На том конце тоже повисло мучительное молчание. В голове полковника, словно в темном тумане, пронеслись новая сантехника, почти достроенная дачка, суровые брови тестя-генерала, битком набитая парковка, лица жены и детей, золотые погоны и семейный фотоальбом…
Первой не выдержала Ольга.
– Во дурачок, – сказала. – Ну, что напрягся-то? Я ж шучу! Просто на понт тебя брала, глупый. Расслабься, милый… – пропела нежно, потому что с того конца по-прежнему не доносилось ни звука. – Твоя траектория в безопасности! Ладно, поздно уже, – добавила, принужденно зевая. – Завтра позвони… Спать хочу – умираю! Просто умира-аю… – заключила, изнемогая от ставшей уже привычной жалости к себе, и уронила трубку.
На другой день Пшеницын ехал на дачу к семье, думал о сыновьях, думал о планах Светки строить сауну с бассейном… И гнал от себя мысли об Оле. Нет, он слишком расслабился, слишком… Это ж надо – до чего дошло! Вот так-то с пути и сбиваются, так и сойдешь с маршрута, петель нарежешь, а потом оглянешься – и концов не сыщешь, а уж наплел, напортил! Нет, нужно, нужно контролировать, в руках держать себя нужно и контролировать… И нельзя все время отвлекаться! – резко заключил он, осторожно выворачиваясь из-под неторопливо ползущего впереди широкоплечего рефрижератора.
И Оля ехала на дачу. В электричке удалось занять место на лавочке, и она, никем не толкаемая, тоже плыла по течению собственных мыслей. Оля думала, что это удивительно, как могла она всерьез размышлять об этом робком пингвине, об этом неуклюжем и тягучем семьянине, с которым разговор-то – сплошные паузы… И вообще… И, кстати, очень трудно все время подстраиваться, нет, все-таки нужно сходиться с себе подобными, а не… А на даче предстоит заняться огородом, и дочка, Юлька, заждалась, и хорошая погода – осень, но тихая, теплая, точно нежное лето… А лета-то и не было, считай, летом все хмурилось да текло, толком и не погрелись ничего… А зато вот осень балует. И вообще, так и бывает, так вот и бывает… – умиротворенно думала Оля, ничего толком не имея в виду и не пытаясь даже определить, что же именно так и бывает, но точно зная, что все бывает вот именно так.
Перепутаны наши следы
– Аня! Анька! Я дома! – В нетерпении Иван стряхивал ботинки с ног. Есть хотелось жутко. Он надеялся, что жена уже все приготовила и, услышав его, всполошится, захлопочет на кухне – да давай его кормить. Ниоткуда не доносилось, однако, ни звука. Молчали телевизоры. Молчали телефоны. Аня нигде не шуршала по хозяйству… Иван пробежал в гостиную и только успел подумать, что бы такое могло случиться, что супруги нигде не видно, как раздался звонок в дверь. На пороге стояла Люба, Анькина подруга. Вернее, жена Ваниного друга Олега. То есть подруга жены и жена друга… Ну, в общем, Люба. Женщина плюхнулась в прихожей на стул, пытаясь отдышаться. Можно сказать, на ней лица не было. Наконец она произнесла:
– Крепись, Ваня, Анька в больнице. Она в коме.
Иван замер, не желая понимать услышанное. Потом медленно разлепил губы, произнес: «Как?.. Как это может быть?» Наконец, взяв себя в руки, кинулся к Любе.
– Что произошло? Люба! Говори! Ты откуда? Откуда узнала?!
– Не части, – хмуро оборвала его Любовь. – Дай в себя прийти. Я еще не договорила.
– Где моя жена? – рявкнул потрясенный Иван. – В какой больнице?
– В той же, где мой муж!
Иван натягивал ботинки, пытаясь собраться с мыслями.
– Люба, – постарался он говорить спокойно, – объясни мне, что случилось. И поехали в больницу вместе.
Люба в отчаянии кусала губы, раскачиваясь всем корпусом и глядя в одну точку.
– Они с моим вместе были. В машине. Авария. У моего ни царапины, а Анька твоя сразу в отключку. Всякие там какие-то травмы…
– Да скажи уже, в какой она больнице! – снова взревел Иван.
