…Разместив текст на двух сторонах невинной открытки “С днем рождения” – лохматый щенок и утенок в матроске, – я сожгла все черновики и выбросила в мусоропровод фломастеры, которыми писала, – никаких улик, никаких улик.
Для того чтобы сделать копию, мне пришлось прикупить самый дешевый видеоплейер – не стоит возбуждать лишних подозрений ни у кого. На куске пленки в течение пяти минут умирала несчастная Юленька.
Я отправилась к Володьке, хорошо зная его сегодняшнее расписание: отборочные туры районного конкурса, а потом – клуб, где у него была назначена встреча с ведущим светской хроники московского дециметрового канала.
Никого не встретив в подъезде, я добрых пять минут звонила в дверь – на случай непредвиденных обстоятельств. Потом открыла ее и вошла.
Квартира в отсутствие Володьки выглядела еще более неухоженной, а женщины на плакатах – потерянными: им некому было демонстрировать свои стриженые лобки. Вещи в отсутствие хозяина тихонько сходили с ума, собирались в самые невероятные группы, сидели на корточках у тротуара, как праздные узбеки, пожевывали табак – в общем, делали что хотели.
Я вставила кассету в видеомагнитофон, поставив ее на начало, и положила письмо туда, где Володька сразу же найдет его – в огромный холодильник. По приезде он всегда трескает пиво, я очень хорошо усвоила эту его привычку. Я поставила письмо и прижала ее упаковкой пива.
Я задержалась лишь на секунду – меня пронзила шальная мысль: еще можно все переиграть, дать отбой, забрать письмо, забрать кассету; спать с Володькой, а в перспективе с кем-то другим, не таким толстым, но таким же ласковым – кого я смогу полюбить; пить вино в клубе, внедриться в одну из частных телекомпаний в качестве ведущей какого-нибудь развязного шоу. Выйти замуж, поменять фамилию – никто и концов не найдет…
Но я тут же вспомнила вчерашний день, когда переписывала финал съемки: ты не имеешь права, Юленька с перерезанным горлом уже не сможет за себя отомстить – значит, это должен сделать кто-то другой. А кто-то другой – это я.
…Я выбросила в мусорный бак возле своего дома дубликаты ключей, а вечером уже была в клубе. Туманов еще не приезжал, хотя до встречи с модным телевизионным тусовщиком оставалось всего полчаса. Я напропалую кокетничала с моим любимым официантом-тореро, позвали Ролик; клевала “бандерильяс”, к которым пристрастилась, и ждала Володьку.
Наконец он появился – по его жизнерадостно запыхавшейся туше я поняла, что дома он еще не был. Что ж, тем лучше: эта ночь была нашей, и я вполне смогу увидеть его непосредственную реакцию.
Володька облобызал меня, отпустил пару стандартных шуток по поводу девочек в подмосковных городках и отправился в туалет – “подмыть вспотевшую харю и лесистые подмышки”. Я знала, что у него в кабинетике висит целый ворох рубашек и пара костюмов, – сейчас он переоденется, встретится с нужным человечком с ТВ, пропустит с ним кувшинчик вина, коснется мягкой ладонью моих сосков, как раз перед тем как швейцар распахнет дверь в стылую ночь, мы сядем в машину и…
Произошло именно так. Или почти так.
В три часа мы уже подъезжали к Володькиному дому. Он был оживлен, как никогда, и шутил так удачно, что я смеялась всю дорогу, отбросив всякую снисходительность. Телевизионщик предложил Володьке делать программу на одном из каналов. Программа должна была быть авторской, руководство компании готово было инвестировать в нее немалые суммы и предоставить Туманову полную свободу.
– Карт-бланш, любовь моя, – веселился Володька в тесном салоне машины, – они дают мне карт-бланш! Ты и я – вместе сможем сделать из этой приторной затеи нечто совершенно фантастическое. Мода, кино, красивые шейки, красивые щиколотки.
– Я-то здесь при чем?
– При мне, крошка, при мне! Разве я не говорил тебе, что стал тосковать в твое отсутствие? Придется выдать тебе запасные ключи от квартиры.
Поздно. Мне уже не нужны запасные ключи от твоей квартиры.
Мы завалились в квартиру, и, едва скинув сапоги, я сразу же отправилась в душ – продекларированный жест, к которому Володька уже привык.
Струи отчаянно хлещущей воды заглушали все звуки в квартире, я подставляла воде лицо и напряженно ждала. Но все равно – появление Володьки оказалось неожиданным.
Напрягшейся спиной я почувствовала, что он открыл дверь в ванную и остановился на пороге.
