Серьга сказал, что считает ниже своего достоинства тратить бабки на хищных меркантильных прохиндеек. Почти все, что он зарабатывал, пересылалось многочисленному каныгинскому клану в марийскую деревню.
В одиннадцать за мной заехал Володька, который одуряюще пах потом и каким-то дорогим одеколоном.
– Совсем запарился, целый день на ногах, – сказал он, – ну, двинули, мать!
* * *…Так началась моя полуночная московская жизнь. Через неделю Володька объявил мне, что берет меня в штат обслуги клуба, и это только начало. Этому событию предшествовали несколько довольно насыщенных людьми ночей. Одну из них я провела за бильярдом с двумя очень похожими друг на друга лысеющими субъектами.
Уже потом Володька намекнул мне, что это и есть настоящие владельцы клуба. Они были братьями, и обоим братьям я понравилась, что Туманов посчитал своим личным успехом. Старший брат опекал младшего, младший – уважал старшего, кроме того, совсем недавно они похоронили мать, и соперничество за обладание одной женщиной выглядело неуместным – во всяком случае, теперь.
От меня требовалось немногое: почаще произносить свое имя, которое заставляло мужчин дежурно шутить по его поводу; с невинным лицом отпускать провоцирующие реплики и при случае играть на бильярде. В “Апартадо” бильярд никогда не был профессиональным, здесь скорее собирались респектабельные любители – потенциальные “лохи” на жаргоне, о котором мне поведала еще старая троцкистка Софья Николаевна, соседка Левы Лейкинда.
Я играла на бильярде в свободное от вина и ухаживаний время. Никаких ставок, а в качестве выигрыша – или проигрыша – визитка очередного посетителя. Таких визиток у меня собралось великое множество – вот когда я вспомнила Веньку с ее страстью к коллекционированию нужных знакомств. Я была лишена ее честолюбивых амбиций, хотя Володька, вполглаза присматривавший за мной, был другого мнения. Для него это была лишь искусная игра хищной самки. Для всех остальных я была забавной штучкой, еще не проглоченной Москвой, а потому – свежей и интересной. Я ни с кем не налаживала особых контактов, уклонялась от обильно назначаемых любовных свиданий, и вскоре за мной закрепилась репутация самостоятельной, немного циничной женщины, живущей в свое удовольствие.
Несколько раз в клуб приезжал Александр Анатольевич – иногда с компанией (которая интересовала меня больше всего), но чаще – один. Он производил очень благостное впечатление, но я хорошо помнила нашу первую встречу в метро и его последующие звонки мне – “ваш сценарий принят…”.
Мне так и не удалось подцепить его, хотя это был единственный человек, которого я страстно желала видеть в своей коллекции. Легкий кивок головы, ничего не выражающая улыбка – и все. В любом другом случае я дала бы понять, что он интересен мне, – в любом, но только не в этом. Играть в открытую тоже было опасно – чрезмерный интерес мог насторожить его. А те робкие знаки внимания, которые я ему оказывала, не произвели на Шуру Шинкарева, как называл его Володька, никакого впечатления.
Должно быть, я не в его вкусе. Это был первый прокол, первый легкий щелчок по моему задранному носу – не стоит думать, что ты можешь обаять любого. Не стоит думать, что ты можешь добраться до сути, прыгая из постели в постель. К этому я была не готова. Это было обидно, тем более что мы представлены друг другу…
Нужно было думать о каком-то другом, принципиально ином варианте. Но ничего более-менее приличного в голову не приходило. Долгими предутренними часами я валялась в кровати, придумывая все новые и новые схемы, некоторые казались мне вполне сносными, – но наступало утро, и при свете дня они выглядели смехотворно: некоторые варианты я отмела из-за их явной киношности, другие же могли засветить меня с первых же минут. Кроме того, нужно отдавать себе отчет, что ты только сопливая дилетантка, случайно удержавшаяся на гребне волны. То, что ты еще жива, – просто случайность, до тебя не доходят руки. Но стоит только чуть-чуть внимательнее к тебе присмотреться – и все вылезет наружу.