— …Что вы ищете живого среди мертвых? Его здесь нет. Он встал из гроба. Вспомните, что Он вам говорил, еще будучи в Галилее? Что Сына Человеческого отдадут в руки грешников и распнут, но на третий день Он восстанет из гроба…
Перед монитором столпились человек тридцать. Одни смотрели на экран, другие, склонив головы, следили за прыгающим пламенем свечек, продетых в бумажки, на которые капал горячий воск. Среди прихожан наблюдательный писодей сразу заметил Имоверова. Репортер нежно держал за мизинчик звезду телешоу «На голубом глазу» Лубкова, отпуская только для того, чтобы перекреститься вместе со всеми. Рядом молились драчливый режиссер Смурнов, пострадавший критик Билингвский и бессмертная певица Болотникова, ставшая после неудачной пластической операции похожей на жертву профессионального бокса. В храме собралось немало прочей эфирной шушеры, узнаваемой, но бесфамильной. Несколько модных дам, очевидно, приехавших из ближних коттеджных поселков, исподтишка пересчитывали друг на дружке бриллианты. Кокотов вычислил и хозяина джипа-броневика. Тот угрюмо смотрел на свечку и крестился с таким тяжким размахом, точно хотел себя изувечить. На его груди сквозь расстегнутую рубаху виднелся огромный золотой крест, смахивающий на вериги. За спиной босса дежурили два телохранителя: один сочувственно слушал отца Якова, а другой с интересом разглядывал тугие лосины Натальи Павловны. Отбив земные поклоны, она встала с пола и поцеловала экран монитора, поймав губами наставляющую руку пастыря.
— Женщины эти были Мария Магдалина, Иоанна и Мария, мать Иакова. И остальные женщины, которые были с ними, говорили апостолам то же самое…
Бросив уничтожающий взгляд на коттеджных львиц, Обоярова, не дожидаясь ответного презрения, направилась к выходу, поманив за собой Андрея Львовича. Возле свечного ящика она остановилась и забрала у писодея пакет. За прилавком стояла пожилая изможденная женщина в сером обвислом платье, похожая на давно пропавшую с экранов киноактрису, о чьем бурном многомужестве и пагубной страсти к шампанскому в давние годы судачила вся интересующаяся Москва. Кокотов вспомнил, как покойная Светлана Егоровна, завидев актрису в телевизоре, ворчала: «Опять, вертихвостка, развелась!»
— А где отец Яков? — тихо спросила Обоярова.
— Улетел в Венецию, — ответила свечница.
— Давно?
— Вчера, — шепнула та, добавив с гордостью: — На международный семинар «Профетические коннотации в поэзии Бродского».
— Ах, как жаль! Он мне так нужен! — огорчилась Наталья Павловна.
— Послезавтра вернется.
— Передайте ему, пожалуйста! — бывшая пионерка протянула дары «Шестого континента». — Здесь французское вино. В прошлый раз отцу Якову очень понравилось. И еще — сыр, который он любит.
— Спаси вас Бог! — поклонилась свечница, косясь оживающим глазом на запечатанное горлышко бутылки.
39. РУБЛЯНДИЯ
Дорога по-швейцарски петляла между холмов, поросших соснами. Мелькнул синий указатель на Горки. Бывшая пионерка, погоревав, что не застала духовника, принялась жаловаться на жадного супруга Федю, противоестественно влюбленного в совместно нажитое имущество. Кокотов скучал, скрывая зевоту сочувственными кивками. Когда Обоярова ненадолго умолкла, обгоняя сеновоз, загородивший шоссе, писодей ловко сменил тему — похохатывая, рассказал о перекоробившемся Жукове-Хаите. Но Наталья Павловна выслушала, нахмурившись, а в конце попеняла:
— Ничего смешного! Голос крови — вещь удивительная! Моя прабабушка была черкесской княжной. И знаете, Андрюша, мне часто снятся горы, сакли, усатые мужчины в каракулевых папахах и лохматых бурках, кровавые драки на кинжалах. Недавно во время поединка красивому юноше отрубили кинжалом щеку — и я проснулась вся в слезах. Вот что это такое?
— Не знаю, возможно, генетическая память…
— Наверное… А бедному Жукову-Хаиту надо помочь. Я познакомлю его с отцом Яковом. Он что-нибудь обязательно придумает.
