У прогоревшего, едва чадящего дымком костра встал Аршак, почесался, скинул одеяло. Разглядев краба, громко заявил:
– А говорил я: не нужно снаружи ночевать, лучше по самоходам запереться. Пустыня не шутит.
Уголек сел рядом и принялся усиленно тереть кулаками глаза, но Йоле показалось, что вредный дикарь не спал вовсе.
– Слышь, дядька Мажуга, а это он краба мне подсунул. Слышь, что ли?
– А ты как думала, заноза? Ты у него кошель сперла, а он так спустит?
– Я сперла? Я сперла? Да это он же сам первый!..
– А ты вторая.
– Я для всех, я для наших… для своих… – Йоля даже растерялась. Надо же, как дядька дело повернул: сперла!
– Ладно, не пищи. Давай ногу, погляжу. Ого… Ну, ты вот что, зубы стисни, будет больно. Если заорешь – всех разбудишь, весь лагерь сбежится на тебя глядеть.
Когда он промокнул порез смоченным в водке бинтом, Йоля только охнула – очень уж не хотелось, чтоб сбежались все.
Потом Мажуга бинтовал располосованную крабьей клешней ногу, а Йоля подвывала – но тихонько, вполголоса. После этого он велел выпить арбузного вина и спать.
– А я еще посижу, – сказал, – погляжу, что тут да как.
Больше до рассвета тревоги не возникло, однако колонна не досчиталась Штепы. Он, придя в себя под утро, полез из бронехода по нужде, прошел два шага из круга, да и свалился ничком. С башни часовой его видел, но больше ничего не заметил. Когда к карателю подбежали и перевернули, он уже не дышал.
– Эй, проводник, – позвал Самоха, – что с ним приключилось?
Старик пожал плечами:
– Пустыня его забрала.
– Эт я вижу, но как? От чего человек помер?
– Не знаю, – равнодушно ответил Аршак.
– Как же так? Живешь здесь и не знаешь?
Старик снова пожал плечами. Лицо его оставалось непроницаемым.
– Ладно, – махнул рукой управленец. – Закопайте Штепу, да двинем дальше.
– Нет, нет! – Вот тут Аршак всполошился сразу. – Не копать! Копать нельзя! Камнями завалим! И в путь погоди, начальник, не спеши выступление командовать. Буря будет, здесь переждать надобно. Здесь место получше.
Самоха с сомнением глянул в чистое, даже можно сказать, гладкое небо… но смолчал. Йоля все пыталась перехватить взгляд Уголька, но тот, хотя и скакал вокруг самоходов, как обычно, на девчонку не посмотрел ни разу. Это лишь укрепило ее подозрения.
Непогода нагрянула внезапно. Горизонт начал темнеть – сперва незаметно, потому что солнце встало, а с зарей пришли свет и жара. Только западный край пустыни постепенно заливался темнотой, словно туда солнечные лучи не попадали. Медленно-медленно темная пелена стала наползать, приподниматься над горизонтом, будто чистое голубое небо затягивал полупрозрачный полог.
Самоха велел всем укрыться в самоходах – проводник не соврал, что-то надвигается. Каратели, напуганные смертью Штепы, и без того наружу совались неохотно, так что приказ выполнили поспешно. Аршак прошелся вокруг бронированных машин, указывая, какую щель заткнуть, где подогнать получше. Для бойниц верхних этажей гусеничной башни не предусматривались заслонки – их затыкали тряпками, ветошью и старой одеждой. Лопасти с ветряка сняли, барахло, установленное снаружи, закрепили получше, сендеры накрыли отрезами брезента. Игнаш с Йолей перебрались в башню к Самохе. А небо темнело все быстрей, ветер усилился. В щели стало заносить крошечные частички ила… Проводник с Угольком остались снаружи, харьковчане поглядывали на них сквозь узкие щели в броне. Старик с пацаном развернули одеяла, забрались в сендер и накрылись одеялами как пологом. Поверх еще кусок брезента накинули, зацепив за крюки на бортах сендера. Самоха велел задраивать последние дыры, но ветер проникал в щели, нес иловую пыль, совершенно закупорить башню все-таки не удалось.
