— Там у него стэйки из мастодонтов, — подхватила Линда. — Конец связи, дорогой мой. Я буду тебя ждать.
Расти засунул рацию в карман своего белого халата, и обратился к Твичу.
— Что случилось? И убери сигарету у себя из-за уха. Здесь больница.
Твич достал сигарету из укрытия и взглянул на нее.
— Я хотел ее выкурить около склада.
— Плохая перспектива, — заметил Расти, — для того места, где хранится запас пропана.
— Именно об этом я и пришел тебе сказать. Большей части баллонов нет, пропали.
— Бред. Они же огромные. Точно не помню, каждый на три или на пять тысяч галлонов.
— Так что ты хочешь этим сказать? Я забыл заглянуть за веник?
Расти почесал затылок.
— Если они будут — кем бы там они не были — гасить это силовое поле дольше трех- четырёх дней, нам понадобится много газа.
— Расскажи мне что-то, чего я не знаю, — откликнулся Твич. — Согласно учетной карточке на дверях, там должно стоять семь баллонов, а в наличии лишь два. — Он положил сигарету себе в карман белого халата. — Я проверил и другой склад, просто на всякий случай: а что, если кто-то передвинул баллоны туда…
— Кому такое могло прийти в голову?
— А откуда мне знать, Боже правый. Короче, там хранятся самые необходимые в больнице вещи: садовые инструменты и прочее дерьмо. Зато там все указанные в карточке инструменты на месте, только удобрений, сука, почему-то нет.
Расти не волновала пропажа удобрений, он думал о пропане.
— Ну, если очень припечет, мы можем взять из городских запасов.
— Придется биться с Ренни.
— Это когда наша больница — его единственная надежда, если у него вдруг кое-что застопорится в груди? Сомневаюсь. Как ты думаешь, буду я иметь возможность на некоторое время вырваться отсюда после полудня?
— Как Чудотворец решит. Сейчас он выглядит боевым командиром.
— А где он?
— Спит наверху. И храпит, словно бешеный. Хочешь его разбудить?
— Нет, — ответил Расти. — Пусть поспит. И я не буду называть его больше Чудотворцем. После того, как он работал с того момента, когда на нас опустилась эта зараза, он заслуживает лучшего.
— Воля ваша, сенсэй. Ты достиг нового уровня просветления.
— Отсоси у меня, хуйлуша, — ответил Расти.
10
А теперь смотрите; смотрите очень внимательно.
Сейчас в Честер Милле два часа обычного, невероятно хорошего — такого, что аж глаза ломит — осеннего дня. Если бы отсюда не погнали прессу, фотокорреспонденты чувствовали бы себя, как в профессиональном раю. И не только потому, что деревья пылают на полную силу. Жители запертого города массово выдвигаются на пастбище Алдена Динсмора. Алден уже согласовал с Ромео Бэрпи сумму аренды: шестьсот долларов. Оба удовлетворены: фермер тем, что заставил бизнесмена значительно поднять ставку от сначала предложенных двухсот, а Ромео тем, что готов был дать и тысячу, если бы до этого дошло.
От демонстрантов и призывателей Иисуса Алден не получил и ломаного цента. Но это не означает, что он не имеет навара с них; фермер Динсмор родился ночью, однако же не в последнюю ночь создания. Как только появились первые машины, он определил большое место для автостоянки, сразу на северной стороне от того места, куда вчера попадали обломки самолета Чака Томпсона, и поставил там свою жену (Шелли), своего старшего сына (Олли, вы же помните Олли) и своего наемного рабочего по имени Мануэль Ортэга, беспаспортного янки, который умел поладить со всеми. Алден установил таксу пять долларов с машины — огромная сумма как для мелкого молочника, который в течение последних двух лет спасает свою ферму от загребущих лап банка только потому, что вцепился в нее зубами. Эта такса вызывает недовольство, а впрочем, не очень многочисленное: на ярмарке во Фрайбурге они платят дороже, а поскольку никто не хочет парковаться на обочинах шоссе, где на ближайших уже стоят машины тех, кто прибыл заранее (а с дальних пешком идти не менее чем полмили), выбора у них нет.
И какое же это странное, пестрое зрелище! Самый настоящий большой цирк на три арены, где обычные жители Честер Милла скопом выступают в главных ролях. Когда сюда прибывают Барби с Рози и Энсом Вилером (ресторан закрыт, они откроются вновь уже на ужин — только холодные сэндвичи, никаких блюд с гриля), смотрят они на все, затаив дыхание, разинув рты. Джулия Шамвей и Пит Фримэн фотографируют на пару. Джулия задерживается, чтобы подарить Барби привлекательную, хотя и большей мерой обращенную к самой себе улыбку.
