Сомкнув пальцы на очередном бокале, Форрест подумал, что если сейчас выпьет, то, возможно, присоединится к ним. Все аргументы против этого сейчас казались несущественными, а то и просто абсурдными. Тщетно он пытался вспомнить причины, по которым ему не следует идти к Риккерам, — не вспомнилось ни одной. Вот и отец тоже дал слабину в вопросе с Кеннеморским клубом. Зато вдруг нашлась формулировка, оправдывающая посещение бала: мужчинам иногда нужно бывать там, куда не могут пойти их женщины.
— Я согласен, — сказал он.
Риккеры арендовали для бала танцевальный зал отеля «Миннекада». Их грязные, добытые бесчестными путями деньги обернулись целым лесом пальм, цветов и вьющихся декоративных растений; два оркестра играли в беседках, освещенных множеством фонариков-светлячков; разноцветные лучи скользили по полу и стенам, отблескивали на рядах темных бутылок в буфете. Когда прибыла компания Форреста, официальная встреча гостей еще не закончилась, и Форрест встал в очередь, мрачно ухмыльнувшись при мысли, что вот сейчас он пожмет руку Чонси Риккеру. Но, едва увидев Алиду и встретив ее открытый взгляд, он забыл обо всем остальном.
— Я здесь по любезному приглашению вашего брата, — сказал он.
— Очень приятно, — ответила она с рассеянной вежливостью, вроде бы нисколько не впечатленная его появлением.
Готовясь далее представиться ее родителям, он оглядел зал и с изумлением заметил среди гостей свою сестру. Затем в толпе одно за другим замелькали знакомые лица: здесь собралась практически вся золотая молодежь, бывшая на прочих рождественских балах. Внезапно он обнаружил себя стоящим лицом к лицу с Алидой; церемония приветствий завершилась. Алида смотрела на него вопросительно и слегка насмешливо.
И он повел ее к центру зала с высоко поднятой, хотя и слегка кружащейся головой. Еще накануне он и подумать не мог, что будет не только присутствовать на балу Чонси Риккера, но и открывать этот бал первым танцем.
III
Поутру его первым воспоминанием был поцелуй с Алидой; следующим было чувство глубокого стыда за свое поведение прошлым вечером. Боже правый, да ведь он был душой компании, он задавал тон всему веселью! С той минуты, как он вывел Алиду на первый танец, не реагируя на удивленные и заинтригованные взгляды приятелей, его охватил и уже не отпускал до конца вечера какой-то отчаянный, безрассудный порыв. Он раз за разом танцевал с Алидой Риккер, пока один из друзей не поинтересовался, что скажет по этому поводу Джейн.
— А Джейн что за дело? — раздраженно ответил он. — Мы с ней не помолвлены.
Однако он счел нужным подойти к своей сестре и спросить, как он, по ее мнению, выглядит.
— С виду ты в порядке, — сказала Элеонора, — но если не уверен, больше не пей.
И он больше не пил, внешне оставаясь вполне корректным, хотя в груди его бушевали и рвались наружу страсти. Улучив момент, он сел на кушетку рядом с Алидой Риккер и заявил, что любит ее вот уже много месяцев.
— И все эти месяцы я каждый вечер думал о тебе перед сном, — соврал он слегка дрогнувшим голосом. — Я боялся с тобой встретиться, боялся заговорить. Когда я видел тебя издали в лучах солнца, как будто плывущей в золотой колеснице, этот мир казался мне достойным того, чтобы в нем жить.
После двадцати минут таких речей Алида сама поверила в свою исключительность и неотразимость. Утомленная и счастливая, она под конец сказала:
— Хорошо, ты можешь меня поцеловать, если хочешь, но это не будет ничего значить. Сейчас я не в том настроении.
Однако у Форреста настроения хватало на них обоих, и он поцеловал ее так, словно они стояли перед алтарем. Чуть позже, прощаясь с мистером Риккером, он вполне искренне поблагодарил его за лучший вечер из всех, какие видел в своей жизни.
Когда Форрест проснулся, был уже полдень. Он как раз пытался принять сидячее положение, когда к нему вошла Элеонора, одетая в домашний халат.
— Как себя чувствуешь? — спросила она.
— Ужасно.
— А как насчет твоих слов в машине, на обратном пути? Ты и вправду хочешь жениться на Алиде Риккер?
— Только не этим утром.
— И то ладно. Предупреждаю: родители в бешенстве.
— Почему? — задал он явно лишний вопрос.
— Потому что мы оба там были. Папе уже сообщили, что ты открывал бал. Я им сказала, что меня чуть не силой затащили туда подруги, и все бы сошло, но ведь там был и ты!
