«Мне нужен сундук», – мысленно ответила Александра, представляя, как вытянется лицо Уфимцева, как он округлит глаза, а затем рявкнет: «Убирайтесь отсюда вон! Ваш сундук я вчера съел на ужин! Съел и не поперхнулся даже!» Ну и пусть говорит, что хочет. Должна же она хотя бы попытаться...
Уфимцев отшвырнул полотенце на стол, развернулся и пошел ей навстречу. Широкое лицо, хмурые брови, темные блестящие глаза, тяжелый шаг... А какой еще может быть шаг у такого гиганта? Он остановился в метре от нее.
«Я приехала за книгой, за наследством», – тоже начиная испытывать раздражение, подумала Александра.
– Этот дом раньше принадлежал троюродной сестре моей матери, – спокойно произнесла она. – Шаляпиной Кире Кондратьевне. Затем он по наследству перешел к ее сыну Константину. А затем его купили вы.
– Да, купил, – согласился Уфимцев и усмехнулся со злой иронией. – Купил, чтобы время от времени находиться в тишине и покое. Кто же знал, что ни того, ни другого я здесь не получу.
– На чердаке этого дома...
– Моего дома, – поправил Уфимцев.
– Хранятся вещи, принадлежащие мне, – проигнорировав уточнение, продолжила объяснять таким же ровным тоном Александра. Нет, она не собирается включаться в длительные малоприятные дискуссии – этого ей только не хватало... – Тетя Кира... Кира Кондратьевна Шаляпина завещала их мне, но я узнала об этом только сейчас...
– Очень интересная история, – Уфимцев развел руками, презрительно скривил губы, потер небритую щеку и осведомился с издевательскими нотами в голосе: – Золото, бриллианты? Где лежат? На чердак пойдем вместе? И самое главное, что меня беспокоит: у вас есть нотариально оформленное завещание?
«Мама, нужно было взять тебя с собой! – вспыхнула Александра. – Я же говорила: он ничего не отдаст. И, кажется, он принимает меня за идиотку... Впрочем, и это я тоже предрекала...»
Но она проделала слишком долгий путь, чтобы теперь просто сдаться и уйти. К тому же непонятная непреодолимая сила потянула ее вперед – к потертой, наверняка скрипучей, лестнице, ведущей на чердак. Александра посмотрела на Уфимцева, а затем повернула голову вправо и мысленно устремилась по ступеням вверх. Непокой вновь вспыхнул в груди и будто кто-то шепнул на ухо: «Не уходи, рецепт существует, он нужен тебе... Иди наверх...» Александра еще более остро почувствовала запах лука и свежей зелени.
– У меня есть письмо. Кира Кондратьевна написала его незадолго до смерти. В письме содержится перечень тех вещей, которые она мне завещала.
– И могу я поинтересоваться, что это?
– Да. – Александра кивнула и по памяти перечислила: – Три кофты, шерстяное платье, облигации, стопка журналов, костяной гребень, книги.
– И все это, конечно, зарыто под какой-нибудь яблоней или спрятано в потайной комнате? Будем рыть землю и простукивать стены? – Брови Уфимцева вопросительно поднялись.
«Медведь... Бурый медведь!» Александра досчитала до десяти, успокаиваясь, и продолжила «интеллигентную беседу».
– Все гораздо проще. Раньше вещи лежали в сундуке на чердаке...
– В сундуке? – перебил Уфимцев. – Как романтично.
– Если вы их не...
– Не прибрал к рукам? О, уверяю вас, я не вынимал из сундука и не носил кофты Киры Кондратьевны Шаляпиной. И костяным гребнем не расчесывался! – Он хрипло засмеялся, пригладил пятерней взлохмаченные на затылке волосы, закашлял, а затем протянул руку, да так резко, что Александра вздрогнула от неожиданности. – Письмо, – потребовал он. – Давайте его мне. С удовольствием почитаю.
– Неужели вы думаете, что я ехала к вам почти час, чтобы обмануть и...