— Охренительное шоу, как думаете?
Барби улыбается.
— Конечно, мэм.
На первой цирковой арене мы видим тех, которые откликнулись на объявления, развешенные Пугалом Джо и его бригадой. Демонстрантов собралось вполне приличное количество, почти двести человек, и шестьдесят сделанных ребятами плакатов (наиболее популярный — ПОЗОР! ВЫПУСТИТЕ НАС НА СВОБОДУ!!!) разобрали мгновенно. К счастью, многие люди принесли с собой собственные плакаты. Джо больше всего понравился тот, где поверх карты Милла начерчена тюремная решетка. Лисса Джеймисон его не просто держит, а еще и агрессивно им размахивает вверх-вниз. Тут же и Джек Эванс, бледный, хмурый. Его плакат — это коллаж из фотографий женщины, которая вчера истекла кровью насмерть.
КТО УБИЛ МОЮ ЖЕНУ? — взывает надпись. Чучелу Джо его очень жаль… но какой же крутой плакат! Если его увидят репортеры, они от радости все вместе обсерутся себе в коллективные штаны.
Джо сгруппировал демонстрантов в большой круг, кружащий прямо перед Куполом, линия которого обозначена мертвыми птицами с их стороны (со стороны Моттона военные их поубирали). Круг предоставляет возможность каждому из людей Джо — ему нравится считать их своими людьми — шанс помахать собственным плакатом в сторону охранников, которые стоят решительно (и до оголтелости оскорбительно) повернувшись к ним спинами. Джо раздал людям также листы с напечатанными «стихами для скандирования». Он их придумал вместе с Норри Келверт, скейтбордисткой и живой иконой верного Бэнни Дрэйка. Кроме того, что Норри умела на своей Блиц-доске отжигать головокружительные пируэты, она также находила простые и достойные рифмы, ничего себе? Одна из речевок звучит так: Ха-Ха-Ха! Хи-хи-хай! Честер Миллу волю дай! Другая: ВИНОВНЫ ВЫ! ВИНОВНЫ ВЫ! В ТОМ, ЧТО МЫ ЗДЕСЬ, КАК В ТЮРЬМЕ! Джо — очень нехотя — забраковал еще один шедевр Норри: Свободу печати! ИНФУ В МАССЫ! ПРОЧЬ СЕКРЕТНОСТЬ, Пидарасы!
— В данном случае мы должны быть политкорректными, — объяснил он ей. Сейчас же его интересовал другой вопрос: не слишком ли юна Норри Келверт для поцелуев? И еще, будет ли она целоваться с языком, если он отважится? Он не целовал еще ни одной девушки, но, если им судилось погибнуть здесь от голода, словно каким-то накрытым пластиковым сосудом жучкам, вероятно, следует попробовать ее поцеловать, пока еще есть время.
На следующей арене расположился молитвенный круг пастора Коггинса. У них истинно творческий подъем. В прекрасном порыве религиозной толерантности к хору Святого Спасителя присоединилось с десяток мужчин и женщин из хора церкви Конго. Они поют «Могущественная твердыня наш Господь»[143], к ним присоединяются также множество горожан, которые не посещают ни одной церкви. Поднимаясь в беззаботное синее небо, их голоса, а также пронзительные восклицания Лестера под одобрительные аминь и аллилуйя членов его молитвенного круга, вместе сплетаются в приемлемый звуковой контрапункт (хотя и не гармоничный — это уже было бы слишком). Молитвенный круг растет, падая на колени, к нему присоединяются и другие горожане, они ложат временно на землю свои плакатики и, сложив набожно руки, тянутся ими к небу. Пусть солдаты повернулись спинами к ним, но Бог же, наверняка, нет.