– Подожди ты! Не все еще сказала… – Люба перевела дух и с трудом продолжила: – Этот сейчас тоже там, у нее, весь в соплях, рыдает как баба на похоронах… Позвонил мне, признался, что… что они… Отношения у них, понимаешь? Говорит, если бы не авария, так и так бы нам все рассказали. А теперь он тем более не может скрывать, потому что будет с ней в больнице, сколько потребуется, а меня просит его простить и… понять. – Люба истерично усмехнулась и застыла, криво и по-дурацки как-то улыбаясь.
– Это ложь!
– Это правда!
– Да он… Да я этого урода… – Иван рванулся к выходу.
– Ну куда помчался-то?
Ваня кулаком врезал по двери, взвыл и осел рядом с Любой.
– Ты уверена? – спросил в последней надежде.
Люба вздохнула и отвернулась.
– Ну может…
– Ну что может, что может-то? Ну сам мне сказал, позвонил и сказал. Зачем ему врать! Они нас кинули, Ваня, тут без вариантов, – голос задрожал, она наконец заплакала.
* * *В больницу домчались быстро. Иван всю дорогу нарушал правила и гнал, не снижая скорости, словно от этой гонки зависела жизнь. Да может, так оно и казалось ему. Благо ехать пришлось недалеко, гибэдэдэшники их нигде так и не остановили. Люба молчала, ни разу не вмешалась, словно ей было все равно – доедут они до места или разобьются по дороге.
Отыскали нужный корпус. Вход в него начинался широким крыльцом. На крыльце сидел и курил, как нарочно, Олег, Любин муж. Заметив вероломного друга, Иван вспыхнул и, процедив себе под нос яростное: «Ах ты ж…» – рванулся, хватая того за куртку и встряхивая. Олег вскочил, едва не подавившись окурком, молча, с готовностью тоже схватил обманутого мужа за грудки. Пыхтели с остервенением, хрипели, готовясь нанести удары. Но вмешался охранник, ругаясь развел противников, не спускавших друг с друга злых глаз, в стороны, что-то угрожающе булькнул в рацию.
– Все-все, – сдаваясь, бормотал Иван. – Все, братан, пусти. У меня жена в реанимации… в коме.
– Жена! Ясно, жена… Тем более! Понимать надо, где находишься, – ворчал охранник, остывая.
Иван понесся в отделение. Возле дверей в реанимацию притормозил, осматриваясь, не зная, у кого спросить, куда дальше.
– Ваня! – услышал, мечась по коридору. Обернулся и, словно ждал этого, снова кинулся на подбегавшего Олега.
– Остынь, поговорим, – попытался было тот.
– Остыну, когда тебе морду набью, сволочь! – Ваня снова вцепился в куртку недавнего друга, неловко ударил по скуле.
Из кабинета выбежал врач. Заорал в бешенстве:
– Тут больница! Выяснять отношения – марш на улицу!
Иван опомнился.
– К вам сегодня женщину… – бросился он к доктору. – По «скорой»… После ДТП. В коме, сказали… К кому?
– Ко мне, – сурово ответил врач. – Но я мужу пациентки уже все объяснил. И нечего здесь безобразничать! Нашли место…
– Мужу объяснил?! – мигом взъярился отставленный супруг. – Это я муж! Я! Вот, паспорт посмотри, умник!
– Или вы прекращаете хулиганить – или я вызываю охрану, – жестко отрезал доктор. – Вам ясно?
– Ясно, – сник Иван.
– Документы больной привезли?
– Нет, я… только узнал…
– Понятно. Документы подвезите. Это необходимо. А кто там у вас кем кому приходится, разбирайтесь сами. И не в стенах больницы! – снова повысил он голос. – Посещения сегодня и завтра невозможны, пациентка в бессознательном состоянии. Мы ее наблюдаем. Проводим необходимые процедуры.
– А прогноз? – воскликнул Ваня.
– Пока никаких прогнозов. Если будут изменения – вам позвонят. Оставьте координаты сестре.