Вой за броней нарастал, многослойные кожаные стенки башни, натянутые на каркас из люминиевых трубок, задрожали, как бубен. В сочетании с ревом ветра и рассыпчатой дробью, которую выбивали песчинки, это звучало как дикая музыка. Башня стала слегка раскачиваться под ударами бури. Каратели, набившиеся на второй этаж, поспешили спуститься в нижний отсек. Там было тесно, люди сидели и стояли в духоте вплотную друг к другу; жаркий, насыщенный иловой пылью воздух овевал их. Йоля решила сидеть наверху, Игнаш тоже остался. Сперва внизу разговаривали, харьковчане повышали голос, чтобы перекричать рев и треск, потом смолкли – пустыня выла сильней. Ветер врывался в щели, закручивал внутри стен спирали и петли, вихрем вились струйки илового праха, лезли в нос и горло, не давали вздохнуть. Йоля стянула платок с головы и обмотала лицо, Мажуга стряхнул куртку и накрыл ею голову. А вокруг башни уже не ревело – гром шел настоящий. Что-то оглушительно трещало, ухало и раскатисто грохотало вокруг. Верхушка сооружения ощутимо раскачивалась. Хотя гусеницы не отрывались от грунта, башню трясло, ее каркас гнулся, скрипел, визжал – но эти звуки были совсем не слышны в грохоте стихии.
Налетел новый порыв урагана. Скомканную ветошь, которой каратели заткнули бойницу, выбило, как снаряд из пушки, в башню ворвался ворох частичек ила, а в открывшемся проеме показалось серое небо, исчерченное зигзагами потоков мелкой пыли. Прокатился раскат грома, фиолетовая зарница блеснула совсем рядом, ослепила. Небо рвалось в башню, силилось протиснуться в темное душное нутро, запускало пылевые щупальца, тянулось к людям. Порывы ветра били в щели, словно клинки.
– Дядька! – заорала Йоля, прижимая платок к лицу, чтобы не задохнуться в этом пыльном мареве. – Дядька-а-а! Ты говорил: небо красивое-е-е-е!!!
– Смотри! – Он чуть распахнул полы куртки, которую набросил на голову, и указал пальцем в светлый прямоугольник бойницы.
По грозному черному небу величественно проплывали гигантские крылатые силуэты, огромные, широченные. Тень их могла бы накрыть башню целиком, если бы светило солнце, но солнца не было, все стало серым.
– А-а! Что оно такое?!
Игнаш молчал, притихла и девчонка. Оба завороженно наблюдали, как чудовища плывут сквозь вихри и бьющие из черного неба молнии, взмахивают треугольными крыльями, перестраиваются на ходу, взмывают к серому небу и ныряют к серой земле. Одно из них плавно снизилось к соседнему пригорку, качнуло округлой головой, слишком маленькой для таких здоровенных крыльев. Под ним завертелся песчаный смерч, а тварь снова взмыла к клубящимся в вышине тучам. В полете скатов было нечто такое, что притягивало взгляд, не позволяло отвернуться или закрыть глаза. Эта картина пьянила и очаровывала, хотелось вырваться наружу, под ветер и потоки иловой пыли, окунуться в них, словно в бескрайний океан, броситься очертя голову, взмыть ввысь, раскинув руки…
Мажуга встряхнулся, помотал головой, прогоняя наваждение. Качаясь под ударами ветра, он встал, подобрал затычку, выбитую бурей, и шагнул к бойнице. Ветер упирался, противился его усилиям, но Мажуга сумел вогнать ветошь на место. Рев, грохот и скрежет будто ножом отхватило – шум мигом стих. Да и буря, похоже, шла на убыль. Летающие звери неслись в ее хвосте, ловили последние выдохи урагана, чтобы раскинуть чудовищные черные крылья…
Башня больше не пыталась оторваться от земли, и бока ее гудели глуше под напором слабеющего ветра. Наконец Игнаш решился выдернуть затычку из бойницы. В лицо пахнуло сухим теплым ветром, насыщенным белесой иловой пылью. Но это уже не было ураганом и не пугало невероятной мощью.