– Письмо, – вновь перебил Уфимцев.
Александра представила, как он берет в руки листок, разворачивает его и читает про... котлеты. Можно не сомневаться, через минуту дом сотрясется от еще более громкого смеха – зазвенят стекла в окнах, задребезжит на столе нож и задрожат мелкие кубики нарезанного лука. А потом этот «медведь» еще прочитает о ее неустроенной личной жизни, и его темные глаза, наверняка, презрительно сощурятся...
Александра достала конверт из сумочки и мужественно протянула Уфимцеву. «Пусть читает, – она коротко вздохнула и чуть приподняла подбородок. – Неважно, пусть читает». Какое ей дело до того, что подумает этот человек? Но, с другой стороны, совершенно неясно, чего стоит ожидать от нового хозяина дома. Раньше он понятия не имел о рукописной книге на английском языке («или это все же чьи-то заметки... но почему не на русском?.. разве у тети Киры были знакомые англичане?..»), а теперь вот узнает и захочет оставить себе. Александра опустила руку, а затем быстро убрала конверт обратно в сумку. Конечно, Уфимцев не позволит забрать вещи, предварительно не рассмотрев их хорошенько, но одно дело – прочитать и настроиться, а другое – ознакомиться бегло.
– Письмо содержит личную информацию, и я не считаю нужным отдавать его вам. Глеб... Могу я вас так называть? – спросила Александра осторожно и, получив в ответ лишь морщину на лбу «медведя», продолжила: – Глеб, послушайте, я прошу лишь несколько вещей... Для вас в них нет никакой ценности. Пожалуйста, позвольте мне забрать одежду Киры Кондратьевны, гребень и три книги.
– Значит, не дадите письмо? – уточнил Уфимцев.
– Я полагаю, это лишнее.
– Как хотите, – бросил он и вернулся к кухонным столам, разделочной доске и куску мяса. – А вообще спешу вас расстроить – я давным-давно все выбросил.
– Что выбросили? – спросила Александра, чувствуя, как холодеют пальцы.
– Весь тот хлам, которым был завален чердак. Должен же я где-то хранить свои вещи, – он усмехнулся и взял нож. – Я, может, тоже попозже хочу кому-нибудь завещать накопленные богатства. У меня есть три спиннинга, отличный набор блесен, насос, ласты, веник, украшенный какой-то хренью, два больших глиняных горшка и пять блокнотов в клеточку. Так что возвращайтесь домой. Приятно было познакомиться!
Александра сжала сначала губы, а затем кулаки. Так, по порядку... Она пошла на поводу у мамы, понадеялась на рецепт, преодолела десятки километров, и это все только для того, чтобы пообщаться с, мягко говоря, малоприятным человеком, который отправил на помойку (или бросил в костер) ее наследство. И как назло, как назло ее тянет по ступенькам вверх – на чердак, и тонкий аромат лимона щекочет нос... И лук... И петрушка... А вон стоит бутылочка с соевым соусом...
– Мы с вами не знакомились, – произнесла Александра тихо и несколько заторможено, уносясь в далекие дали, в страну, где кислое, сладкое, горькое, соленое, острое, мягкое правит балом и позволяет творить...
– Глеб Уфимцев, – равнодушно бросил он и уверенным движением разрезал кусок мяса пополам. – Но, кажется, мы это уже выяснили.
– Александра Кожаева, – ответила она так же тихо и, не обращая внимания на хозяина дома, сделала пять шагов к лестнице.
– А знаете, – бодро произнес Уфимцев, – я, пожалуй провожу вас до калитки. – Торопливо вытерев руки полотенцем, он преодолел небольшое расстояние между ними и сделал пригласительный жест в сторону двери. – Пойдемте, Александра. Дело в том, что я чертовски занят, а так как мы с вами уже выяснили, что от наследства остались рожки да ножки, то... – Он осекся, помолчал и добавил: – Но если мне где-нибудь когда-нибудь попадется костяной гребень, я обязательно вас разыщу.
