Из Парижа через Москву мы отправились с Бакшеевой, но уже без Дмитриевой в Лондон. За границей у нас с Галей складывались вполне нормальные отношения, чего нельзя было сказать об отношениях дома, и причиной тому была старший тренер "Динамо" Светлана Алексеевна Севостьянова. Создавалось впечатление, будто, прилетая в Москву и проходя таможенный контроль, мы оставляли за таможенной стойкой нашу взаимную уважительность. Было обидно и неприятно. Я даже тренироваться с Галей боялась, так как занятия превращались в сплошную нер-вотрепку.
Несмотря на мои отдельные победы, Бакшеева, безусловно, в то время была лидером. Многие считали, что Галя - будущая звезда мирового тенниса и финалистка Уимблдона. Но прогнозы могли обрести реальность только в том случае, если бы Бакшеева работала, как, например, Маргарет Корт, теннисистка ее поколения. Но Галя как будто специально делала все, чтобы надежды ее поклонников не оправдались. И Дмитриева, и я следовали своей линии в жизни, и время показало, что мы оказались правы. У Гали, конечно, были и своя цель, и своя линия, но ничего не исполнилось из того, что ей прочили. Возможно, виной тому обстоятельства. Но, скорее всего, она избирала не те пути. Она по-своему любила теннис, но трудно понять, что в нем было для нее главным. Мы жаждали победы, Галя же неоднократно заявляла: "Играть надо ради собственного удовольствия". В конце концов жизнь ее сломала, ей пришлось играть в теннис, и играть долго, не ради удовольствия, а ради денег.
Последнее мое выступление на первенстве СССР прошло в 1980 году, Бакшеева все еще играла, хотя она на пять лет старше меня. В шестнадцать лет Галя говорила, что ей теннис надоел (рисовки, конечно, в этих разговорах хватало), и тем не менее продолжала играть и тренироваться и дотянула на корте до сорока. Мы часто в жизни делаем не то, что хотим.
Так вот, в то знаменитое лето, когда я в паре с Метревели вошла в финал Уимблдона, у меня случился тяжелый приступ холецистита. Лежала я дома, меня навещали знакомые и друзья. Приходила и Севостьянова, тренер Гали, говорила всегда массу комплиментов, а между тем, как выяснилось, плела интриги. В начальственных кабинетах она утверждала, что Морозова в финал попала случайно, заняв там место Бакшеевой. К сожалению, точно так же они с мужем действовали, когда подросла их дочь Наташа, неоднократно открыто заявляя, что она будет чемпионкой взрослого Уимблдона: детский Наташа, в начале семидесятых, выиграла.
Мне кажется, мысль о таких победах должна быть сокровенной. В самой глубине души. Достичь таких высот человеку крайне тяжело, слишком много случайностей на этом подъеме. Не верить в себя, сомневаться нельзя, но трубить об этом на каждом углу тоже не стоит. Великий Розуолл трижды выходил в финал Уимблдона и ни разу не выиграл его! Но наше руководство любит, когда ему обещают невероятные результаты. Тебе для этого ничего не дали, ты еще ничего не сделал, а уже обещаешь - удобно и всех устраивает. Вот и слова Севостьяновой упали на благодатную почву. У руководителей "Динамо" стали разбегаться глаза: на кого ставить? Пока начальство решало столь серьезный для себя вопрос - случайно или не случайно мы обыграли чуть ли не все сильнейшие пары мира, я слегла с приступом от перенапряжения. Юрий Анатольевич Чмырев давал мне те же нагрузки, что и моему партнеру Славе Егорову. Юрий Анатольевич занятия вел хорошо, но с перебором, без учета индивидуальных особенностей. Как сейчас помню заснеженную целину поля Центрального аэродрома, что за комплексом ЦСКА, где я бегала наравне с мужчинами.