Одевшись, Форрест спустился к воскресному обеду. В первые минуты над столом висело тяжелое, сердитое, выжидательное молчание. Наконец Форрест его нарушил:
— Ну вот, мы побывали на вечеринке у Аль Капоне и очень недурно повеселились.
— Я в курсе, — сухо заметил Пирс Уинслоу; миссис Уинслоу промолчала.
— Там были все, включая Кейев, Шванов, Мартинов и Блэков. Отныне Риккеры — столпы нашего общества, и все двери для них открыты.
— Только не эта дверь, — сказала его мать. — Ноги их не будет в этом доме. — Она помолчала. — Ты собираешься что-нибудь есть, Форрест?
— Нет, спасибо… То есть да, спасибо, я уже ем. — Он осторожно заглянул в свою тарелку. — Эта девушка очень мила. И по манерам с ней не сравнится ни одна девчонка в городе. Если бы сейчас все было так, как до войны…
Он умолк, сам не зная, что, собственно, хотел сказать. Лишь одно он сейчас знал твердо: с этого дня избранный им путь расходился с тем, по которому всю жизнь следовали его родители.
— До войны этот город больше напоминал деревню, — сказала старая миссис Форрест.
— Форрест имел в виду Мировую войну, а не Гражданскую, — пояснила Элеонора.
— Но остаются принципы, которым изменять нельзя, — сказал Пирс Уинслоу.
В следующий момент он и Форрест одновременно вспомнили историю с Кеннеморским клубом, и Уинслоу-старший, не выдержав, вспылил:
— Когда люди начинают запросто ходить в гости к осужденным преступникам, сразу понимаешь: с этими людьми что-то неладно.
— Не стоит поднимать эту тему во время еды, — быстро сказала миссис Уинслоу.
Около четырех пополудни Форрест у себя в комнате снял телефонную трубку и набрал номер.
— Мисс Риккер дома?.. Привет, это Форрест Уинслоу.
— Как ты там?
— Еле жив. А вчера все было здорово.
— Неужели?
— Даже слишком здорово. Чем ты сейчас занята?
— Привожу в чувство двух несчастных пьянчуг.
— А меня не приведешь в чувство за компанию?
— Конечно. Приезжай сюда.
Два перепивших накануне молодых человека могли только стонать и заводить патефон, слушая сентиментальные песенки, но в конце концов они убрались восвояси. В камине плясали языки пламени, за окнами продолжался день, а Форрест прихлебывал свой чай с ромом.
— Итак, мы наконец-то встретились, — сказал он.
— Задержка была по твоей вине.
— А всё эти дурацкие предрассудки, — посетовал он. — Это очень консервативный город, а прошлое твоего отца…
— Я не собираюсь обсуждать с тобой моего отца.
— Извини. Я только хотел сказать, что был глупцом, так долго оттягивая наше знакомство из-за какого-то нелепого предубеждения. И наконец решил поверить своим чувствам, а не чужим словам.
Она внезапно встала:
— До свидания, мистер Уинслоу.
— Что? Почему?
— Потому что ты действительно глупец, если приходишь сюда с таким видом, будто делаешь мне одолжение. А напоминать мне об отцовских грехах после нашего гостеприимства — это попросту неприлично.
Он также поднялся, совершенно сбитый с толку:
— Но я не это имел в виду. Я же признал, что вел себя глупо и презираю себя за это. Прошу тебя, не сердись.
— Тогда оставь этот снисходительный тон.
Она опустилась в кресло. Через комнату прошла ее мать, мельком бросив на Форреста недовольный и подозрительный взгляд. Однако ее появление сыграло и позитивную роль, объединив их как соучастников некоего заговора, после чего они еще долго и откровенно беседовали.
— Мне давно пора быть наверху и переодеваться к выходу.
— А я должен был уйти еще час назад, но никак не могу.
— Вот и я никак не могу расстаться.
К тому времени они уже далеко зашли во взаимных признаниях, а в дверях обменялись страстным поцелуем, и Форрест отправился домой, твердо настроившись сжечь за собой все мосты благопристойности.
Главное произошло пару недель спустя, в припаркованной машине, под звуки завывающей снаружи метели. Потом он еще долго и многословно изливал свои чувства, а она, лежа на его груди, только шептала:
— Да, и я тоже… и я тоже…
Семья Форреста уже знала, где он пропадает по вечерам; и в его отношениях с родителями день ото дня нарастал леденящий холод. Однажды утром миссис Уинслоу сказала:
— Сынок, ты же не собираешься губить свое будущее из-за девицы, которая тебя не стоит? Я думала, ты интересуешься Джейн Дрейк.