Александра смотрела на Уфимцева. Заторможенность прошла, запахи больше не тревожили ее: одни притупились, другие исчезли. Последняя фраза «медведя» прозвучала как хруст сухих веток. Совершенно не получалось понять – поиздевался он немного или сказал серьезно. На его висках выступили мелкие капельки пота, дыхание было тяжелым, болезненным, обветренные губы немного шелушились, а седина на висках и небритых щеках бросалась в глаза. «Перевалило за сорок», – промелькнула мысль о возрасте «медведя».
– Я бы хотела убедиться в том, что вы говорите правду, – услышала Александра собственный голос.
– В своем доме вы можете убеждаться в чем угодно, а с меня этой комедии хватит. – Уфимцев сверкнул глазами, широко распахнул дверь и сердито добавил: – До свидания. А вернее – прощайте, очень жаль, что не смог вам помочь.
Александра поправила ремешок сумочки на плече, тоже сверкнула глазами и вышла из дома. «Медведь» действительно проводил ее до калитки и без промедления лязгнул щеколдой. Буркнул напоследок второе «прощайте» и направился обратно к дому, мимо трех клумб-сковородок, дряхлой бочки, малины, крапивы и покосившейся скамейки. Глядя ему в след, Александра старательно сдерживала рвущуюся на свободу волну праведного гнева, но удушливое отчаяние уже подбиралось к горлу, а потом запели скрипки, виолончели и тромбоны.
– Да, мама, уже побывала... Возвращаюсь... Каков результат? Только что твою дочь выставили за дверь. Нет, даже гребень мне не удалось раздобыть... Нет, нет и нет... Ни за что на свете. Если хочешь, ты можешь теперь сама поехать к Глебу Уфимцеву. – Александра подошла к машине и переложила телефон в другую руку. – Он медведь, понимаешь? Разговаривать с ним совершенно бесполезно, я, во всяком случае, больше этого делать не стану.
– Да, мама, уже побывала... Возвращаюсь... Каков результат? Только что твою дочь выставили за дверь. Нет, даже гребень мне не удалось раздобыть... Нет, нет и нет... Ни за что на свете. Если хочешь, ты можешь теперь сама поехать к Глебу Уфимцеву. – Александра подошла к машине и переложила телефон в другую руку. – Он медведь, понимаешь? Разговаривать с ним совершенно бесполезно, я, во всяком случае, больше этого делать не стану.
Почувствовав новый приступ отчаяния, она быстро закончила разговор, обернулась и в последний раз посмотрел на дом. Маленькое окошко чердака звало и манило ее... Нахмурившись, Александра прокрутила в голове разговор с Уфимцевым, села в машину и захлопнула дверцу. Глупо. Все глупо. И зачем она только приехала сюда?! Хорошо хоть письмо не показала Уфимцеву, не доставила дополнительного удовольствия и повода для издевок этому «медведю». Надеялась... Но теперь надежды нет. Нужно взять себя в руки, забыть раз и навсегда о Пьере, достать свои старые записи, покопаться в них и...
– Я придумаю что-нибудь, – твердо произнесла Александра, выделяя каждое слово, но где-то далеко настойчиво повторялось: «Все пропало, все пропало, все пропало...»
Англия, давно позабытый год«...Кэролайн, Ваше письмо явилось для меня приятной неожиданностью. Я бесконечно рад и признателен Вам за каждую строку, за каждое слово.
Я тоже отметил, что погода стоит замечательная, и, если прошлый сентябрь измучил всех дождями, то в этом году осадки редки и не слишком докучают.
Очень надеюсь увидеть Вас у Кеннетов, и, прошу, не забывайте, что первые два танца обещаны мне. Надеюсь, Вы не обидитесь за мое настойчивое напоминание об этом...»
Кэри опустила листок на колени, но тут же приподняла его и перечитала ответ в пятый раз. Лестон вновь называл ее лишь по имени, и в этом было что-то томительное и тайное, что укрепляло надежду и переполняло счастьем.