После холецистита новая напасть - начал нарывать ноготь на ноге, я не то что ходить, ступить на эту ногу не могла. Нина Сергеевна увезла меня на сбор в Сухуми со всей динамовской командой, - приближалось первенство страны. Из всего сбора я запомнила только то, как возмутительно относились тренеры к Нине Сергеевне. Это была зависть, скрыть которую люди не могли. Только один пример. Выгружаемся на сухумском вокзале. Я ковыляю на одной ноге. На перроне все встречающие бросаются к Севостьяновой и Бакшеевой. Ну ладно я, но Нине Сергеевне уже больше шестидесяти, и никому в голову не приходит ей помочь. И мы с ней через все платформы и пути тащим свои сумки и чемоданы. И молодой динамовский тренер, такой современный и общительный мальчик, будто не видит Нину Сергеевну.
Нас с Катей Крючковой и еще одной девочкой поселили в пансионате в трехместный номер. Мы с Катей по очереди спим на раскладушке. А Бакшеева живет в люксе гостиницы "Интурист" с Севостьяновой, гуляет на закрытом пляже. Нина Сергеевна уговаривает меня потерпеть, не срываться до чемпионата Союза. Я терпела, не срывалась, но сыграть хорошо на чемпионате не смогла, проиграла Ислановой, да и Галя не выиграла. Выиграла чемпионат Киви, плакавшая от радости, хотя я до этого слезинки у нее в глазах не видела. Есть такие люди, в них никто не верит, но они, собрав всю свою волю, годами ждут большой победы. Я думала: неужели и я так буду плакать, если выиграю первенство страны?
...В начале 1969 года я ушла в ЦСКА. Это потом у нас проводились зимний и летний чемпионаты СССР, а тогда зимний чемпионат назывался Всесоюзными соревнованиями. Я играла с Бакшеевой в финале этого турнира в 1969 году в Ленинграде. В теннисе важно - во всяком случае для меня - хорошо начать матч. Если же этого не происходило, мне стоило больших трудов повернуть матч в нужное для меня русло, иногда это и не получалось.
В Ленинграде я обыграла Бакшееву. Затем я легко выиграла летний чемпионат в Ташкенте. С 1969 года звание лидера женского тенниса в СССР перешло ко мне. На целых одиннадцать лет. Нельзя сказать, что за все эти годы я никому не проигрывала, но поражения были единичны, один, ну два раза за сезон, и каждое рассматривалось как сенсация. Неудобным соперником в начале семидесятых для меня была Марина Крошина, потом подросла Наташа Чмырева.
Я уже считалась сеяным игроком (сеяные игроки определяются по личному рейтингу перед каждым соревнованием; в общей жеребьевке они не участвуют, их так разводят по сетке турнира, что в первых кругах они между собой не встречаются), когда Чмырева начала играть на Уимблдоне. Наташа по характеру была амбициозна, раздевалка сильнейших на Уимблдоне ее ужасно манила. Несколько раз она как бы случайно приходила туда переодеваться. Но закон есть закон: эта раздевалка только для тех, кто ее заслужил. И надо сказать, несмотря на молодость и явный талант, отношения с игроками высокого класса у Наташи не складывались. Наташа совершенно спокойно могла заявить на пресс-конференции, что Вирджиния Уэйд уже стара и она ее скоро обыграет. Она даже не пыталась ответить более корректно, например: "Вирджиния опытный игрок, но у меня есть шансы". У Жени Бирюковой был слабоват удар справа, и Наташа ей совершенно спокойно заявляла: "Я не буду с тобой тренироваться, у тебя плохой удар, я могу его перенять". И это говорится игроку, который старше тебя, который так же, как и ты, готовится к турниру. Играя матч с Бетти Стове, Наташа умудрилась ей нагрубить, и та просто попросила ее из раздевалки. Мы встретились на Уимблдоне в 1976 году, встретились на центральном корте за выход в число восьми сильнейших. Мне двадцать семь, ей семнадцать. Две русские на центральном корте - исторический момент!
Обычно восьмерка играется в понедельник, мы же встретились в матче в субботу. Светлана Алексеевна Севостьянова в тот день приехала на Уимблдон в составе туристической группы, но на матч уже не успела, смотрела его по телевизору. Говорят, ей сделалось дурно, что ж, ее можно понять, для переживаний повод был: я повела в первом сете и выиграла 6:4, второй проиграла - 4:6, а третий сложился для меня совсем просто - 6:1. После матча, за ужином, подходит ко мне одна молодая теннисистка и говорит: "Теперь мы знаем, кто первый номер в Советском Союзе. Наташа собрала нас и сообщила, что если кто-то хочет узнать, кто настоящий лидер, пусть приходит сегодня на центральный корт". Потом с Наташей в раздевалке случилась истерика. Вела она себя, по крайней мере, странно.