Мажуга оглядел пустыню – все вокруг было равномерного серого цвета: и земля, и небо, и боевые машины конвоя, припорошенные илом. Он прошел к лестнице, вскарабкался к верхней, открытой, площадке и поднял люк. На голову просыпался песок, Мажуга выругался, пожелав пустыне провалиться в некроз, откинул крышку и вылез наверх. Йоля, отняв от лица платок, следила за тем, как дядька выбирается наружу, потом поднялась следом.
– Эй, чего там? – окликнули снизу, из ходового отсека.
Мажуга огляделся. Полог, перекрывавший трофейный сендер, зашевелился, отполз в сторону, с него обильно осыпалась пыль, ее тут же подхватил ветерок и понес над серой пустыней. Показалась черная голова, облепленная спутанными косичками, потом шея и плечи. В волосы Уголька набился иловый прах, смуглый парнишка выбрался из-под брезента и встал на сиденье. Он был с ног до головы покрыт пылью, будто слеплен из ила, только черные глаза живые на землистом лице. Под сендером ветер нанес холмик песка, да и другие самоходы были погружены в грунт почти до колесной ступицы, будто вросли в землю и успели пустить корни.
В нескольких десятках шагов от погруженного в пыль бронехода лежал скелет большущего зверя – скалился плоский череп, длинные лапы были разбросаны в стороны. Шагов десять от морды до кончика хвоста. Кости выглядели так, будто их обглодали совсем недавно, на них даже кое-где остались бурые и багровые клочья, сплошь облепленные иловой пылью.
Рядом с Угольком выпрямился Аршак, стал хрипло откашливаться и вытряхивать песок из бородищи и буйной шевелюры, снял ремешок, стягивающий волосы, – и с его головы сбежал целый ручей мелкого песка.
– Эй, старый! – окликнул проводника Мажуга. – Наружу-то можно? Или как?
– Ты уже снаружи, – прогудел Аршак. – Вниз пока не слазьте, поглядеть надо, чего ветром принесло.
Уголек вприпрыжку поскакал вокруг сендера, потом пробежался между замершими самоходами, присел, разрыл ладонями песок, вскочил, побежал дальше, снова нагнулся над какой-то находкой, что-то подобрал и запихнул в суму, висящую на боку… потом еще и еще раз. Круг внутри строя самоходов постепенно покрылся мелкими отпечатками его ног, впечатление голой чистоты сглаженного ветром грунта стало исчезать.
Игнаш с Йолей наблюдали за его перемещениями. Всякий раз, когда Уголек приближался к башне, Йоля перегибалась через борт боевой площадки – метилась плюнуть на утыканную пропыленными косичками башку, но случая так и не представилось. Тогда она, порывшись в карманах, отыскала ржавую гайку и швырнула ее в спину дикарю. Попала между лопаток, Уголек почесался и потрусил дальше.
Облазив круг, парнишка помчался снаружи, обежал самоходы, потом возвратился к центру. Вскинул голову и принюхался, тряся косичками… Уголек ни на миг не оставался на месте, будто его носило ветром. Да и сам он, мечущийся, вертящийся, окутанный облаком пыли, которая летела с косичек, казался осколком пронесшейся бури – смерчем, что по какой-то причине отстал от урагана и задержался здесь.
– Ну, чего там, Игнаш? – позвал снизу Самоха.
– Погоди, пусть проводники осмотрятся.
– Да вылазьте, только осторожно, потихоньку, – разрешил Аршак. – Малый ужо облазил все, ничё не заприметил.
Управленец приоткрыл дверцу бронехода и выглянул:
– Не опасно щас тута?
– В пустыне всегда опасно, – отрезал Аршак. – А теперь здесь не опасней, чем обычно. Прошла буря, миновала.