– Ну что, Сьюзан Бакер? Ну что, Эллис Кеннет? – Кэри наклонила голову набок и хитро улыбнулась. – Осмелились бы вы написать письмо Чарльзу Лестону? Точно, нет. – Она бросила игривый взгляд на окно, и, не переставая улыбаться, закружилась посреди комнаты.
«О, как можно обидеться на подобные настойчивые напоминания! И уж, конечно, невозможно забыть, кому отданы первые два танца!»
– Извини, Сьюзан, извини, Эллис, – Кэри остановилась и, тяжело дыша, приложила ладонь ко лбу и бухнулась в кресло. Нужно срочно написать ответ! Но нельзя же так скоро! И мальчуган, ее почтальон, сказал, что если понадобится, то его можно будет найти завтра на том же месте приблизительно в тоже время. С утра из-за наплыва покупателей он помогает отцу продавать хлеб, а потом до обеда слоняется по улицам.
Аккуратно сложив письмо, Кэри задумалась над текстом ответа. Если бы она окончательно позабыла правила приличия или бы знала Лестона побольше, она бы с удовольствием написала, что Дафна измучила ее нравоучениями, а в них совершенно нет смысла. Все равно же не получится воспринимать окружающий мир так, как воспринимает его мачеха. И чтобы жить по ее правилам, нужно быть...
– М-м-м... не живой, – закончила мысль Кэри. – То есть... – Она приподняла брови. – То есть Дафна хочет того, чего не может быть. Понимаете, мистер Лестон?
Оставив эти умозаключения при себе, вытерпев до вечера, она написала следующее письмо, в котором заверила, что помнит о первых двух танцах и мечтает поскорее оказаться у Кеннетов чтобы... полюбоваться их картинами.
– Глупые, ненавистные правила приличия, – ворчала Кэри, запечатывая конверт, – меньше всего на свете меня интересуют эти картины.
На следующий день добродушный мальчуган вновь отнес Лестону письмо, но ответа, к великому огорчению, не последовало.
– Я встретил его около дома, он садился в экипаж. До чего же красивые лошади, мисс! – добросовестно рассказывал мальчуган, постоянно шмыгая носом.
– Не отвлекайся, прошу тебя, – ругала и умоляла Кэри.
– Он взял конверт, и все. Я спросил, будет ли ответ, но мистер лишь махнул рукой.
– Он торопился? – подыскивала оправдание Кэри.
– Наверное, мисс, откуда мне знать.
Ответ так и не пришел, и к Кеннетам она поехала чуть недовольная, чуть огорченная, но увлеченная Лестоном еще больше. «Возможно, он и прав, – размышляла она, поднимаясь по ступенькам. – Есть же эти невыносимые правила приличия...»
Глава 4
Димка Бобриков ей не очень-то нравился. То есть она испытывала к нему положительные чувства и даже некоторую нежность, но это не имело никакого отношения к сердечному трепету, воздушной влюбленности и вдохновенным мечтам. Не имело и все тут. У Димки были лопоухие уши, конопатое лицо и ярко-рыжие волосы, и Настя буквально млела от этого сочетания. «Ну почему же ты – Бобриков? Ты должен быть Лисичкин, – думала она, улыбаясь, – или Солнышкин. И только не смотри на меня так... Я своего принца еще не встретила». Она то проносилась мимо, то притормаживала, то приходила на тренировку и сидела на жестком пластиковом кресле в зрительном зале – наблюдала. Насте вообще нравилось наблюдать.
Димка смущался, когда она оказывалась поблизости, и в такие моменты становился удивительно милым. Щеки немного розовели, губы подрагивали, глаза сияли. Ему было совершенно все равно, что Настя старше его на два года и что она – младшая сестра тренера... Он немел, терял слова, забывал о возложенной на него ответственности, о целях и о задачах. Но вот о Тольке Горбенко и о Максе Цапкине он не забывал, потому что искренне считал их своими соперниками.