– Что случилось, милый? – проворковала я, не поворачивая головы, хотя больше всего мне хотелось сейчас посмотреть на него. Прошло достаточно времени – ровно столько, чтобы потянуться за пивом в холодильник, обнаружить письмо, прочитать его и просмотреть кассету: я всегда мылась достаточно долго.
Ответа не последовало.
– Решил изменить правила и нюансы совокупления? – Вопрос был вполне естественным, до сих пор Володька ни разу не входил в ванную, когда я находилась там, – очевидно, считал, что каждый человек имеет право в частном порядке подбрить подмышки и волоски на ногах…
И снова молчание.
– Раздевайся, посмотрю на твою тушку при свете, – не унималась я, стараясь, чтобы вытянувшаяся хлыстом напряженная спина не выдала меня. И это тоже было вполне естественно: я никогда не видела Туманова голым при свете, он называл это стыдливым кодексом японских гейш.
Никакой реакции – хотя я чувствовала, что он никуда не ушел, его тяжелое дыхание заполнило маленькое пространство ванной и отразилось в бледных кафельных плитках.
Теперь пора.
Я медленно завернула краны и сказала, не поворачиваясь:
– Подай мне халат.
Но и этого он не сделал.
Тогда я наконец повернулась и увидела его смазанное страшное лицо: такое выражение бывает у одинокой беспомощной женщины, оставшейся один на один с насильником – нож уже занесен, и помощи ждать неоткуда. Володькина борода, спутавшись, сбилась набок – всегда холеная жесткая борода; глаза запали. Но даже не мог поразило меня – запах.
Одуряющий запах пота.
Пот тек по его широкому лицу – град пота, струи пота, поток пота, я видела, как стекают эти стремительные бессмысленные потоки. На светлой рубахе выступили темные пятна – подмышки, подбрюшье, выпуклая свисающая грудь. Он, не отрываясь, смотрел на меня, цепляясь глазами за мой всегдашний спокойный силуэт, как за край пропасти.
– Что-то случилось? – спросила я. – Кто-то умер?
Что произошло? Ты меня пугаешь.
Он судорожно сглотнул. Я чувствовала, что больше всего ему хочется закричать. Но он не закричал – слова застряли у него в горле вздувшимся тромбом.
Я вылезла из ванны, молча надела халат. И только потом тряхнула окаменевшую груду мяса:
– Да что с тобой?!
И чуть не потеряла сознание от запаха. Это был совсем не тот пот, который я успела узнать в Володьке. Он мог быть разным – торжествующим и тонким, когда он доводил женщину до вершины: так пахнут хорошие любовники. Он мог быть тяжеловатым, как после переноски тяжестей или корчевки бревен, – так пахнут мужики, удачно делающие свое дело. Он был хорошим любовником, он отлично делал свое праздное, немного скользкое дело.
Но сейчас – сейчас было совсем другое. Этот страх. Животный страх, такая же естественная реакция, как пометить свою территорию. Он ее и пометил – жалкий, вонючий, бьющий в нос запашок.
– Тебе плохо? Ты весь вымок.
Наконец Володька приоткрыл губы, выпустил воздух и просипел:
– Все в порядке. Но сейчас ты должна уйти. Одевайся.
– Не очень-то вежливо с твоей стороны. Куда может пойти одинокая женщина в три часа ночи?
– Возьми машину. Я дам денег. Но сейчас ты должна уйти.
– Я не уйду, пока ты не объяснишь мне, в чем дело.
– Я прошу тебя. – Его лицо жалко сморщилось. – Завтра… Завтра я все тебе объясню…
– До ревности я не опущусь, не надейся. Но с простым любопытством мне не справиться. Что-то произошло? Что-то серьезное?
Лицо Володьки исказила мука. Только мое присутствие сдерживало его от того, чтобы не упасть на пол и глухо не замычать.
– Уходи, я прошу тебя…
Я пожала плечами, сбросила халат на пол и начала одеваться. Слишком медленно, провоцируя Володьку, – я это видела. Он стоял рядом, не отходя от меня ни на шаг, – как будто боялся, что я передумаю, закапризничаю и останусь, это было в моем стиле – милая строптивость. Ему она всегда нравилась, но сейчас он был готов применить силу и выбросить меня из квартиры. “Давай, давай, быстрее, черт возьми! – читалось во всей его напряженной позе. – Что же ты так копаешься!"
– А что с ключами? – напоследок спросила я. Он непонимающе посмотрел на меня.
– Ты же обещал мне дать ключи от твоего милого распутного гнездышка. Я почти согласна.
– Завтра. – В столице промелькнула досадливая осмысленность. – Давай решим все завтра. Позвони мне с утра… Нет, лучше днем.