Пушкарь медленно и очень осторожно спустил с подножки ногу, пощупал мягкий слой илового наноса, поставил сапог. Потом ступил другой ногой. Ничего не произошло. Каратели полезли из стального нутра наружу. Аршак, проваливаясь по щиколотки в мягкий слой ила, побрел за учеником.
Уголек тем временем носился снаружи, вот он подбежал к скелету, присел, стал тыкать пальцем и переворачивать мелкие кости. Подскочил, потрусил от лагеря в пустыню. Теперь и Мажуга с Йолей заметили – несколькими десятками шагов дальше лежал еще один скелет. Вроде похож на человеческий, но на таком расстоянии не разберешь. Уголек покопался там в песке, выдернул из грунта кусок арматуры, поднял над головой. Старик подошел к нему, они стали вполголоса обсуждать находку, передавая арматурину из рук в руки.
– Идем, – бросил Йоле Игнаш и полез в люк.
Харьковчане разбрелись к своим машинам, стали сбрасывать с них песок, отряхивать сиденья. Игнаш тоже занялся сендером. Йоля делала вид, что помогает, – выводила по теплому пыльному борту узоры пальцем. При этом она то и дело оглядывалась.
– Чего косишься?
– Да черномазого этого высматриваю. Ну как снова затеет крабами швыряться? Это ж он тварюку подкинул в наш сендер.
– Он, конечно. Нога-то болит?
– Есть маленько, но стерплю.
– А оглядываться-то зачем?
– Как увижу, что крадется, стрельну.
– Хм… Прямо вот так и стрельнешь? И куда ты ему метить станешь?
– Не твое дело, дядька Мажуга.
– Ну, может, и не мое. А вот разозлишь проводников, бросят они нас среди этого ила – куда мы денемся?
Йоля задумалась, даже лоб наморщила от мыслительных усилий. Наконец решила:
– Ладно, погожу с этим делом. На обратном пути, когда ужо Мост покажется, тогда стрелять буду.
Проводники закончили обсуждать найденные в иле останки и возвратились к колонне.
– Хорошая дорога! – объявил Аршак. – Можно ехать!
– А что вы нашли? Мертвяк вродь? – окликнул старика Самоха. Толстяк так и не решился вылезти из гусеничной башни и теперь орал с подножки.
– Мертвые, да. Поедем, начальник, хорошая дорога! Пока чисто и до темна далече, ехать нужно! Дай приказ заводить!
– Погоди. А от чего мертвый? Что его сгубило?
– Пустыня его забрала, – невозмутимо ответил Аршак.
– Это чего ж… и Штепу пустыня забрала, и этого, со зверем, тоже?
– Пустыня любого забрать может. Поедем, пока дорога хорошая.
Так ничего от проводника не добившись, управленец махнул рукой, поморщился – болит рана-то – и приказал заводить. Колонна двинулась по «хорошей дороге». Небо снова было светлое, солнце палило нещадно. Йоля стала клевать носом.
– Эй, заноза, не спи! – рявкнул Мажуга. – А ну как этот мутафаг снова в тебя крабом швырнет? Или чего похуже? Я видел, он после бури какую-то дрянь в свою сумку собирал. А ты в него стрелять хотела в этом случае.
– Так и быть, можешь ты в него стрельнуть… – позволила Йоля, – покуда я сплю. – Надвинула платок пониже, чтобы глаза прикрыл, повозилась на сиденье, устраиваясь поудобнее, и задремала.
Колонна под рокот моторов и треск иловой корки продвигалась по ровной, будто раздавленной гигантским прессом, пустыне. После бури слой ила сделался гладким, лишь кое-где из серой массы торчали кости и добела высушенные побеги пустынного коралла. Попадались ржавые железяки, в них уже невозможно было признать части самоходов, владельцев которых, конечно, тоже «забрала пустыня». Позади колонна оставляла широкую полосу взрыхленного песка, пустые бутылки и обглоданные корки водяных арбузов. Солнце поднялось в зенит, броня раскалилась; ветерок, сперва приносивший облегчение, теперь обдавал жаром, как из печи… Йоля несколько раз просыпалась, хлебала из фляги и снова засыпала. Да и что еще делать в пустыне?
