Первого мая комбриг Каплун накормил партизан праздничным обедом — вареным воловьим мясом с бульбой. Хлеба в обрез. Для командиров и гостей нашлось немного самогона с березовым соком. На аэродроме не работали. Слушали по радио речь Сталина, полную надежды и веры в победу.
«ТАДЕК»: «Кабы не голод, чесотка и вши — все было бы хорошо!.. Строим аэродром. Сегодня часовые поймали летчика. Утверждает, что убежал от немцев и хочет в партизаны. Но девушки-партизанки, знающие его, разоблачили летчика как немецкого прихвостня, угнетавшего жителей. Надо быть бдительным..»
Не значила ли засылка бывшего летчика в бригаду, что немцы пронюхали о постройке тайного аэродрома в Михеровском лесу?
Если прежде Козубовский обращал мало внимания на самолеты с черными крестами и свастикой, днем и ночью летавшие над Михеровским лесом, то теперь он провожал каждый самолет «Люфтваффе» тревожным взглядом. Многие из этих самолетов были разведывательными самолетами — партизаны называли их «рамами», «стрекозами». Они искали лагеря партизан — тропинку в урочище, дымок костра, блеск стекла и металла.
Наверняка эти самолеты держали связь с подразделениями карателей, наведывавшихся почти ежедневно в лес.
Приказ комбрига гласил: не открывать первыми огня, не принимать боя. Козубовский, прячась в густом кустарнике, то и дело пропускал мимо группы разведчиков-эсэсовцев из дивизии «Викинг».
Фашистская разведка не случайно проявляла большую активность. Третьего мая карательный отряд из дивизии СС «Викинг» смог скрытно подойти к лагерю Каплуна и открыть по землянкам ураганный огонь из станковых и ручных пулеметов. Это было около трех часов дня, когда в землянках и на кухне с нетерпением ожидали кипевший в котлах обед из всегдашнего воловьего мяса. С утра, когда зарезали очередного вола, партизаны успели лишь разделить и выпить свежую воловью кровь.
Под вой и визг пуль партизаны похватали свое оружие и бежали в болото. Поляки бежали со всеми. Ночевать пришлось под кустами, на болотном островке. Крайне осторожно разожгли в ложбинах несколько охотничьих костров. День 4 мая провели на этом же островке, в самом сердце урочища.
«Викинги» устроили новый прочес леса. Партизаны отряда имени Котовского играли с эсэсовцами в жмурки вокруг посадочной площадки, расположенной всего в полутора километрах от села Ляховцы Брестской области. Всего двадцать пять километров отделяли это село от линии фронта. Партизан спасали болота, которых много в Михеровском лесу. В болотах котовцы часто прятались от «викингов» и карателей-венгров. К счастью, распустились уже листья — надежный партизанский камуфляж.
На исходе дня Каплун, получив рапорты от командиров разбросанных по лесу отрядов, сообщил Центру: положение сложное, бои не прекращаются, бригада маневрирует по лесу…
В свойственной ему иронической манере комбриг радировал:
«Мы немцам очень понравились: часто ходят к нам в гости, приезжают даже на танках. Добрались до штаба, рядом с посадочной площадкой. Вчера сожгли все землянки. Боеприпасы мы все съели — осталось полсотни минометных мин».
Ссылаясь на невозможную обстановку, Каплун несколько раз снова просил Центр разрешить ему уйти с бригадой из этого проклятого и опасного Михеровского леса. Немцы начали обносить урочище колючей проволокой. Центр неизменно отвечал: «Сначала отправьте польских представителей на Большую землю».
Командирам отрядов — Козубовскому, Васинскому, Стовбе, капитану Сазонову, Дежурко, Францкевичу — комбриг сказал:
— Мы с вами воюем тут третий год, с самого сорок первого, а может, и не было у нас важней задания, чем переброска польских товарищей через линию фронта. Это приказ Москвы, государственной важности задание! Выполнить его для нас дело чести.
Козубовский знал от комбрига, что отправка польской четверки на Большую землю — важнейшее правительственное задание. Приказ комбрига гласил: «Беречь польских товарищей как зеницу ока!»
В лес продолжали наведываться немцы и венгры. Над лесом, стрекоча, кружили «рамы». Партизаны уже давно не жгли костров, питались всухомятку. Только штабной повар разжигал бездымные костры, чтобы сварить горячий картофельный суп для раненых и больных, как только улетали «рамы» и в лесу воцарялось короткое затишье. Польских представителей тоже угощали горячим супом, пока не кончились воловье мясо и картошка на лесных складах Каплуна. Тогда перешли на сухари. Все понимали, что груз с Большой земли принять нельзя — это демаскирует каплуновцев и сорвет операцию «Воздушный мост».