За разговором выехали на Рублевское шоссе, узкое, но зато покрытое ровным нежным асфальтом, сообщающим автомобильному ходу удивительную плавность, особенно заметную после проселочной тряски. Разметка под колесами была четкая, ярко-белая, как на Красной площади перед военным парадом. Через каждые сто метров стояли гаишники. От своих однокорытников, блюдущих в обыкновенных местах, здешние отличались категорически, так балетные воины почетного караула отличаются от стройбатовских доходяг. Машины двигались в один ряд, медленно и торжественно, не сигналя, понимая, куда заехали. Обочь дороги тянулись глухие высокие заборы — новые, из каких-то космических материалов, и давние, заслуженные, сохранившие в чугунных излишествах выпуклые символы рабоче-крестьянской империи, разваленной вечно недовольной интеллигенцией. В просветах между заборами виднелись поля и дальний синий лес. И вдруг сельская местность исчезла, пропала, как и не было вовсе. По сторонам поднялись торговые палаты из металла, пластика и стекла, разверзлись огромные витрины с изысканно-уродливыми манекенами и скидками от 30 до 70 процентов. «Гуччи», «Шанель», «Версаче», «Макс Мара», «Хьюго Босс»… Потом пошла чреда автосалонов: «Ауди», «БМВ», «Мерседес». Яркие продажные лимузины с ценниками на лобовых стеклах ждали покупателей прямо на обочине. Казалось, можно просто остановиться, бросить к черту старый драндулет, пересесть в четырехколесное совершенство, повернуть ключ, нарочно оставленный в замке зажигания, и умчаться в новую прекрасную жизнь.
После перекрестка со светофорами начались кафе, бары и рестораны.
— Кажется, я проголодалась! — сообщила Обоярова и свернула к заведению под вывеской «Фазенда».
Кокотов хотел возразить, что у них полная машина еды из «Шестого континента», но промолчал, не решаясь перед обладанием огорчать женщину излишней бережливостью. Свободных мест на парковке не оказалось. Писодей обрадовался и хотел предложить романтичный пикник в ближайшем лесу, но упорная пионерка громко посигналила. К «Крайслеру» суровым шагом направился охранник. Поначалу он был строг, но узнав Обоярову, расплылся в улыбке и потрусил убирать резервный барьерчик с изображением инвалидного человечка.
— Наталья Павловна, ну где же вы пропадали?
— Я вернулась, Володя! Мы теперь часто будем сюда ходить, — пообещала она и величественно протянула ему пакетик с гостинцами: — Все как ты любишь!
— Спасибо, для вас в любое время место найду!
— Ну, пойдемте, Андрюша! Вам тут понравится! — Она по-семейному взяла Кокотова под руку.
Оправдывая свое название, ресторан «Фазенда» напоминал затейливую сельскохозяйственную инсталляцию. Посредине зала высился стог с торчащими пряслами. Сбоку из сена высовывались, как живые, вылепленные из воска грубые мужские и нежные девичьи ступни. Рядом стоял муляж рыжей коровы в натуральную величину и через равные промежутки времени издавал протяжное электрическое мычание. На резных полках теснились чугунки, кринки, самовары. Со стен свисали рушники с вышитыми петухами, к деревянным балкам были привязаны пучки ромашки, мяты, кориандра, зверобоя… По углам мотали маятниками старинные ходики. Обширное помещение делилось с помощью березовых жердей на кабинки, напоминающие загоны. К мощным дубовым столам были приставлены лавки, застеленные черно-белыми коровьими шкурами. На жердях там и сям расселись чучела курочек, петухов, уток, индеек… Официанты, одетые, как пастухи и пастушки из ансамбля «Калинка», бегали с подносами от загона к загону. Посредине подиума в окружении зачехленной аппаратуры сидел на табурете паренек и кургузом пиджаке, галифе и фуражке с цветком. Волнуя трехрядную гармонь, он негромко импровизировал на тему «Yesterday».
Войдя, Наталья Павловна остановилась и огляделась. Некоторые посетители ее узнали и, сблизив головы, зашептались, искоса посматривая на Обоярову. Обычно так косятся, если в теплую компанию друзей нахально, без приглашения встревает кто-то набезобразничавший на прошлой вечеринке. Однако бывшая пионерка не дрогнула и одарила недоброжелателей победной усмешкой. А к ней уже мчался метрдотель, выряженный старшим пастухом.
— Наталья Павловна, наконец-то!
— Здравствуй, Наиль!
— А мы уж думали…
— Вздор! Все по-прежнему. А это ваши любимые! — Она протянула пакетик с гостинцами.
— О-о! — расцвел он и отвел гостей в пустой загон с табличкой «Reserved», дождался, пока они усядутся, и с полупоклоном положил на стол две толстые папки, обтянутые коровьей шкурой.
— Мне как обычно, — не раскрывая меню, ласково объявила Обоярова.
— «Вива, Бразилия!» с нормандскими сливками? — радостно уточнил Наиль. — И яблочный штрудель «Эрцгерцог Фердинанд»?
— Разумеется. Я не меняю привязанностей. Пожалуй, за исключением одной… — Она с оперной нежностью посмотрела на автора «Роковой взаимности». — Милый, а ты что будешь?
— Здравствуй, Наиль!
