Вместо этого она пошла в его кабинет с желанием дотронуться до чего-либо, пока его недавнее присутствие оттуда еще не выветрилось. Как же ей не хватало его прикосновений. Во дворе урчал их генератор. «Сыто и счастливо», — сказал бы Гови. Ей страх как не понравилось это расточительство, когда после одиннадцатого сентября Гови заказал эту штуку (просто ради безопасности, объяснял ей он), и сейчас ей стыдно было за каждое из тех злых слов, которые она тогда достаточно ему наговорила. В темноте тосковать по нему было бы еще страшнее, потому что было бы совсем одиноко.
Его стол зиял пустотой, если только не считать ноутбука, который так и оставался открытым. Экранной заставкой ему служило старое фото, сделанное после давнего матча Малой Лиги[121]. На нем Гови и Чип, которому тогда исполнилось одиннадцать или двенадцать, оба в зеленых форменных свитерах «Аптечных Монархов Сендерса»; снимок было сделан в тот год, когда Гови с Расти Эвереттом вывели команду Сендерса в финал штата. Чип обнимает отца, а Бренда их обоих. Хороший был день. Но непрочный. Хрупкий, как бокал из тонкого хрусталя. Кто мог об этом думать тогда, когда еще можно было немножечко подольше подержаться друг за друга?
У нее пока что не было возможности связаться с Чипом, и мысль о необходимости позвонить ему (предположим, ей это даже удастся) совсем ее расстроила. Всхлипывая, она опустилась на колени рядом с письменным столом своего мужа. Не сцепила руки, а поставила их ладонь к ладони, как когда-то делала это ребенком, утопая во фланелевой пижаме возле кровати, и повторяла: «Бог, благослови маму, Бог, благослови отца, Бог, благослови мою золотую рыбку, у которой пока что нет имени».
— Господи, это я, Бренда. Я не прошу вернуть его назад… то есть я хочу, но я понимаю, что Ты этого не можешь сделать. Лишь дай мне силы пережить это, хорошо? И еще, возможно… я не знаю, не богохульство ли это, может, и так, но я спрашиваю, не мог бы Ты сделать так, чтобы он поговорил со мной еще раз? Может, сделаешь так, чтобы он мог дотронуться до меня еще раз, как сегодня утром…
От этого воспоминания — его пальцы на ее коже в ярком свете солнца — она заплакала еще горше.
— Я понимаю, Ты не имеешь дела с духами — конечно, кроме Духа Святого, — но хотя бы во сне? Я знаю, что прошу многовато, но… о Боже, во мне словно дыру сегодня прорубили. Я не представляла, что в человеке может быть такая дыра, и я боюсь туда провалиться. Если Ты сделаешь это для меня, я тоже что-то для Тебя сделаю. Тебе следует только попросить. Пожалуйста, Боже, всего лишь прикосновенье. Или слово. Хотя бы во сне, — она набрала полную грудь воздуха и выдохнула. — Благодарю тебя, Господи. Пусть будет по-твоему. Понравится мне это или нет, — улыбнулась она утомлено. — Аминь.
Раскрыла глаза и, держась за край стола, встала с колен. Зацепила локтем компьютер, и его экран моментально засветился. Он всегда забывал его выключить, но, по крайней мере, не выключал из розетки, и хотя бы аккумуляторы не разряжались. А «рабочий стол» на своем компьютере он содержал в лучшем порядке, чем она на своем; у нее экран всегда был захламлен загруженными файлами и электронными напоминаниями. А на его «рабочем столе», аккуратно расположенные под иконкой жесткого диска, всегда висели только три папки: ТЕКУЩЕЕ, где он хранил информацию о текущих расследованиях; СУД, где он хранил список тех (включая себя), кто сейчас является свидетелем — где именно и по какому делу. Третья папка называлась УСАДЬБА МОРИН-СТРИТ, где он хранил все, что касалось домашних дел. До неё дошло, что, открыв эту папку, она сможет найти там что-нибудь о генераторе, а ей нужно это знать, чтобы поддерживать его в рабочем состоянии как можно дольше. Генри Моррисон из полицейского участка, наверняка, охотно подключит ей новый баллон с пропаном, однако есть ли у нее запасной баллон? Если нет, надо приобрести у Бэрпи или в «Топливе & Бакалее», пока их не раскупили.
Она уже положила пальцы на мышку, но что-то ее удержало. Заметила на экране еще и четвертую папку, притаившуюся в левом нижнем углу. Никогда прежде ее не видела. Бренда старалась припомнить, когда в последний раз смотрела на экран этого компьютера, и не смогла.
ВЕЙДЕР, было написано там.