Жаль, что настрой, созданный не без помощи родителей, будто ей все завидуют и стараются помешать, не позволил ей дружить с ведущими игроками. Очень талантливая девочка, с хорошим образованием, много читающая, знающая английский язык. Если б отношения у нас с Наташей складывались добрые, как у меня с Аней, то, тренируясь вместе со мною, она бы только от этого выиграла, как, безусловно, помогли и мне в свое время общение с Дмитриевой и ее опыт. Потенциально она была сильным игроком, на уровне мировой десятки, но, увы, не каждому дано достичь вершины.
НИНА СЕРГЕЕВНА
Нину Сергеевну я считала своей второй мамой. Вот на этом стуле в гостиной, кажется, совсем недавно она сидела. Катя только-только начала ходить. Она крутилась вокруг нее и, естественно, демонстрировала все свои возможности, читала какой-то стих в два слова, делала три прихлопа, два притопа, и, как водится, ее спрашивали: "Катя, кто это?" - "Это мама", - отвечала к общей радости Катя. "А это кто?" - "Это папа". "Это баба Аня". "Это баба Нина". У Нины Сергеевны слезы на глазах. Своих детей у Нины Сергеевны не было, жил в Москве ее племянник с семьей, но близости между ними не возникло. И всю свою нерастраченную материнскую любовь она перенесла на нас, учеников. Она любила нас, как своих детей. Я только забеременела, а Кате уже вязались носки. Нина Сергеевна стала жить моей жизнью, о теннисе она уже не думала, ее заботило теперь то, что я должна быть хорошей матерью, заботило мое здоровье. Сразу изменились и наши тренировки, - я должна была тренироваться так, чтобы ребенок, который жил во мне, развивался здоровым.
НИНА СЕРГЕЕВНА
Нину Сергеевну я считала своей второй мамой. Вот на этом стуле в гостиной, кажется, совсем недавно она сидела. Катя только-только начала ходить. Она крутилась вокруг нее и, естественно, демонстрировала все свои возможности, читала какой-то стих в два слова, делала три прихлопа, два притопа, и, как водится, ее спрашивали: "Катя, кто это?" - "Это мама", - отвечала к общей радости Катя. "А это кто?" - "Это папа". "Это баба Аня". "Это баба Нина". У Нины Сергеевны слезы на глазах. Своих детей у Нины Сергеевны не было, жил в Москве ее племянник с семьей, но близости между ними не возникло. И всю свою нерастраченную материнскую любовь она перенесла на нас, учеников. Она любила нас, как своих детей. Я только забеременела, а Кате уже вязались носки. Нина Сергеевна стала жить моей жизнью, о теннисе она уже не думала, ее заботило теперь то, что я должна быть хорошей матерью, заботило мое здоровье. Сразу изменились и наши тренировки, - я должна была тренироваться так, чтобы ребенок, который жил во мне, развивался здоровым.
Обычно ученик, уходя из спорта, прощается с тренером навсегда - теряется интерес друг к другу. Куда сложнее и драматичнее совершается переход ученика к другому тренеру, и хорошо, если расставание кончается пристойно. Теплякова очень тяжело пережила момент, когда Аня покинула ее. Как же она не хотела никому отдавать свою любимую ученицу, но отсутствие теоретических знаний не позволяло ей растить Дмитриеву дальше. Конфликт начался тогда, когда Аня стала ездить на турниры за рубеж. У нас существовало дурацкое правило: личных тренеров не посылать с учениками, ездили только тренеры сборной, тогда ими были Сергей Сергеевич Андреев и Семен Павлович Белиц-Гейман. К тому же и анкетные данные в те "бумажные" времена были не в пользу Нины Сергеевны: беспартийная, незамужняя, что сразу подразумевает некоторую легкомысленность, несмотря на возраст. Нина Сергеевна могла попасть на турнир только в группе туристов. Труднее испытания для нее нельзя было выбрать: раствориться в массе и не иметь контакта со своим учеником. Я с уверенностью могу сказать: наш теннис от этого только потерял. Ее интуиция, которая привела не одну девочку к большим победам, могла дать результат еще выше.