Шатаясь, Иван рванул из больницы. Не отставая, за ним следовал Олег. Муж и любовник столкнулись плечами в дверях. Иван развернулся к бывшему другу, снова схватил того за что попало обеими руками.
– Что ты вяжешься за мной? – выдавил с отчаянием человека, тщетно пытающегося скрыться от ужасной правды.
Олег не сопротивлялся, хмуро смотрел в сторону, и это заставило Ивана отпустить его. Он было развернулся, поплелся к КПП, но Олег догнал, тронул за плечо.
– Постой… – Он явно был очень подавлен. – Прости, что так получилось…
– Прости?! – взревел обманутый друг. – Да пошел ты! Проваливай! Чтоб я тебя больше здесь не видел!
– Не уйду, – мотая головой, заупрямился Олег. – Я никуда не уйду, – повторил он с расстановкой.
– Ах не уйдешь! – снова набросился на предателя взбесившийся муж. – Да я убью тебя, гада, вот прямо сейчас и убью!
Олег по-прежнему не сопротивлялся. Иван встряхнул его как мешок и снова отпустил, взвыв и закусив кулак.
– Иван, – начал Олег, – ну так получилось… Ну я люблю твою жену. Мы любим друг друга. – Каждое слово давалось ему с трудом. А бывший друг опять рванул куртку соперника, тотчас же отпихнув его так, что ткань затрещала, а Олег еле устоял на ногах. Но, не глядя на взбешенного приятеля, через силу продолжил: – Ты ведь давно уже не любил ее. Ты жил рядом с ней и не замечал. А она… Она женщина, ей внимание нужно… Мы не хотели, но так получилось.
– Да что у вас получилось?! Подумаешь – утешил бабу! Минута! А у нас семья! Понимаешь ты это, урод? И у тебя, между прочим, тоже! Вон, Любка прибегала – сама на себя не похожая! Так что дуй домой к жене, любовничек! А мою в покое оставь, забудь о нас, понял? И не вспоминай.
Олег достал телефон, сунул дисплей под нос Ивану.
– Она меня любит, – сказал он тихо. – Ее эсэмэска, видишь? Вот аватарка. Вот текст. – На экране возникла фотография Ани, рядом сообщение: «Олежа, люблю тебя». Надпись завершал смайлик. – Если бы не авария, – заторопился, – мы все равно бы вам сказали. Так что, нравится тебе это или нет, я останусь здесь и буду рядом с Аней. Сейчас мое место возле нее. По-любому.
– Я изувечу тебя, – наклонившись к самому лицу соперника, прошипел Иван. – Изувечу. Если еще раз увижу в больнице.
Он резко развернулся и быстро пошел к машине. Любы поблизости не было. Должно быть, коротко объяснившись с неверным мужем, она ушла раньше. Иван завел мотор, посидел немного, склонившись на руль головой, пытаясь собраться с силами, тяжело вздохнул и тронулся с места, направляясь домой. На этот раз он ехал медленно, чувствуя тяжесть в груди и то, что ему в общем нет смысла спешить. Некуда.
Он позвонил дочке. Та лежала на сохранении в роддоме, и до родов оставались недели две. Иван знал, что Катя ежедневно перезванивается с матерью по нескольку раз. Обычно он ограничивался передачей приветов, иногда брал трубку, если жена настаивала, говорил что-нибудь общеободряющее, задавал какие-то вопросы. Сейчас ему отчаянно захотелось позвонить. Может, потому, что нужно было поговорить с родным человеком, может, потому, что нестерпимо тянуло нажаловаться на изменницу жену, а заодно и на злую судьбу, так страшно его вдруг ударившую наотмашь, как никогда еще не била. Ему было больно и жутко. Он не понимал себя, не мог понять, как утрясти в себе ненависть к жене-предательнице, так поглумившейся над двадцатью годами их брака, и сочувствие к ней, столь ужасно пострадавшей в автокатастрофе. Как примириться с тем, что друг, которого считал близким человеком не помнишь сколько лет, оказался самым ненавистным врагом. И как понять все это теперь, как при этом думать о жене, лежащей в коме, как желать ей выздоровления, ездить в больницу, смотреть на нее… Обман, кругом обман. Ему было страшно оттого, что он не готов был к такой жизни. А она наступила, и в ней, похоже, от него ничего не зависело.