Илья-пророк сердится
Прифронтовой аэродром жил своей напряженной малознакомой нам жизнью. На КП полка зуммерили полевые телефоны в кожаных футлярах. Порой над командным пунктом взвивалась зеленая ракета — сигнал тревоги. На огромной высоте — шесть тысяч метров — пролетали на восток плотные группы «юнкерсов» и «хейнкелей». Мы постоянно ждали бомбежки, но «бомберы» ни разу не напали на аэродром. И слава богу — у него не было никакой противовоздушной обороны.
Все на этом аэродроме пропахло касторкой, хотя лазарет находился в ближайшем украинском селе с побеленными мазанками. Дело было не в желудочных заболеваниях, а в том, что авиаторы мазали касторовым маслом сапоги, чтобы не промокали. Особенно пахло слабительным в столовой летчиков, куда прикрепили и нас. В этой столовой было до того чистенько и уютно и так аппетитно пахло в ней украинским борщом, перебивая даже запах касторки, что радист «Вова» из зависти к летчикам пропел, поглядывая на хорошенькую официантку:
— Чаму ж я не сокол, чаму ж не лятаю… Чаму ж пятую норму не получаю!..
Никто из нас не предполагал, что мы так долго застрянем на аэродроме. Шеф-повар и тот, кажется, уже стал коситься на нас: зажились, мол. Почти никто на аэродроме не знал, кто мы и куда летим.
— Мы не можем рисковать секретностью операции, — объяснил нам подполковник Орлов-Леонтьев. Летчики, техники, механики, авиаспециалисты — все поглядывали на нас с нескрываемым любопытством, однако нескромных вопросов не задавали.
Несколько раз высоко-высоко появлялась старая знакомая «стрекоза», войсковой разведчик «Хе-46», и каждый раз у нас замирало сердце: неужели пронюхали про наше задание! Или — случайный гость, обычная авиаразведка и аэрофотосъемка?..
Каплун приказал своей разведке пустить по подлесным деревням слух, что потрепанная партизанская бригада, разбившись на мелкие группы, просочилась сквозь немецкие заслоны и ушла из Михеровского леса на запад, что лишь отдельные подразделения не смогли вырваться из леса… Чтобы подкрепить этот слух, Каплун запретил партизанам появляться в подлесных деревнях, прекратил все боевые операции в районе леса, поддерживал связь лишь с самыми надежными связными в населенных пунктах, рассредоточил отряды — в бригаде их было шесть.
Козубовский подготовил в укромных местечках сухой смолистый хворост для четырех костров, которые предстояло выложить по краям поляны, подобрал пункты для пулеметных гнезд со стороны села Ляховцы и местечка Малориты, Всю посадочную площадку предстояло оградить заслонами.
Казалось, «стол» для самолетов готов. Дело за самолетами.
Воздушный рейд во вражеский тыл всегда задача со многими неизвестными. Главный штурман авиаполка тщательно рассчитал время вылета, проложил маршрут в стороне от аэродромов врага и крупных населенных пунктов с сильной противовоздушной обороной, над районом, в котором действовали партизаны, с тем чтобы партизаны могли спасти пассажиров самолетов, если их собьют немцы. Нам предстояло перелететь линию фронта на максимальной высоте, дабы избежать зенитного огня противника. Центр договорился с партизанами Каплуна о световых ориентирах: четыре костра квадратом по краям посадочной площадки. Поскольку каплуновцам не приходилось прежде принимать самолеты с посадкой в бригаде не нашлось сбитых летчиков, которые могли бы проследить за правильностью подготовки посадочной площадки, Центр передал комбригу подробный перечень правил и требований, предъявляемых к посадке легкомоторных самолетов в тылу врага. Наконец Каплун сообщил о полной готовности к приему самолетов.
Со своей стороны мы тоже были готовы к полету, но изменчивая майская погода подвела нас. Каждый день дорог, а тут, как назло, лазурное небо затянуло тучами, взвыл ветер, забушевала майская гроза. Совсем замолкли моторы на аэродроме. Отменили даже вторую боевую готовность.
Дождь нещадно хлестал сквозь дырявую, как решето, крышу «отеля», молния освещала плащ-палатку, натянутую над радиостанцией. Тамара — она очень боялась грозы — смотала на всякий случай антенну. Наш гость — летчик Герой Советского Союза Африкант Платонович Ерофеевский — ворчал, сокрушенно потягивая свирепый бармалеевский ус и бренча на неразлучной гитаре:
— Н-да! «Люблю грозу в начале мая»!.. Метеосводка такая, хоть в пехоту просись! Видать, Илья-пророк с Берлином пакт заключил…
И Африкант Платонович, низенький, плотный, взмахивая казачьим чубом под щегольской фуражкой с небесно-голубым околышем, пел не лишенным приятности баритоном:
Я быстро подружился с Африкантом Платоновичем, потому, может быть, что он — случай весьма редкий — открыто восхищался разведчиками, а свою службу ни во что не ставил.