— Сынок, ты же не собираешься губить свое будущее из-за девицы, которая тебя не стоит? Я думала, ты интересуешься Джейн Дрейк.
— Оставь меня в покое. Я не хочу об этом говорить.
Но он мог лишь на какое-то время отсрочить развязку. Наступил февраль с морозными, волшебно искрящимися днями и кристальной прозрачностью звездных ночей. Небо над городом походило на свод гигантского ледяного храма, в котором запах меховых одежд заменял фимиам, а яркий румянец на щеках — пламя на северном алтаре. Форреста переполняло языческое ликование, восторг перед великолепием родной природы. Любовь заново открыла ему этот чудесный мир, в котором он хотел бы остаться навсегда.
— Я люблю тебя так сильно, что никакие преграды не смогут меня остановить, — говорил он Алиде. — Но у меня есть долг перед родителями, суть которого я вряд ли сумею тебе объяснить. Они не только оплачивали мое обучение; они постарались передать мне еще нечто не столь ощутимое и понятное — нечто доставшееся им от предков и имеющее для них особую ценность. Так уж вышло, что я не смогу принять это наследие, но хотелось бы сделать разрыв как можно менее болезненным для них.
Тут он заметил на ее лице признаки смятения.
— Дорогая…
— Меня пугают такие твои речи, — сказала она. — Вдруг ты потом начнешь меня упрекать? Это было бы ужасно. Тебе надо избавиться от мысли, будто ты делаешь что-то дурное. Мои моральные принципы ничем не хуже твоих, и я не намерена вступать жизнь с грузом отцовских прегрешений на плечах. — Она на секунду задумалась. — Ты никогда не уладишь это к всеобщему удовольствию, это случается только в детских сказках. Так что тебе придется выбирать между мной и твоей семьей.
А еще две недели спустя в семействе Уинслоу разразилась буря. Пирс Уинслоу явился домой, кипя от негодования, и долго совещался с супругой за закрытыми дверями. После этого миссис Уинслоу зашла в комнату Форреста.
— Твой отец сегодня попал в очень неловкое положение. Чонси Риккер встретил его в Городском клубе и заговорил о тебе так, словно ты уже почти помолвлен с его дочерью. Отец молча повернулся и ушел, но сейчас мы хотим знать всю правду. У тебя действительно серьезные намерения относительно мисс Риккер?
— Я хочу на ней жениться, — сказал он.
— Боже мой, Форрест!
И она произнесла длинную речь, припомнив — словно речь шла о столетиях — те восемьдесят лет, что связывали их семью с этим городом. А когда от исторического экскурса она перешла к состоянию здоровья мистера Уинслоу, Форрест не выдержал:
— Это просто общие слова, мама. Все сказанное могло бы что-то значить, будь оно хоть отчасти связано с Алидой, но против нее у вас ничего нет.
— Она слишком нарядно одевается, не пропускает ни одной вечеринки…
— В этом она точная копия Элеоноры. Но притом Алида — настоящая леди во всех отношениях. Мне даже стыдно обсуждать ее в таких тонах. Вы с отцом просто боитесь через мой брак вдруг оказаться связанными с семьей Риккер.
— Этого я не боюсь, — сердито ответила миссис Уинслоу. — Никогда я не буду ни в какой связи с этими людьми. Но я боюсь, что ты вдруг окажешься отрезанным от всего, что тебе было дорого, и от всех, кто тебя любит. С твоей стороны просто непорядочно ломать нашу жизнь, бросать нас на растерзание городским сплетникам…
— Я не откажусь от любимой девушки только из-за того, что ты боишься каких-то сплетен.
Спор возобновился на следующий день, на сей раз при непосредственном участии Пирса Уинслоу. Суть его рассуждений сводилась к следующему: будучи родом из старого доброго Кентукки, он всегда испытывал определенные опасения по поводу того, что его сын стал уроженцем Миннесоты с ее первопроходческой вольностью нравов, и вот теперь эти опасения печальным образом оправдались. Форрест находил отцовские рассуждения слишком банальными и неискренними. Но стоило ему наперекор родителям отправиться на очередное свидание, как давали о себе знать угрызения совести. Он понимал, что из его жизни постепенно уходит нечто по-настоящему ценное — дружба с отцом, любовь и доверие к матери. Его прошлое с каждым часом безвозвратно умирало, и — за исключением времени, проводимого с Алидой, — он ощущал себя глубоко несчастным.
Как-то весенним днем, когда ситуация стала уже просто невыносимой, усугубляясь мучительной тишиной во время семейных обедов, прабабушка остановила Форреста на лестничной площадке, взяв рукой за локоть.