Когда жара стала совсем невыносимой, Аршак велел остановиться и пару часов переждать. Харьковчане даже круг не выстроили из самоходов – встали друг за другом, походной колонной. Самоха, непрерывно потеющий и оттого с ног до головы мокрый, окликнул проводника, тот подошел к подножию башни.
– Зачем встали-то? Время уходит!
– Лучше постоять. В такую жару ехать опасно.
– А вчера ехали.
– Это сердце пустыни, здесь спешить никогда нельзя. Ждать надо. Голову палит, перед глазами всякое вертится, чего на самом деле нету. Опасно водителю. Лучше ждать.
Самоха подумал, хотел сплюнуть, но слюны на порядочный плевок не сумел набрать. Махнул рукой и уполз в душную тень – арбуз доедать. Каратели вяло перекликались, обменивались короткими репликами вроде: «Эй, Кирюта! Ты как там, живой?» – «А то! Пока еще живой!» – «А выглядишь, как ползун высохший!» – «Гы-ы…» Жара оглушила, даже говорить не хотелось.
Йоля подняла голову:
– Чего? Стоим, что ли? Приехали?
– Нет, просто стоим. – Игнаш покрутил ручку приемника. Там зашипело, сквозь помехи прорезался голос:
– А теперь специальное обращение Гильдии не-бох-х-хр-ов…
– Смотри-ка, здесь «Радио Пустошь» берет, – заметил Мажуга. – А до бури не получалось.
Он подкрутил настройку, голос стал четче:
– …Туран Джай, сын фермера с юга Пустоши. Гильдия выплатит двести монет серебром любому, кто сообщит достоверные сведения о его местонахождении, и пятьсот монет тому, кто доставит его живого в Город-Крепость либо передаст кому-то из представителей Гильдии. С другой стороны, Гильдия убьет любого, кто покусится на жизнь Турана Джая. Он нужен живым…
Голос снова утонул в помехах.
– Ищут кого-то, – буркнул Игнаш. – И деньги немалые сулят. Примерно как пушкари за Графа, если серебряки в киевские гривны пересчитать. Интересно, что этот малый у небоходов спер?..
– Все кого-то ищут. – Йоля поправила платок на голове. – Только Луша твоя не ищет. Сидит на месте, суженого ждет, платки вышивает. А чего с ей такое, мозги набок завернуты?
– Помолчала б ты, заноза. Трещишь, о чем не ведаешь. Она не всегда такая была.
– Ну и помолчу. Только тогда совсем скучно будет… – Девчонка зевнула. – Я уж выспалась, теперь скучно. Рассказал бы, чего с Лушей такое приключилось, что ли?
– Ничего хорошего. Горела она в доме, перепугалась сильно, совсем кроха была. С тех пор такой стала, однако сердце у ней доброе.
– Ага, доброе, – признала Йоля. Потом добавила с вызовом в голосе: – Не то что у меня?
Мажуга не ответил.
– Может, я бы тоже добрая была, – гнула свое Йоля, – когда б жила в своем дому, с мамкой и с папкой родными, на всем готовом. Только у меня житуха совсем иная получилась, тяжелым трудом я кормилась, от призренцев пряталась, своего угла не имела. Даже ты меня на цепь сперва сажал. А теперь ты со мной по-хорошему, и я стала добрая… Дядька Игнаш, слышь, что ли? Молчишь? Ну и ладно. О, гляди, вон!
Аршак неторопливо шагал вдоль колонны, держась тени. Мальчишка, его подручный, снова носился там и сям, скакал и прыгал – казалось, ему одному из всего каравана жара нипочем. Вот что-то отыскал в иле, присел, стал копаться, ворохи серого грунта так и летели в стороны. Вытащил, понюхал… и сунул в суму. Йоля внимательно наблюдала за всяким его движением, но в ее сторону Уголек так и не глянул. Аршак встал, широко расставив ноги, уставился в серый горизонт из-под ладони. Долго глядел… потом повернулся и побрел снова вдоль вереницы самоходов в голову колонны. Молодой затрусил следом.