— А мы уж думали…
— Вздор! Все по-прежнему. А это ваши любимые! — Она протянула пакетик с гостинцами.
— О-о! — расцвел он и отвел гостей в пустой загон с табличкой «Reserved», дождался, пока они усядутся, и с полупоклоном положил на стол две толстые папки, обтянутые коровьей шкурой.
— Мне как обычно, — не раскрывая меню, ласково объявила Обоярова.
— «Вива, Бразилия!» с нормандскими сливками? — радостно уточнил Наиль. — И яблочный штрудель «Эрцгерцог Фердинанд»?
— Разумеется. Я не меняю привязанностей. Пожалуй, за исключением одной… — Она с оперной нежностью посмотрела на автора «Роковой взаимности». — Милый, а ты что будешь?
— Я? Я бы… просто кофе… — несмотря на радостное смущение, Кокотов понимал, что расплачиваться опять придется ему.
— Какой именно кофе? — спросил метрдотель так серьезно, будто речь шла по меньшей мере о выборе донорского сердца.
— Самый обычный… — Писодей осторожно потянулся к коровьей папке, чтобы взглянуть на цены.
— Андрюша, попробуйте «Ламбадо-Милк» с шоколадной крошкой и молоком ламы. Не пожалеете! — посоветовала Обоярова, твердо останавливая и нежно гладя его руку.
— Прекрасный выбор! — похвалил старший пастух и исчез.
Наталья Павловна откинулась спиной на березовую жердь и вновь огляделась вокруг с таким счастливым видом, точно после нечеловеческих скитаний воротилась наконец под отчий кров. Она и дышала глубже обычного, словно стараясь вобрать в легкие побольше родного воздуха. Обводя взором милые пределы и едва кивая некоторым знакомым, бывшая пионерка умудрялась выразить самые разнообразные чувства — от теплой неприязни до дружеской ненависти. Затем она повернулась к писодею, положила голову ему на плечо и прошептала:
— О, мой рыцарь! Вы даже не представляете, как мне тяжело! Какой это был позор! Я приехала за своими вещами, а Федя приказал Мехмету погрузить их в грязную садовую тачку из-под навоза, вывезти за ворота и свалить в лужу! Было воскресенье. Все возвращались домой из храма, видели мой позор и хихикали. А вон та выдра… Не смотрите в ее сторону! Она хохотала! Они все думали, я никогда сюда не вернусь. Вы понимаете, никогда!
— Понимаю…
— А я вернулась, благодаря вам, мой герой!
Появилась официантка с неподвижной, словно приклеенной скотчем улыбкой. Она выставила перед гостями кофе и тарелочку со штруделем, мало отличающимся размером от ипокренинских порций. Кокотов получил стеклянную кружечку, из которой торчала длинная ложка, увенчанная крошечным бумажным сомбреро. «Ламбада-милк» оказался чуть теплым, а шоколадная крошка скрипела на зубах, как песок. Кофе, принесенный Обояровой, отличался, кажется, лишь тем, что с длинной ложки свисал малюсенький государственный флаг Бразилии. Бывшая пионерка сделала два глотка и без всякой охоты попробовала кусочек штруделя.
— О, мой рыцарь, сейчас мы поедем туда. Мне так тяжело! Вы поддержите меня?
— Конечно!
— Я покажу вам дом. Даже мою зеркальную спальню. Понимаете?
Сердце порока трепыхнулось и подпрыгнуло, будто живая рыба на весах, писодей незаметно сунул руку в карман, выдавил наощупь из упаковки таблетку камасутрина и тайно положил в рот, запив мерзкой «ламбадой».
— Вкусно? — кивнул он на штрудель, надеясь, что ему предложат попробовать, и можно будет заесть прогорклую кофейную дрянь.
— Так себе… — пожала плечами Наталья Павловна, отодвинула тарелку и нетерпеливо передернула плечами.
Уловив повелительную судорогу клиентки, тут же прибежала пастушка и положила перед Кокотовым, оставшимся без штруделя, маленькую коровью папочку со счетом. Он раскрыл, глянул и приятно удивился: оказалось, цены здесь, в Рубляндии, такие же гуманные, как и в «Царском поезде». Писодей хотел даже пошутить про коммунизм в отдельно взятом районе Подмосковья, но понял и вспотел: четыре крупные цифры, напечатанные внизу, оказались не рублями с копейками, как ему подумалось сначала, а просто рублями. Страшась, что денег не хватит, автор «Жадной нежности» вынул портмоне и стал нервно рассчитываться, напоминая фокусника, вытягивающего из себя бесконечную бумажную ленту. Пастушка смотрела на неиссякаемые палевые «квадрижки» так, словно клиент расплачивался использованными гигиеническими прокладками. Наталья Павловна, ощутив неловкость, мечтательно отвернулась к окну. Наконец писодей выложил последнюю, самую замусоленную бумажку и, сгорая от стыда, добавил «на чай» несколько обидных «красноярок» цвета болотной зелени.