Конечно, в Милле живет один-единственный человек, которого Гови именовал Вейдером, как того Дарта из «Звездных войн», — это Большой Джим Ренни.
Заинтригованная, она передвинула туда курсор и дважды щелкнула, опасаясь, не защищена ли эта папка паролем.
Так и оказалось. Она попробовала набрать слово WILDCATS, которым открывалась папка ТЕКУЩЕЕ (Гови не защищал паролем СУД), и угадала. Внутри находилось два документа. Один назывался ТЕКУЩЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ. Второй файл, в формате PDF, назывался ПИСЬМО ОТ ГПШМ. Языком Гови это означало Генерального прокурора штата Мэн. Она щелкнула этот файл.
Бренда читала письмо с нарастающим удивлением, и слезы высыхали на ее щеках. Первое, на что она обратила внимание, было обращение: не Уважаемый шеф Перкинс, а Дорогой Дюк.
Хотя письмо было составлено не языком Гови, а на юридическом жаргоне, некоторые фразы просто бросались в глаза, словно были напечатаны жирным шрифтом. Первая — неправомерное присвоение городских средств и ресурсов. Следующая — более чем вероятное участие выборного Сендерса. Дальше — совокупность должностных преступлений оказалась более глубокой и широкой, чем нам представлялось три месяца назад.
А в конце, уже, словно не только жирным шрифтом, но и прописными буквами: ПРОИЗВОДСТВО И РАСПРОСТРАНЕНИЕ НЕЛЕГАЛЬНЫХ НАРКОТИКОВ.
Выглядело так, что молитва ее была услышана и ответ она получила, хотя абсолютно неожидаемым образом. Бренда села на стул Гови, щелкнула на файле ТЕКУЩЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ в папке ВЕЙДЕР и продолжила общение со своим покойным мужчиной.
7
Речь Президента — длинное подбадривание, мало информации — закончилась в 24:21. Расти Эверетт посмотрел выступление по телевизору в комнате для отдыха на третьем этаже больницы, в последний раз просмотрел бумаги с клиническими данными и отправился домой. В его медицинской карьере случались и более хлопотные дни, но никогда еще он не чувствовал такого беспокойства, такого уныния в отношении будущего.
Дом был темным. Они с Линдой говорили на тему приобретения генератора в прошлом году (и позапрошлого тоже), потому что Честер Милл каждую зиму оставался без электричества, бывало, и на четыре-пять дней, то же самое случалось раза по два каждое лето; Энергокомпания Западного Мэна не принадлежала к самым надежным поставщикам услуг. Все те рассуждения заканчивались одинаково: они не могут его себе позволить. Возможно, если бы Линда работала в полиции на полную ставку, но ни она, ни он этого не желали, пока их девочки еще так малы. «По крайней мере, у нас хорошая печка и до черта дров. Если до этого дойдет».
В бардачке лежал фонарик, но, когда он его включил, тот выдал блеклый луч и уже через пять секунд умер. Расти пробормотал плохое слово, и напомнил себе, что завтра надо бы прикупить батарейки — то есть сегодня днем. Конечно, если будут работать магазины.
— Если после двенадцати лет жизни в этом доме я не найду дорогу, я обезьяна.
Конечно, так оно и есть. В этот вечер он действительно чувствовал себя обезьяной — той, которую только что поймали, привезли в зверинец и заперли в клетке. И дышал он, бесспорно, как обезьяна. Наверное, надо встать под душ, прежде чем ложиться…
Однако. Нет электричества — нет душа.
Ночь была безлунная, но ясная, с неба на дом смотрели миллиарды звезд, и выглядели они такими же, как всегда. Может, там, наверху, барьера нет? Президент на эту тему не высказался, и, возможно, те, кто изучает это дело, еще и сами не знают. Если Милл оказался на дне чего-то наподобие колодца, а не накрытым каким-то идиотским стеклянным колпаком, то дела не такие уже и плохи. Правительство сможет подавать сюда все необходимое по воздуху. Бесспорно, если страна может тратить сотни миллиардов на обеспечение корпоративных долгов, то и сюда закинуть на парашютах немного лишней еды и несколько паршивых генераторов она может себе позволить.
Преодолев крыльцо, он уже извлек ключ, и тут заметил, что что-то висит на дверной щеколде. Наклонился поближе, рассмотрел и улыбнулся. Это был мини-фонарик. На распродаже Последний День Лета в Бэрпи Линда купила таких шесть штук за пять баксов. Тогда это показалось ему глупым расточительством, он даже вспомнил, что подумал тогда: «Женщины скупаются на распродажах по тем же мотивам, что и мужчины восходят на вершины гор — только потому, что они туда попали».