И самая большая, самая дерзкая арена этого цирка — центральная. Ромео Бэрпи натянул свой ярмарочный тент подальше от Купола, в шестидесяти ярдах на восток от молитвенного круга, выбрав это место после того, как проверил, куда именно дует легкий ветерок. Ему надо было убедиться, что дым от его жаровен достигает как молящихся, так и протестующих. Его единственной уступкой религиозной составляющей в этот день было то, что он приказывает Тоби Меннингу выключить его бубмбокс, из которого ревела песня Джеймса Макмертри о жизни в маленьком городке; потому что она не очень хорошо согласуется с гимнами «Большой Бог» или «Возвратись в дом Иисуса». Торговля идет чудесно, а дальше пойдет еще лучше. Ромео не имеет в отношении этого сомнений. От этих хот-догов — они размораживаются уже во время жаренья — кому-то позже может скрутить живот, но пахнут они посреди хорошего, наполненного солнечным светом дня просто очаровательно. Аромат сельской ярмарки, а не тюремной столовой. Вокруг с бумажными флюгерками-крутилками на тайваньских палочках бегает детвора, сухой траве Динсморовского пастбища угрожает пожар от бенгальских огней, которые оставались у Ромео нераспроданными — после Четвертого июля. Повсюду валяются пустые бумажные стаканчики из-под намешанных из цитрусовых порошков напитков (омерзительных) и наскоряк заваренного кофе (еще более мерзкого). Потом Ромео прикажет Тоби Меннингу заплатить какому-нибудь мальчику, возможно, сыну Динсмора, десять баксов, чтобы тот убрал мусор. Репутация в местном сообществе — это всегда важно. Однако сейчас Ромео полностью сосредоточен на своей импровизированной кассе, картонном ящике из-под туалетной бумаги «Шарман»[144]. Он принимает зелень и отдает сдачу серебристой мелочью: так Америка делает свой бизнес, бэби. Цену он назначил четыре бакса за хот-дог, и чтобы ему пропасть, если люди ее не заплатят. К закату солнца он надеется поднять три тысячи, может, немного больше.
А вон, взгляните! Там Расти Эверетт! Ему таки удалось вырваться! Молодчага! Ему немного жаль, что он не заехал к девочкам — им бы здесь понравилось, это приглушило бы их страхи, увидеть столько радостного народа вокруг, — хотя у Дженни это, наверняка, могло бы послужить причиной лишнего возбуждения.
Они с Линдой одновременно замечают друг друга, и он начинает взволнованно ей махать, буквально подскакивая вверх. С заплетенными в косички волосами — прическа, которую она носит почти всегда на службе — его бескомпромиссная Полицейская выглядит, как какая-то школьница — черлидерша. Линда стоит рядом с сестрой Твича Рози и тем парнягой, который стряпает в ее ресторане. Расти немного удивлен, он думал, что Барбара уехал из города. Какое-то недоразумение с Большим Джимом Ренни. Расти слышал, что вроде бы случилась какая-то потасовка в баре, хотя тогда была не его смена, когда латали ее участников. Вот и хорошо. Расти и без этого достаточно налатался клиентов «Диппера».
Он обнимает свою жену, целует ее в губы, и целует в щеку Рози. Здоровается с поваром, и их вновь знакомят.
— Только взгляните на те хот-доги, — стонет Расти. — О Господи.
— Готовьте кровати, доктор, — говорит Барби, и все смеются. Удивительно, как люди могут смеяться при таких обстоятельствах, и не только они… но, Боже правый, почему бы и нет? Если ты не способен смеяться, когда дела плохи — рассмеяться, пошутить, — значит, ты или мертв, или предпочел бы умереть.
— Забавно тут, — говорит Рози, не зная, когда подойдет к концу эта забава. Мимо них пролетает фрисби. Рози выхватывает тарелку прямо из воздуха и запускает ее назад Бэнни Дрэйку, который прыгает, чтобы ее изловить и с разворота перебрасывает ее Норри Келверт, та ловит ее у себя за спиной — щеголяет! Молитвенный круг молится. Смешанный хор, теперь уже полностью слаженно, в полную грудь выводит самый большой хит всех времен «Вперед, Христовы воины»[145]. Чья-то девочка, возрастом не старше Джуди, бежит мимо них, юбочка телепается вокруг ее пухленьких колен, зажала бенгальский огонек в кулачке, а во второй руке держит стакан с тем ужасным «лимон-адом». Широким кругом кружат и кружат демонстранты, скандируя: Ха-Ха-Ха! Хи-хи-хай! Честер Миллу волю дай! А сверху пушистые тучки с темными брюшками наплывают с южной, Моттонской стороны… но, достигнув солдат, разлетаются, обходя Купол. А тут у них над головами небо — чисто-синее, ни облачка. У Динсмора на поле кое-кто засмотрелся на те тучи, размышляет, будут ли идти дожди в Честер Милле, но никто не говорит об этом вслух.