– Завтра. – В столице промелькнула досадливая осмысленность. – Давай решим все завтра. Позвони мне с утра… Нет, лучше днем.
– Днем мы встречаемся с телевизионщиком. Ты забыл?
– Да, да… Там и состыкуемся. Позвони мне. – Володька мог сказать мне сейчас все, что угодно: встретимся в клубе, встретимся в президентской резиденции “Завидово”, встретимся на крыше Эмпайр Стейт Билдинг, только уйди, уйди, пожалуйста, будь ты проклята!..
Я оделась, в оглушающей тишине, преследуемая безжизненной тенью Володьки, натянула сапоги и пальто и уже в дверях обернулась:
– Я не обижаюсь. Значит, завтра ты за мной заедешь, и махнем к нашему телевизионному юнцу. Я позвоню.
– Да, да. – Володька даже не слушал меня. – Ты мудрая женщина, и я тебя люблю. Спасибо тебе.
И он захлопнул за мной дверь – так захлопывают камеру смертников: навсегда.
Я осталась одна на лестничной площадке, приложила ухо к двери: бесполезно. Если даже он и будет звонить кому-то – а в этом я не сомневалась, – телефон в комнате. Тяжелая металлическая дверь сохранит все тайны: о всяком случае, для меня.
От напряжения разболелась голова: я ожидала всего, только не этой чудовищной реакции Туманова. Она была неясна мне. Естественно, у него нет денег, чтобы расплатиться, – уж об этом я позабочусь, я назову такую сумму, которую ему не собрать, а о примерных доходах Володьки я уже имела представление. Но не это, не это деморализовало его. Смерть Юленьки?
Но они давно в разводе, они были разведены еще во ВГИКе, Юленька стала попивать, а в записях Нимотси вообще предстала записной наркоманкой…
Страх. Потный, липкий страх.
Страх перед теми, кто стоит за ним. Я попыталась проследить ход его мыслей. Почему предполагаемые шантажисты обратились именно к нему? К нему, а не к Александру Анатольевичу, например? Значит – это именно он засветился, привел “хвост”, дал кому-то понять, что он и есть то самое слабое звено, через которое можно вытащить всю цепочку.
Сейчас Володька блуждает в потемках: а вдруг это никакие не шантажисты-любители, а вполне реальные силы, возможно даже – спецслужбы, затеявшие с ним такую изощренную игру? Невидимые враги могут материализоваться в чем угодно и разрушить ярмарочный тумановский мир с разноцветными перспективами и запахами хорошо вымытого женского тела… Он уже разрушен.
Он уже разрушен.
Я вышла на улицу – тихую, почти прозрачную от холода, – такой холод бывает лишь в библейских пустынях, когда Моисеев народ устает умирать от жары…
Совсем мало огней, только мертвые тела машин, которыми утыканы тротуары. Вот и Володькин “Форд” – я коснулась его рукой и прошла мимо.
На пустынной улице, увидев одинокие фары, я подняла руку, прикинув, сколько будет стоить поездка до моего дома. Нужно посмотреть, сколько денег у меня с собой. Кажется, я бросила несколько крупных купюр в сумочку.
Сумочка.
Черт возьми, я забыла ее у Туманова, и только потому, что мой уход был похож на бегство – почти изгнание торгующих из храма. Подумав секунду, я решила вернуться.
Косметичка, пудреница, тюбик помады, маленький флакон духов – ни одна женщина после двадцати пяти уже не может обойтись без этих вполне невинных ухищрений. Без тяжелой артиллерии вспомогательных средств ее оборона будет прорвана. Вполне естественно, что я решила забрать их. Кроме того, там деньги и ключи…
Я тут же вспомнила, что ключи лежат у меняв кармане пальто, – эту бесшабашную привычку обходиться без кошельков и брелоков для ключей я приобрела еще во ВГИКе. Но Володька-то об этом не знал, и у меня появился вполне извинительный повод, чтобы вернуться. Заодно посмотрю, как он себя чувствует. Первый порыв должен пройти, и, возможно, он в состоянии хоть что-то связно объяснить. Что-то такое, что в дальнейшем может помочь – незначительная деталь, вскользь произнесенное имя – почему нет? И я вернулась.
Я вернулась и за пятьдесят метров от Володькиного дома увидела одинокую фигуру, выходящую из подъезда.
Воистину сегодня была ночь сюрпризов – я едва удержалась на ногах и прикрыла рот рукой.
Это был Олег Васильевич.
Если бы из тумановского подъезда выплыла украшенная лентами гондола и гондольер затянул бы баркаролу, я была бы меньше удивлена.