На заднем торце фонарика торчала маленькая металлическая петелька. Сквозь нее был протянут шнурок от одного из его старых кед. К шнурку была приклеена записка. Он оторвал бумажку и нацелил на нее лучик фонарика.
На заднем торце фонарика торчала маленькая металлическая петелька. Сквозь нее был протянут шнурок от одного из его старых кед. К шнурку была приклеена записка. Он оторвал бумажку и нацелил на нее лучик фонарика.
Привет, любимый. Надеюсь, ты в порядке. Обе Джей наконец-то угомонились. Обе были расстроены и беспокойны на протяжении ночи, но, в конце концов, вырубились. Завтра я с утра на службе целый день и я именно это имею в виду — целый день, с 7:00 до 19:00, приказал Питер Рендольф (наш новый шеф — УЖАС). Марта Эдмандс пообещала взять к себе девочек, благослови Господи Марту. Постарайся не разбудить меня. (Хоть я могу и не заснуть.) Боюсь, впереди у нас трудные дни, но мы их переживем. В кладовке полно пищи, слава Богу.
Любимый, я знаю, ты устал, но не выгуляешь ли Одри? У нее так и не прошел тот ее странный скулеж. Может, ощущала приближение этой штуки? Говорят, собаки предчувствуют землетрясение, и возможно…
Джуди и Дженни просили передать, что любят папу. И я тоже.
Мы успеем поболтать завтра, правда же? Поболтать и скупиться.
Мне немножечко страшно.
ЛинЕму тоже было страшно и не очень радостно от того, что его жене завтра придется работать двенадцать часов в то время, как ему самому — шестнадцать, а то и дольше. Не рад он был и потому, что Джуди и Дженнилл целый день пробудут с Мартой в то время, как им, надо полагать, тоже страшно.
Но меньше всего радости он ощущал от того, что должен вести на прогулку собаку, в то время как на дворе уже был почти час ночи. Он подумал, что она действительно могла ощущать приближение барьера; он знал, что у собак развито предчувствие многих явлений, не только землетрясений. Однако, если тот ее странный скулеж действительно был связан с этим, Одри уже должна была бы успокоиться, не так ли? По дороге домой он не слышал городских собак, все они хранили гробовое молчание. Никто не лаял, не выл. Не слышал он также и разговоров о том, чтобы какая-нибудь скулила перед этим.
«А может, она сейчас спит себе спокойно на своем лежаке около печи?» — подумал он, открывая двери.
Одри не спала. Она сразу подошла к нему, не прыгая радостно, как это бывало по обыкновению: «Ты дома! Ты дома! О, слава Богу, ты дома!» — а подволочилась, чуть ли не украдкой, с виновато поджатым хвостом, словно вместо ласкового поглаживания по голове ожидала удар (которых ни разу не получала). И на самом деле, она вновь скулила. То есть продолжала делать то же самое, что начала еще до появления барьера. На пару недель она вроде бы перестала, и, Расти тогда подумал, что это у нее прошло совсем, а потом завывания начались вновь, иногда тихо, иногда громко. Сейчас она делала это громко — или, может, так только казалось в темной кухне, где не горели цифровые табло на печке и микроволновке и свет над мойкой, который по обыкновению оставляла включенным для него Линда, также не горел.
— Перестань, девочка, — попросил он. — Ты перебудишь всех в доме.
Но Одри не послушалась. Она ласково ткнулась головой в его колено и подняла глаза от узкого яркого луча фонарика, который он держал в правой руке. Он готов был поклясться, что у нее умоляющий взгляд.
— Хорошо, — произнес он. — Хорошо, хорошо. На прогулку.
Ее поводок висел на гвоздике около дверей кладовки. Он сделал шаг в том направлении (перед этим перекинув через голову шнурок, повесив себе на шею фонарик), но Одри стремительно забежала вперед его, словно не собака, а кошка. Если бы не фонарик, он бы об нее точно перецепился и упал. Логичное было бы завершение для такого похабного дня.
— Подожди всего лишь минутку, подожди.
Но она гавкнула на него и пошла на попятную.
— Тише! Одри, тихо!
Вместо того, что бы замолчать, она вновь залаяла, в спящем доме это прозвучало шокирующе звонко. Он даже вздрогнул от удивления. Одри метнулась вперед, ухватила зубами его за штанину и начала идти на попятную по коридору, стараясь потащить его за собой.
Заинтригованный, Расти позволил ей себя вести. Увидев, что он идет, Одри отпустила его брюки и побежала к ступенькам. Преодолела пару ступенек, осмотрелась и гавкнула вновь.
Наверху, в их спальне, включился свет.
— Расти? — голос Лин звучал мрачно.
— Да, это я, — откликнулся он, стараясь говорить как можно тише. — Хотя на самом деле это Одри.