Иван позвонил Кате, еще не зная, что сказать. В последнюю секунду, перед тем как она сняла трубку, успел подумать, что говорить с Катей ни о предательстве матери, ни о состоянии той совершенно невозможно. Успел испугаться, но уже услышал тоненький голос дочери:
– Пап! Слава богу, хоть ты. А я звоню-звоню маме – и никак. Волнуюсь даже, – пожаловалась Катя.
– Нет уж, ты, дочь, не волнуйся, – по возможности спокойно, обстоятельно произнес Иван. – Тебе это ни к чему.
– Ну ладно, – согласилась Катюша, – не буду. А как там у вас дела?
– Да все хорошо у нас, – неуверенно ответил отец. – У тебя-то как? Василий приезжал? – догадался поинтересоваться насчет зятя.
– Конечно, – заулыбалась его девочка. – Он каждый день ездит. Няшки всякие возит.
– Что возит? – не понял отец.
– Вкусняшки мне возит разные. И всякое такое, – похвасталась дочь.
– А-а. Ну хорошо. – Ваня приложил руку к груди, там, внутри, болело и пекло. Он не знал, что еще нужно сказать Кате. – Ну а ты-то как? Сама-то?
– Ну как? Домой так и не пускают. Похоже, буду тут валяться до родов, – обиженно проворчала дочка.
– Ну, ты это, надо – так надо. Лежи. Врачам виднее, – наставительно заметил Иван. Вдруг вспомнил, как сегодня хирург в травматологии сообщил ему, что «все, что нужно, уже сообщил мужу», и крепче прижал руку к груди. – У нас некоторые проблемы, Катька, – наконец решился он. – Мама тебе пока звонить не сможет. Она… – Иван постарался говорить медленнее и спокойнее, чтобы не напугать дочь, – мама ехала на машине и попала в небольшую аварию.
– Как?!
– Ничего, ничего, Катя. Ну… просто попала в аварию.
– Она…
– Жива, жива! Но сейчас в больнице. Пока что в реанимации… Но врачи говорят, опасности нет, – поспешил он соврать, слыша, как растерянно залопотала в трубке напуганная дочь.
– Папочка… Папочка… Как же это? А что у нее? Она в сознании?
– В сознании, ну конечно, в сознании! Но говорить по телефону пока не сможет. Там нельзя – в реанимации. Ее телефон у меня, так что не звони ей, я его… выключил, – снова соврал Ваня. – А тебе буду сообщать, как там у мамы идут дела. И ей буду рассказывать о тебе. Так что постарайся, чтобы сообщения мои были хорошими, ладно? Береги себя, дочка.
– Но как же мама? – тревожилась Катя. – Это надолго?
– Ничего, ничего. Все будет хорошо, – чуть не по слогам проговаривал отец. – Врачи говорят, все будет хорошо.
* * *Назавтра Иван позвонил в больницу и узнал, что изменений никаких нет. Ехать не хотелось. Не мог он. Не мог с этой ненавистью. Да и незачем было.
Вечером снова пришла Любка. Чуть вошла в прихожую и сразу стала плакать, размазывая слезы по покрасневшему лицу.
– Это ты во всем виноват, – зло высказала прислонившемуся тут же к стене Ивану. Он вяло повернул голову в ее сторону и промолчал. – Господи, как же мне тяжко-то, – всхлипнула Люба, почти падая на стул. – Сам-то что, – неласково взглянула она на товарища по несчастью, – оправился? Привыкаешь, что мы с тобой обманутые дураки?
– Люб, не гони, – морщась, попросил Иван. – У тебя свое, у меня свое.
– А ничего не свое, Ванечка, ничего не свое, – горячо заговорила изломанная бедой Люба. – Это ты виноват, ты! Не смотрел за своей Анькой – вот так и вышло. А я… – Она снова зарыдала, пытаясь вытирать рукавами мокрое лицо. – Я не знаю, что теперь делать. Мне придушить его ночью хочется, придушить подушкой. Ненавижу его! А все Анька твоя, гадина…
– Полегче, Люб, – пробубнил Иван, поворачиваясь и уходя в кухню. Там он включил чайник, понимая, что просто так выставлять обезумевшую от горя женщину нельзя.