Спрятавшись за припаркованные к бордюру “Жигули”, я затаила дыхание. Что он делает здесь – и именно в доме, где живет Володька? Я сразу же отмела жалкие доводы в пользу случайных совпадений. Такого не бывает, не может быть. Он живет на другом конце Москвы, и встретить его здесь в три часа ночи?..
Я прижалась к капоту “Жигулей”, когда “Шкода” Олега Васильевича проехала мимо меня. Наверное, точно так, или почти так, чувствовал себя Володька. Окружающий мир, любовно составленный мной из примитивных кирпичиков, грозил обрушиться и похоронить под своими руинами меня.
Поход к Туманову сразу отодвинулся на задний план, черт с ней, с сумочкой, – не сегодня так завтра я возьму ее у Володьки. Но что делает здесь Олег Васильевич?
Я знала – что, догадка уже покоилась в недрах моей уставшей от постоянного бегства и притворства души. Но я так и не решалась произнести это вслух.
И только когда порыв внезапного ветра остудил мое горевшее лицо, я сказала сама себе: “Он следит за тобой.
Он следит за тобой, и ты сама в этом виновата, ты сунула голову в пасть неизвестного тебе животного, не удосужившись даже подстраховаться. Быть может, неповоротливая, тяжеловесная милиция была бы для тебя менее опасна, чем этот человек, явившийся по первому твоему требованию и играючи вытащивший начинающую домушницу из передряги”.
Я вспомнила, как легко, как подозрительно легко он забрал меня из отделения и сказал то, что сказал: “У меня есть некоторые связи”. Известное дело какие. Конечно, есть – плюс айкидо, рукопашный бой и малокалиберная винтовка. Да не одна винтовка, здесь пахнет табельным оружием повнушительнее, я даже скрипнула зубами, вспомнив его хищный профиль маленького, но опасного зверька! Это тебе не простодушные толстогубые менты из патрульно-постовой службы: они смотрели на Олега Васильевича как на представителя конкурирующей службы с гораздо более широкими полномочиями – сплошное показное радушие и бессильная ненависть. Он не дурак, этот типчик, интересно, какое у него звание? А если он состоял или состоит в структурах, то вполне может заинтересоваться, что же я делала в квартире Сирина на самом деле… Установить, что это за квартира и кто хозяин, для него труда не составит.
А Сирии служил в КГБ, и Шура Шинкарев – тоже, даже трусы, одинаковые трусы на пикнике и одинаково выбранные волосы над ушами это подтверждают…
Сирин пропал, но, возможно, его уже нашли. И не просто нашли, но и идентифицировали труп, этого исключать нельзя. И если станет известно, что он мертв и после смерти кто-то побывал в его квартире… Или – уже известно. А этот кто-то – я.
Я засмеялась – теперь я была смешна сама себе со своей дурацкой наивной идейкой попросить содействия у Олега Васильевича в завтрашнем – нет, уже сегодняшнем разговоре с Володькой. Он согласится, я не сомневалась в этом, – но только для того, чтобы собрать побольше улик и классифицировать их, как классифицируют жуков, – жесткокрылые, пластинчатоусые, слоники, навозники, скарабеи…
Все было так стройно, так понятно, и вот теперь я в одночасье превратилась из охотника в дичь – стоило только этому треклятому фээсбэшнику – а сейчас я уже не сомневалась в этом – выйти из подъезда Туманова. Не хочу, не хочу об этом думать… Не хочу. О чем-нибудь менее опасном – о портрете, который пишет Серьга, осталось всего два сеанса; о глиняной миске с бандеркльяс, о возможной карьере на телевидении, о том, что официант-тореро Родик немного картавит, – но только не об этом.
…Измотанная внезапными и такими реальными подозрениями, я добралась до дома, расплатилась с шофером мятым шариком денег, завалившимся за подкладку, – и заснула тяжелым сном, даже не сняв платья.
Мне снился Олег Васильевич, следивший за мной из-за угла: в руках у него был зажат пистолет, которым я убила Сирина, я физически ощущала тяжесть вороненой стели. И Володька, рисующий что-то куском угля на расстеленных на полу листах. Даже во сне я боялась взглянуть на рисунки.
Ладно, пусть так.
Негромкий отрывочный сон, как ни странно, восстановил мои силы, и я проснулась с отчаянной решимостью выяснить все у самого Олега Васильевича, затянуть его на чашку кофе – пусть кофейная гуща сама скажет, что же я видела прошлой ночью на самом деле. Глупо прятаться по углам – нужно пойти напролом. В конечном итоге он многим обязан Греку, а Грек многим обязан мне…
Страстно желая, чтобы Олег исчез из моей жизни навсегда, а все связанное с ним оказалось бы дурным сном, я набрала его номер телефона.