— Это в самом деле порядочная девушка? — спросила она.
— Вне всяких сомнений, бабушка, — ответил он, встречая ее ясный прямой взгляд.
— Тогда женись на ней.
— Почему ты так говоришь? — удивился Форрест.
— Это положит конец глупым ссорам, и в доме станет хоть немного спокойнее. Кроме того, я бы не прочь под конец жизни стать прапрабабушкой.
Ее откровенный эгоизм импонировал ему куда больше, чем показная праведность остальных членов семьи. Тем же вечером они с Алидой назначили свадьбу на первое июня и обзвонили редакции местных газет, разместив в них соответствующее объявление.
Вот когда буря грянула в полную силу. Слухи разносились из конца в конец Крест-авеню: миссис Риккер явилась с визитом к миссис Уинслоу, но та ее не приняла; Форрест переехал от родителей в Университетский клуб; Чонси Риккер и Пирс Уинслоу обменялись крепкими выражениями в Городском клубе.
Форрест действительно перебрался в Университетский клуб. Теплым майским вечером, под аккомпанемент уже вполне летнего шума за окнами, он упаковал чемоданы в комнате, где провел свое детство. Когда он снимал с каминной полки призы, выигранные на турнирах по гольфу, к горлу подступил ком, а пыльная ладонь оставила на лице грязные потеки.
— Если они не примут Алиду, мне они больше не семья, — прошептал он.
Вещи были уже собраны, когда в комнату вошла его мать.
— Ты не можешь вот так взять и уехать, — упавшим голосом промолвила она.
— Я неплохо устроюсь в Университетском клубе.
— Но в этом нет нужды. Тебя здесь никто не беспокоит. Ты можешь делать все, что пожелаешь.
— Однако не могу привести сюда Алиду.
— Твой отец…
— К черту отца! — крикнул он яростно.
Мать присела на кровать рядом с ним.
— Останься, Форрест. Я обещаю, что не буду больше с тобой спорить. Только останься.
— Я не могу.
— А я не могу тебя отпустить! Можно подумать, мы тебя выгоняем, хотя это не так!
— Ты хотела сказать: «Люди могут подумать, что мы тебя выгоняем».
— Я не это имела в виду.
— Нет, именно это. И вам с отцом на самом деле наплевать на моральный облик Чонси Риккера.
— Это неправда, Форрест. Я ненавижу людей, которые совершают бесчестные поступки и нарушают закон. Мой отец никогда не допустил бы Чонси Риккера…
— Сейчас речь не о твоем отце, а о том, что ни тебя, ни папу нисколько не волнуют сами по себе делишки Риккера. Могу поспорить, вы даже толком не знаете, что именно он натворил.
— Конечно, я это знаю. Он украл какие-то деньги и бежал за границу, а когда вернулся, его посадили в тюрьму.
— Его посадили за неуважение к суду.
— Ну вот, теперь ты его уже защищаешь, Форрест.
— Вовсе нет! Терпеть не могу старого мошенника. Но меня потрясло то, что и мой отец оказался беспринципным человеком. Он и его приятели за глаза поливают грязью Чонси Риккера, но, когда встал вопрос о его членстве в клубе, у них духу не хватило выступить против.
— Но это же пустяк.
— Нет, не пустяк. Для людей отцовского поколения не существует таких принципов, которыми они не смогли бы поступиться. Не понимаю, почему это так, но это так. Я всегда готов простить честное заблуждение, но я не готов выслушивать нотации от людей, чьи моральные устои — всего лишь фикция.
Мать подавленно молчала, сознавая его правоту. Они с мужем, как и все их друзья, были людьми принципиальными разве что на словах. Они могли быть хорошими или плохими по своей природе; зачастую они придерживались правил поведения, усвоенных еще в юные годы, но ни в ком из них не было той спокойной уверенности, какую она наблюдала в своих отце и деде. Ей казалось, что это как-то связано с религией. И одних лишь благих намерений было явно недостаточно для обретения такой уверенности.
Служанка объявила о прибытии такси.
— Пришлите Ольсена за моим багажом, — сказал ей Форрест и затем повернулся к матери: — Я оставляю машину и ключи, беру только одежду. Надеюсь, место в отцовской конторе пока остается за мной?
— Форрест, не говори так! Неужели ты думаешь, что твой отец лишит тебя куска хлеба, что бы ты ни совершил?
— Подобные вещи случаются.
— Ну не будь же таким упрямым, — сказала она сквозь слезы. — Пожалуйста, останься еще хоть ненадолго. Может, все образуется и отец постепенно смягчится. Порошу тебя, останься! Я снова поговорю с отцом. Я сделаю все, чтобы вас помирить.