– Насть... – Димка отвел глаза в сторону, помолчал немного и все же закончил мужественную речь: – ...давай вечером встретимся... Прогуляемся до поселка и обратно. А?
– С ума сошел? – легко спросила она, не нуждаясь в ответе. – У нас с тобой дружба. Понятно?
– Ну, вот и будем дружить – до поселка и обратно, – протянул Димка и бросил робкий взгляд на предмет своего обожания.
Настя сунула в рот последний ржаной сухарик, похрустела немного, смяла пакет, выбросила его в высокую узкую урну, вынула платок из заднего кармана светлых рваных на коленях джинсах и вытерла руки.
– Тебе шестнадцать лет, – произнесла она, безошибочно зная, что он сейчас вспыхнет. – А мне восемнадцать...
– И что!
– Дружбе, конечно, не помеха, – в Настиных глазах запрыгали смешинки. – Но...
– Ты посмотри на себя. – Димка быстро оглядел ее с головы до ног. – Маленькая и худенькая. Тебе вообще четырнадцать лет дашь.
– Ну, ты загнул!
– Ладно, шестнадцать. – Димка сунул руки в карманы брюк. – Ты мелкая, а я большой. И-и-и... нормально смотримся.
Эта была правда. Настя выглядела, как подросток (до восемнадцати лет явно не дотягивала), а вечные джинсы, укороченные курточки и пиджачки, футболки с бабочками, цветочками и собачонками, челка, падающая на лоб, лишь способствовали этому. Димка же был парнем рослым и крепким. А еще – быстрым, когда он бежал по полю с мячом, аж дух захватывало.
Настя прошлась по раздевалке вдоль скамеек и шкафчиков, резко обернулась, наклонила голову набок и призывно сказала:
– Димка, подойди ко мне.
«Ладно, поцелуюсь с ним, – решила она и бесшумно вздохнула. – Он такой милый».
Ее обжигало любопытство, и очень хотелось увидеть смущение на лице Димки. И порадовать его тоже хотелось. И еще у нее бывало такое частое душевное состояние, когда непременно нужно нашкодить... Настя никогда не боролась с собой – с головой бросалась в омут, а потом пожимала плечами и «получала по ушам» от старшего брата. Виктор заменил ей отца и мать и, конечно, имел право на жесткий воспитательный процесс, но за десять лет успеха в педагогической деятельности не достиг... Футбольную команду строил на раз, два, три, из закоренелых оболтусов отличников делал (только бы Виктор Сергеевич от тренировки не отстранил!), а ее изменить не мог. Не получалось, хоть ты тресни!
Димку уговаривать не пришлось, он остро почувствовал, что сейчас на его улице будет праздник, и рванул к Насте. Притормозил, заглянул ей в глаза и позволил своим ушам покраснеть.
– Я красивая? – «для поддержания разговора» спросила она, не сомневаясь в ответе.
– Конечно! Еще бы! – выпалил Димка и, чуть помедлив, сделал последний шаг. – Насть...
Она положила руки ему на плечи, встала на цыпочки и закрыла глаза. Ее овальное личико было абсолютно спокойным, детским и трогательным. Никому бы не пришло в голову, что это юное создание способно свести с ума кого угодно, причем в рекордно короткие сроки. Что Виктор Сергеевич Веретейников, которому в этом году исполнилось тридцать два года, плохо спит, если берет на учебно-тренировочные сборы свою младшую сестру. И в Москве он тоже плохо спит, потому что этого чертенка лучше далеко от себя не отпускать...
Слова у Димки закончились, он обвил тонкую талию Насти крепкими ручищами и прижался губами к ее губам. Сначала он целовал робко, а потом почувствовал себя увереннее и усилил натиск. Но тут же смешался и превратился в нежного котенка. Настя ответила на поцелуй и... И раздался глухой стук! Это Виктор Сергеевич Веретейников распахнул дверь раздевалки, а та в свою очередь врезалась в угол шкафчика.