Он двинулся вслед за собакой вверх по ступенькам. Одри не промчала их на одном дыхании, как по обыкновению она это делала, а то и дело останавливалась, оглядываясь на него. Для собаководов мимика их животных всегда была полностью понятной, и сейчас Расти увидел в этом большую тревогу. Одри прижала уши к голове, хвост так и оставался поджатым. С тихого скулежа она перешла на высокий уровень. Вдруг Расти подумал, а не прячется ли где-то в доме вор. Кухонные двери были заперты, Лин по обыкновению всегда замыкала все двери, когда оставалась дома сама с девочками, однако…
Линда вышла на лестничную площадку, подпоясывая белый махровый халат. Увидев ее, Одри вновь гавкнула. Прозвучало это, как «прочь-с-моего-пути».
— А ну-ка перестань, Одри! — прикрикнула женщина, но Одри промчала мимо нее, толкнув ее в ногу так сильно, что Линда даже откинулась на стену.
А собака побежала по коридору в сторону детской спальни, где все еще было тихо.
Линда также добыла из кармана халата фонарик.
— Что это здесь такое творится, ради всего святого…
— Думаю, лучше тебе вернуться в спальню, — ответил ей Расти.
— Черта с два!
Она побежала по коридору, опережая его, тонкий яркий луч прыгал перед ней.
Девочкам было семь и пять годков, они недавно вошли в тот период, который Линда называла «фазой женской секретности». Одри уже встала на задние лапы перед их дверями и начала шкрябать их когтями.
Расти догнал Линду в то мгновение, когда она приоткрывала двери. Линда влетела вглубь, даже не кинув взгляд на кровать Джуди. А их пятилетняя дочка спала.
Не спала Дженнилл. Но и не просыпалась. В то мгновение, как два луча сошлись на ней, Расти все понял, и обругал себя за то, что не осознал раньше того, что происходит — того, что, наверное, длится уже с августа, а может, и с июля. Потому что то, чем удивляла их Одри — тот скулеж, — было хорошо задокументировано. Он просто не замечал правды, хотя она смотрела ему прямо в глаза.
Дженнилл, с раскрытыми глазами, в которых виднелись только белки, не билась в конвульсиях (слава Богу, и за это), но дрожала всем телом. Она скинула с себя одеяло ногами, наверное, в начале приступа, и в двойном свете фонариков он увидел влажное пятно на ее пижамных штанишках. Пальцы у нее шевелились так, словно она разминалась, перед тем как начать играть на рояле.
Одри села возле кровати, восхищено-внимательно смотря на свою маленькую хозяюшку.
— Что это с ней? — вскрикнула Линда.
— На другой кровати зашевелилась Джуди.
— Мамочка? Уже завтрак? Я опоздала на автобус?
— У нее эпилептический припадок, — произнес Расти.
— Так помоги ей! — заплакала Линда. — Сделай что-нибудь! Она умирает?
— Нет, — ответил Расти, и часть его мозга, которая сохранила способность к анализу, подсказала, что это почти наверняка только незначительный эпилептический припадок — как и все, что могли быть у нее раньше, иначе бы они об этом уже знали. Но все воспринимается по-другому, когда такое происходит с твоим родным ребенком.
Джуди села в кровати, раскинув во все стороны свои мягкие игрушки. Глаза у нее были широко раскрыты от испуга, ребенок не очень обрадовался, когда Линда выхватила ее из постели и прижала себе к груди.
— Пусть она перестанет! Сделай что-нибудь, чтобы она перестала, Расти!
Если это незначительный припадок, он прекратится сам собой.
«Прошу Тебя, Господи, пусть он прекратится сам собой», — подумал он.
Он обхватил ладонями мелко дрожащую голову Джен, и попробовал легонько ее поднять и покрутить, чтобы проверить, чисто ли в ее дыхательных путях. Сначала у него это не получилось — мешала чертова поролоновая подушка. Он скинул ее на пол. Та, падая, ударила Одри, но собака, не отводя от ребенка влюбленного взгляда, только вздрогнула.
Теперь у Расти получилось немного отклонить назад дочкину головку и он услышал ее дыхание.
Не учащенное, и не слышно порывистое, как при недостатке кислорода.
— Мамочка, что случилось с Джен-Джен? — спросила Джуди сквозь слезы. — Она сошла с ума? Она заболела?
— Не сошла с ума, только немножечко заболела, — Расти сам удивился, как спокойно он говорит. — Почему бы тебе не попросить маму отнести тебя вниз в нашу…
— Нет! — вскрикнули обе вместе абсолютно гармоничным двуголосьем.
— Хорошо, — согласился он. — Тогда ведите себя тихонько. Не напугайте ее, когда она проснется, потому что ей и так будет страшно.