— Какой я летчик! — сокрушался он, подходя со мной к своей «уточке». — Был летчиком, верно, когда на «Яке» летал, а сейчас, после ранения, — воздушный извозчик, и только иногда мне кажется, что я экс-сокол, бывшая птица, вроде новозеландского киви или домашней курицы! Я летал на лучшем в мире, самом маневренном истребителе «Як-3». Ну, перевели бы меня на «летающий танк» — «Ил-10» или, куда ни шло, на самый надежный из самолетов «Ла-7»!..
— Когда-то и я мечтал стать летчиком, — признался я.
Он посмотрел на меня, сощурив острые глаза.
— Нет, на вашу работу я ни за что бы не пошел, — самая трудная у вас работа! У нас сделал дело и гуляй смело: завтрак, обед и ужин по пятой норме, постель чистая да мягкая, девчата гарные рядом в селе. А у вас — бр-р-р!.. Как подумаю, что собьет меня фриц и попаду я в тыл врага, — волосы дыбом становятся! А вы туда сами лезете!
Я же, наоборот, всегда восхищался нашими соколами, завидовал асам. Но мы не только обменивались комплиментами, но и старались побольше поучиться друг у друга. Я рассказывал Африканту Платоновичу по его просьбе, как лучше вести себя в тылу врага сбитому летчику, а он мне расписывал свою профессию с красноречием, достойным Антуана де Сент-Экзюпери.
Особенно интересовал меня самолет «У-2», которому мы вверяли свою судьбу и судьбу всей операции.
— Этот двухместный летательный аппарат, — с насмешкой в голосе объяснял мне капитан Ерофеевский, стоя под дождем у своего неказистого, выкрашенного в защитный цвет биплана с множеством залатанных пробоин, — сконструировал дедушка Поликарпов, Говорят, с этого года сей самолет будут именовать не «У-2», как прежде, то есть «Учебный-2», а «По-2» по имени конструктора. «Старичок» родился в 1927 году, испытывал его тогда великий летчик нашего времени Громов. Сделан из того же в принципе материала, что и метла Бабы-Яги. Склеен столярным клеем из фанеры, сосновых реек, полотна и проволоки, а весит около тонны. Значит, эта «уточка» вшестеро легче слона и вчетверо — гиппопотама. Максимальная скорость просто фантастическая, почти сверхзвуковая — почти сто пятьдесят километров в час!
Африкант Платонович пнул носком сапога колесо «уточки».
— Используется эта воздушная колымага, — продолжал он, — как учебный самолет, — все мы на нем учились летать. Как наблюдатель, разведчик, связник, транспортер, корректировщик, санитар, аэрофотограф. Мне он заменяет легкий ночной бомбардировщик — поднимает до трехсот килограммов бомб. Вооружение — один мой пистолет ТТ. Машина вроде музейная, а по правде сказать — незаменимая. Король легкомоторной авиации! Кстати, машины нашей разведывательной эскадрильи все снабжены шумопламегасителями, что очень важно для нас…
— Слышал я, как тарахтят ваши бесшумные «кукурузники»!
— Тебе приходилось летать на других самолетах? — спросил Африкант Платонович.
— Я прыгал в тыл врага с «Дугласа», — ответил я.
— Отличная машина. Двухмоторный транспортный — самолет «Ди-си-сорок семь», «Дуглас корпорейшн». Мощные моторы Прэтта и Уитни. Поднимает десять тонн. Первый пилот, второй пилот, штурман…
— И вышибала, — добавил я.
— Именуемый официально инструктором парашютно-десантной службы. Да, брат, мировой самолет! Но ведь его на той полянке не посадишь. Ни один другой самолет не годится для вашего задания — сесть и взлететь ночью на пятачке во вражеском тылу!
И все-таки я разглядывал «уточку» с некоторым сомнением. Она смахивала на музейный экспонат времен первой мировой войны, на какой-нибудь «ньюпор», «альбатрос» или «фоккер», Рисунками таких бипланов я исчерчивал в детстве, к великому неудовольствию учителей, свои школьные тетрадки.
В отеле «Веселая жизнь», в офицерской столовой, расположенной в большой палатке рядом с аэродромом, много услышал я разных рассказов о боевых делах Африканта Платоновича и его товарищей по полку. Летчики часто вспоминали погибших на войне друзей, и мое разгоряченное их рассказами воображение рисовало мне всяческие ужасы. Воздушные катастрофы стали сниться мне чуть не каждую ночь.