Наиль, сожалея о краткости их визита, довел клиентов до самой двери и простился с тем прохладным радушием, с каким обычно провожают вон симпатичную мамашу, зачем-то притащившую в гости своего истеричного и антисанитарного ребенка. Очутившись на улице, бывшая пионерка спросила с нежным раздражением:
— Друг мой, вы забыли кредитку дома?
— У меня нет кредитки, — сознался Кокотов.
— Как это так?! — опешила она, словно он признался ей в отсутствии важнейшего жизненного органа.
— Говорят, с карточек деньги воруют…
— Что за чушь?! Завтра же идите в банк и заведите себе карточку! Вот еще…
Володя, охваченный должностным восторгом, руководил выездом с парковки страстно, — забегая то справа, то слева, приседая и маня на себя задний бампер. В завершение он вынесся на проезжую часть и властным взмахом остановил движение, давая Наталье Павловне возможность без помех влиться в шоссейный поток. Воздушный поцелуй был ему наградой.
Торгово-ресторанный анклав исчез так же внезапно, как и возник. Снова потянулось Подмосковье с желтеющими лесами, праздными полями, пряничными поселками, дальними церквушками. Миновав мост через Москву-реку, они въехали на Николину гору и вскоре остановились перед высокими коричневыми воротами. Обоярова требовательно посигналила и, ожидая отзыва, сообщила:
— Справа дача Мухалкова, слева Путанина, напротив — Кумарошвили…
Она бибикнула еще раз, подольше, и добавила:
— Они часто заходят в гости. Запросто. Милые люди. Тенгиз приносит настоящее мукузани. Роскошное! В магазинах, даже в винных бутиках, подделка…
Однако за мощными воротами никто не подавал ни малейших признаков жизненного присутствия. Наталья Павловна нахмурилась, вынула свой красный телефон и соединилась:
— Федя, в чем дело? Да, я уже доехала. Будь добр, не зли меня!
Прошло несколько минут, и ворота медленно, будто нехотя, отворились. В глубине виднелся барский дом. На въезде, возле флигеля, предназначенного для прислуги, стояла странная пара: бритоголовый черноусый мужчина в пятнистом комбинезоне, тюбетейке и с помповым ружьем. За его плечом притаилась темнолицая женщина в длинном платье без талии и хиджабе. Оба смотрели на приехавшую хозяйку исподлобья, с враждебной тоской, напоминая жителей павшего города, которые гадают, что сейчас с ними сделают: ограбят, выгонят вон или повесят. Неподалеку возле будки гремел цепью огромный лохматый кавказец, рыча и вибрируя от желания разорвать кого-нибудь в клочья.
Бывшая пионерка царственно вышла из машины, осмотрелась, мыском сапожка брезгливо поддела кленовый лист, прилепившийся к тротуарной плитке, сурово глянула на восточную пару и, покачивая большим пакетом из «Шестого континента», направилась к псу, нежно приговаривая:
— Русланчик хороший, Русланчик хороший…
Чудовище вместо того, чтобы совсем взбеситься, счастливо заскулило и верноподданно заколотило оземь хвостом, взметая сухую листву.
— Это тебе, мой верный Руслан, мой лохматый рыцарь! — Она доставала из пакета телячьи отбивные, мгновенно, с хрустом и клекотом исчезавшие в звериной пасти, точно в жерле мощной мясорубки.
Кокотов почувствовал голод: время обеда давно миновало. Он вспомнил, как краткосрочная теща Зинаида Автономовна баловала его деликатесами из мясного цеха военторга. А вот неверная Вероника за все годы брака никогда не кормила мужа подобными отбивными на нежных косточках.
— Подойдите, Андрей Львович, не бойтесь! Русланчик своих не трогает! Он умнее некоторых глупых людей…
От этих слов восточная пара совсем запечалилась, решив, очевидно, что захватившая дачу мстительница их непременно повесит. Скормив псу последний кусок, Обоярова обронила пакет и приказала через плечо:
— Мехмет! Убрать! Листья тоже. Пойдемте, Андрей Львович!
К дому, похожему на замок крестоносца, выписывающего журнал «Мир коттеджей», вела широкая аллея с искусно остриженными кустами. Проведя гостя по изящному подъемному мостику, Обоярова открыла своим ключом кованую дубовую дверь — и смятенному взору Кокотова открылся мир неохватной роскоши, вызывающей музейное оцепенение.
— Пойдемте, пойдемте, мой друг! — поторопила Наталья Павловна остолбеневшего писодея, который уставился на золоченые каминные часы в виде фавна, ущемляющего нимфу.