– Но, Ванечка, – Любка потащилась за Иваном в кухню, жалобно причитая, – это ж она его, стерва, окрутила. А еще подругой была! – Снова слезы потекли из Любиных глаз потоками, она принялась рыться в сумке в поисках платков, не нашла, громко захлюпала носом. – Я не знаю, как мне жи-ить!
– Я, что ли, знаю? – устало поддержал ее Иван. – Но как-то все же придется.
– Мой-то, конечно, бабник, и всегда он любил к женщинам подъезжать, и даже романы у него были… – потихоньку скулила Люба. – Но это все втихаря, никогда из семьи уходить не собирался. А сейчас! Анька ему мозги совсем заморочила, и он, видишь, с катушек съехал – хочет семью оставить и с ней жи-ить, – завыла она громче. – А нас с тобой, Ванюш, на фиг, не нужны-ы бо-ольше-е…
Ваню мучил этот разговор. Вроде бы Любка была вместе с ним пострадавшая, вроде бы можно было с ней душу отвести, но она раздражала его. Он встал, достал из аптечки упаковку бумажных платков, протянул рыдающей приятельнице. Потом налил ей чаю.
– Что там тебе… – Иван заглядывал в холодильник и шкафы в поисках каких-нибудь сладостей. Ничего не нашел. – Колбаса есть, – сказал наконец. – Будешь «докторскую»? Сгущенка есть, будешь?
Люба помотала головой. Потом вздохнула:
– Ладно, давай колбасу. И хлеба.
Иван неловко порезал батон «докторской» и батон белого. Он рад был, что отвлек тяготящую его гостью от ее рыданий и неприятного скулежа.
– Вот куда ты смотрел, а? – вдруг опять завелась Люба. – Почему твоя шалава делает что хочет?
– А ну хватит! – прикрикнул он, стукнув по столу ладонью. – Хорош тут грязь развозить, достала уже!
– Ага, – сразу сдувшись, жалобно заверещала Люба, – разве мы с тобой всю эту грязь начинали? Мы-то с тобой обманутые и покинутые. – Она громко хлюпала носом, и он снова подвинул ей поближе бумажные платки. Любка высморкалась. Вздохнула. – Что, не права я, по-твоему?
– Права не права, а нечего сюда таскаться с такими помоями, – возразил он сердито. – Без тебя тошно. Плохо ей! Хочешь еще и мне душу загадить, будто мало там без этого твоего дерьма.
– Ну прости, Ванюш, прости меня, – лихорадочно зачастила удрученная горем Люба. – С кем же мне и поговорить, кому я еще могу душу излить? Только ты, только ты у меня, Ванечка! Ох, тяжело мне… Не могу-у! Хоть что-то сделать, хоть какое-то облегчение. А давай тоже, давай тоже так поступим, – она бросилась перед ним, сидящим, на колени, обхватив его бедра руками и прильнув к ним зажмуренным лицом. – Так же сделаем, как они, может, полегчает, – бормотала Люба, пытаясь прижаться крепче. Ваня сидел, совершенно оторопевший, не находя слов и только ерзая на стуле. Люба подняла голову, заглядывая ему в лицо, попыталась улыбнуться. – Поцелуй меня, – выговорила фальшивым голосом. Да он и так видел, что обольстительница она совершенно неумелая.
Иван сморщился от жалости и от какой-то невольной брезгливости к ней. Поднял за плечи, встал сам и усадил Любу на только что покинутый ею стоящий рядом стул.
– Ну не надо, Люб, не надо, ну потом же жалеть будешь, – забормотал смущенно. В душе было совершенное смятение. Эта обезумевшая баба отняла последние силы, подняла еще большую бурю в его и без того запутанных чувствах. Он хотел только одного: остаться в одиночестве, уползти в какой-нибудь угол и затихнуть. Кое-как Ваня выпроводил Любу, автоматически пообещав ей, что все будет хорошо. Она побрела домой, а он, оставшись наконец без выматывающей душу гостьи, рухнул на диван и пролежал так без сна и без мыслей до глубокой ночи.