Хотя весной 1944 года советская авиация намного превосходила гитлеровские «Люфтваффе», в полосе Белорусских фронтов немцы не раз добивались временного превосходства на отдельных направлениях, пользуясь тем, что наши ВВС еще не успели перебазироваться на освобожденные земли, где гитлеровцы, отступая, разрушили все аэродромы. Именно так и обстояло дело в районе Полесья.
Когда я в первый раз добровольно вызвался лететь в тыл врага, я был еще, признаться, мальчишкой и, как все мальчишки, втайне, подсознательно верил в свою неуязвимость, в свою звезду. Теперь же, после трех заданий в тылу противника, после двух ранений, одно из которых было тяжелым, я сознательно шел на смертельный риск, прекрасно понимая, что такое страх смерти и на что я иду.
Из радиограмм Каплуна, сообщавших о жарких боях с «викингами» 3 и 4 мая, было ясно, что нам предстоит лететь в пекло.
Самолет не вернулся на базу
Как только выдохся гнев Ильи-пророка, мы решили лететь. Превозмогая недуг, решил лететь и подполковник Леонтьев. Это было в пятницу, 5 мая. Поздним вечером провожали нас на аэродроме. Майор Савельев обнял нас, поцеловал. Пилоты включили зажигание, моторы работали на малых оборотах. Заканчивали последние приготовления к полету летчики знаменитой 5-й гвардейской особого назначения эскадрильи ночных дальних разведчиков из полка ночных бомбардировщиков. Наши пилоты — отборные мастера своего дела, заслуженные офицеры с довоенным опытом.
— Надень подшлемник! — сказал мне майор хрипловато. — Фуражку снесет.
Командир эскадрильи капитан Владимир Александрович Пуцаев помог Тамаре отрегулировать длину привязных ремней.
— Поскорее, ребята! — сказал он пилотам, взглянув на часы. — Луна скоро выйдет.
Почти ровно в 22.00 первым взлетел самолет с подполковником и радисткой. За ним, поместившись в тесной задней кабине за пилотом, старшим лейтенантом Семеновым, вылетели и мы с «Вовой» — старшим радистом лейтенантом Киселевым.
Сразу стали подниматься на большую высоту — кругом в лесах прятались бандеровцы и бульбовцы. В конце февраля эти бандиты смертельно ранили генерала Ватутина, командующего 1-м Украинским фронтом. Часто стреляли они по нашим самолетам.
Я не думал о бандеровцах. В первые минуты я наслаждался полетом. В этих полетах в открытой кабине была ни с чем не сравнимая прелесть. Никогда не был так близок к птице человек, как на заре авиации.
Нашу тысячекилограммовую «уточку» кидало из стороны в сторону. Она то и дело проваливалась в воздушные ямы. Дул сильный встречный ветер. Выли на ветру стальные ленты стяжек. Боком проходила грозовая туча. Я разглядел внизу справа темную ленту Припяти. В кромешной тьме майской ночи то и дело угасал мерцавший впереди голубоватый огонек — струя раскаленного газа, вырывавшегося из выхлопного патрубка мотора летевшей впереди «уточки». Как правило, летчики полка не садились на незнакомые площадки в тылу врага, а тщательно изучали их особенности во время выброски груза на парашютах. Нам же предстояло сесть в Михеровском лесу с первого раза.
Место для перелета через линию фронта было выбрано такое, где у немцев не было 88-миллиметровых зенитных пушек, стрелявших по вертикали до 11 000 метров со скорострельностью до 15 выстрелов в минуту. Немецкие зенитки меньшего калибра нам были не очень страшны: 20-миллиметровые райнметалловские пушки имели вертикальную дальность стрельбы до 4000 метров, а 37-миллиметровка — всего 3000 метров. На четырехкилометровой высоте без происшествий перелетели мы линию фронта. Вначале мы хорошо видели ведущего, но, снижаясь в косматые облака, скоро стали терять его из виду. Потом огонек, светивший нам путеводной звездой, совсем пропал в рваных облаках. Над лесом нас бросало в воздушные ямы так, что заходилось сердце.
Посадочная площадка в Михеровском лесу находилась в сорока пяти километрах юго-восточнее Бреста. Но как ее найти?
Долго кружили мы над темным урочищем, где должны были гореть партизанские костры. Взошла луна — была третья ночь полнолуния. Лес внизу осветился призрачным сиянием. Самолет с подполковником и радисткой куда-то пропал. Где же сигнальный квадрат из четырех костров? Как ни таращил я глаза, свесив голову, никаких костров и вообще ничего не увидел внизу. Только молодая листва, развеваемая ветром, вспыхивала в лунном свете. С тяжелым сердцем крикнул я пилоту, чтобы ложился на обратный курс.