Нина Сергеевна была против того, чтобы Андреев занимался с Аней. Она ревновала ее. В итоге сама создала ситуацию - или я, или он. Когда подросла я, этой проблемы уже не возникло.
Теплякова не имела ни специального образования, ни институтского диплома, но зато у нее было чутье, внутреннее понимание тенниса, которое давало ей возможность в нем жить так же свободно, как чувствует себя птица в полете. Когда Нина Сергеевна, наученная горьким опытом, увидела, что я выхожу на международный уровень, она давала возможность работать со мной другим. Она говорила: "Будем брать у них самое лучшее". Со мной мог работать любой тренер сборной. Кстати, в США один тренер в баскетболе ставит бросок, другой защиту, третий - работу ног. Нина Сергеевна поняла, что надо использовать знания и опыт лучших специалистов. Вторую подачу, по ее просьбе, мне ставил Святослав Петрович Мирза. Игра с лета и блок на приеме был сделан Сергеем Сергеевичем. Нина Сергеевна не знала такого удара, как блок, в ее время его просто не было, так мощно раньше не били, но интуитивно чувствовала необходимость этого элемента в моей игре.
В том, что наши отношения не осложнились, я думаю, определенную роль сыграла моя мама, которая всегда меня сдерживала, если возникали конфликтные ситуации. Она не уставала напоминать, как много для меня сделала Нина Сергеевна и что ответом могут быть только благодарность и искренность в моих отношениях с тренером. Были моменты, когда я чувствовала, что тренер мне совсем не помогает, хотелось найти другого, который бы рявкнул, заставил... Но есть такое понятие, как порядочность, есть близость между людьми, есть, наконец, признательность человеку, который направлял тебя, не давал сворачивать с правильного пути.
Страшное время в моей жизни - угасание Нины Сергеевны. Но даже последние дни характеризуют ее как необыкновенного человека. Я уже работала тренером, Катьке пошел четвертый год, и я взяла ее с собой на тренировочный сбор. Накануне отъезда, как всегда, я позвонила Нине Сергеевне, предупредила, что уезжаю в Ташкент, сказала, кого беру из девочек в команду и что забираю с собой Катю, мама устала, ей надо отдохнуть. Обычно Нина Сергеевна жаловалась на то, как плохо себя чувствует, но в этот вечер промолчала.
Когда Нина Сергеевна начала жаловаться на здоровье, мы подозревали самое худшее, отвезли ее в больницу, но ничего страшного у нее тогда не нашли. Мы успокоились. Однако Нине Сергеевне пришлось в дальнейшем перенести несколько операций, из дому она выходила все реже и реже, поэтому мы обязательно созванивались каждый вечер. Беседовали по сорок минут, я рассказывала ей обо всем, что делается у меня на работе и дома. Она хотела знать все мои новости они были частью ее жизни. В тот вечер тоже говорили долго. Через день звоню из Ташкента домой, и мама меня ошеломила: "Оля, у нас страшное несчастье, Нину Сергеевну увезли в больницу". Оказывается, она терпела до последнего, понимая, что мама разорваться не может: ей надо возиться с Катей, я же занята на работе... Нина Сергеевна ждала момента, когда мама останется одна и она ей сможет сообщить, как ей плохо. Через пару часов, как я улетела, Нина Сергеевна позвонила к нам: "Анна Илларионовна, терпеть больше не могу, приезжайте, я умираю". Когда мама к ней приехала, пришлось уже вызывать "скорую". В тот же день подключилась в помощь маме и Аня Дмитриева. Жить Нине Сергеевне оставалось недолго. Расставаться с жизнью всякому нелегко, но она держалась мужественно. Наша последняя встреча: я, как обычно, в Москве наездом, пришла в больницу ее покормить, привезла свежий творог с малиной. Она уже ничего не ела, но проглотила ложку творога и одну ягодку. Я ее помыла, протерла, она молчит, я понимаю, ей трудно разговаривать. Мне надо уходить, я пришла ненадолго, но я не могу встать и уйти, невозможно обидеть Нину Сергеевну. Как-то надо выходить из этого положения. Вдруг она говорит: "Олечка, ведь ты же торопишься, у тебя дела, иди, дорогая, иди". Даже в такой момент она все делала тактично. И только после того, как отпустила меня, она повернула голову к стене.
А ведь еще совсем недавно у нее было столько энергии, что казалось, Нина Сергеевна передает ее нам, своим ученикам.
Для меня каждое слово Нины Сергеевны было больше, чем закон, я ценила ее малейшее внимание ко мне. Насколько я помню, теннис меня захватил сразу. Я рвалась на тренировку, на корт, как каторжник на волю. У меня и мысли не возникало променять теннис на что-нибудь другое: например, на танцы, или, как сейчас говорят, дискотеку. И больное горло не могло мне помешать явиться на тренировку. Я думаю, каждому нравится делать то, что у него получается. То, что Нина Сергеевна поначалу меня подхваливала, еще больше привязывало меня к теннису. И если мне давали задание - сто раз ударить об стенку, я меньше ста раз не ударяла. Наверное, я уже пришла с честолюбивыми мыслями, и мне не только нравилось бить об стенку, но и хотелось делать это лучше других.
Первые два года ребенок в спорте держится только на отношении к его увлечению в семье. Нина Сергеевна никого сама не выгоняла, не травмировала детскую душу, не унижала их выставлением из секции. Тех, кто не подходил, она не брала совсем. "Ой, какая маленькая, какая хорошенькая, но толстушечка. Нет-нет, с такой попочкой не надо... Очень миленькая девочка, но мне бы похудее и лучше, чтоб синюшная". Ей нравились быстрые, худенькие. Нина Сергеевна, наверное, единственный тренер в Советском Союзе, у которого не было "блатных" детей. Позже я не знала ни одного тренера, которому бы не навязали детей "по знакомству". И их берут ради того, чтобы другим ученикам жилось легче. Нина Сергеевна даже на дочь Дмитриевой, Марину, которая к ней какое-то время ходила заниматься, не обращала никакого внимания, понимая, что маминого таланта в Марине нет. Она тоже была по-своему честолюбива и хотела воспитывать чемпионов.
Тренер нас учила всему: как стирать теннисные носки и теннисную форму, как форму складывать в сумку, как проверять ее перед тем, как идешь на стадион. Учила нас вязать, следила за тем, что мы читаем. Она, в отличие от подавляющего числа тренеров, радовалась, когда у нас начинались романы. Я, как правило, видела обратную картину, попытку изолировать своего ученика, считая, что сердечное увлечение только ему помешает. А я, как и Нина Сергеевна, убеждена, что романтические прогулки и жар объяснений явление естественное. Это часть жизни, и немалая часть. Другое дело, сам спортсмен, если он профессионал, должен понимать, что любой закон природы имеет свои ограничения и исключения, в нашем случае это нормы спортивной жизни, которая не похожа на обычную.
Нине Сергеевне нравилось, когда за ее ученицами ухаживают мальчики, но она старалась их отбирать, чтобы вокруг нас оставались только хорошие и воспитанные. Когда мой будущий муж начал за мной ухаживать - а он был любимцем на "Динамо", как примерный мальчик, - Нина Сергеевна создавала нам "условия". Если мы вместе летели на соревнования, то у нас обязательно рядом оказывались места в самолете, если ехали в поезде, то попадали в одно купе. Нина Сергеевна любила проводить такие маленькие маневры, которые делали жизнь радостной. И при этом ее группа была самой дисциплинированной. На сборах полагается проверять, когда мы легли спать. Но Нина Сергеевна проверяла обычно только меня, потому что я была девочкой правильной и распорядка никогда не нарушала. Остальных она старалась не трогать: Нина Сергеевна не спрашивала, все ли на месте, а говорила: "Оля, все в порядке?" - "Да, все в порядке", - отвечала я. Все к тому времени разбрелись, я единственная, кто остался в комнате. Она же, спросив, все ли в порядке и получив утвердительный ответ, сознательно обманывала себя, избавляясь тем самым от необходимости читать нам нотации. Некоторым ученикам она доверяла свои тайны. Мне же она рассказывала только веселые истории из своей жизни, вспоминала своих мужей.