— Не знаю, будет ли здесь так же весело в следующее воскресенье, — проговаривает Барби.
Линда Эверетт бросает на него взгляд. Это недружеский взгляд.
— Вы бы лучше подумали, прежде чем…
Ее перебивает Рози:
— Смотрите-ка. Зачем тот паренек так гонит, он же перевернется. Ненавижу эти квадроциклы.
Они все смотрят на маленький вездеход на толстых колесах, как тот по диагонали перерезает обозначенное октябрьским заморозком пастбище. Не прямо в их сторону мчится, но точно к Куполу. И очень быстро. Несколько солдат, услышав приближение рева двигателя, все-таки оборачиваются.
— О Боже, хотя бы он не перевернулся, — вскрикивает Линда Эверетт. Рори Динсмор не переворачивается. Лучше бы он перевернулся.
11
Любая идея — как вирус гриппа. Рано или поздно кто-то ее подхватит. Эту идею наконец-то подхватил Объединенный комитет начальников штабов, ее обсасывали на нескольких заседаниях, где также присутствовал бывший командир Барби полковник Джеймс О. Кокс. Рано или поздно кто-то должен был заразиться этой же идеей и в Честер Милле, и ничего странного не было в том, что этим кто-то стал Рори Динсмор, который беспрекословно имел самый острый ум среди своих родственников («Я понятия не имею, в кого он уродился» — сказала Шелли Динсмор, когда Рори принес домой свой первый табель, где стояли только «отлично»… и произнесла она эти слова скорее обеспокоено, чем горделиво). Если бы он жил в самом городе (и еще, если бы имел компьютер, которого у него не было), Рори вне всяких сомнений стал бы членом бригады Чучела Джо Макклечи.
Рори запретили идти на карнавал-молитву-демонстрацию; вместо пожирания подозрительных хот-догов и помощи на временной автостоянке, отец ему приказал остаться дома и подоить коров. После этого он должен был намазать им дойки «Вымячим Бальзамом»[146] — ненавистная Рори процедура.
— А когда сиськи у них будут блестеть, как новенькие, — наставлял его отец, — тогда уберешь в коровнике и подбросишь им немного сена.
Он был наказан за то, что вчера он, вопреки запрету отца, приблизился к Куполу. И даже постучал по нему, Господи помилуй. Апелляция к матери, которая часто его выручала, на этот раз не подействовала.
— Ты мог погибнуть, — сказала Шелли. — К тому же отец говорит, ты встревал в разговоры взрослых.
— Я только подсказал им имя повара! — запротестовал Рори и за это вновь получил подзатыльник от отца, на что с молчаливым удовольствием созерцал Олли.
— Слишком ты умный, это не доведет тебя до добра, — сказал Алден. Прячась за отцовской спиной, Олли показал ему язык. И это заметила Шелли… и тут Олли и сам получил подзатыльник от нее. Но ему она не запретила наслаждаться радостью неожиданной ярмарки.
— И не трогай тот чертов тарантас, — предупредил Алден, показывая на квадроцикл, который стоял под навесом между коровниками № 1 и № 2. — Носи сено руками. Физическая работа тебя хоть немного укрепит.
После того все бестолковые Динсморы вместе отправились через поле к тенту Ромео, оставив одного сообразительного с вилами и большой, как вазон, банкой Вымячего Бальзама.
Рори взялся за работу мрачно, однако делал все тщательно; прыткий ум не раз заводил его в блудни, но он был хорошим сыном своих родителей, и мысль, чтобы кое-как делать даже то, что было ему предназначено как наказание, никогда не всплывала у него в голове. Сначала у него в голове вообще было пусто. Он находился в том благословенном, бездумном состоянии, которое нередко оказывалось плодотворным; это та почва, на которой вырастают наши ярчайшие мечты и самые большие идеи (как хорошие, так и безнадежно глупые), чтобы неожиданно расцвести, даже вспыхнуть. А впрочем, к ним всегда приводит какая-то ассоциативная цепочка.
Когда Рори начал заметать центральный проход в первом коровнике (ненавистную смазку доек он решил оставить напоследок), оттуда послышалась серия звуков пух-пох-пам, которые могли издавать только петарды. Издалека это было немного похоже на выстрелы. Это навеяло ему в памяти отцовское ружье калибра.30-.30[147], которое хранилось в шкафу. Ребятам дотрагиваться до него было строго запрещено, кроме как под контролем — когда они стреляли по мишеням, или в охотничий сезон, — но шкаф стоял незапертым и патроны также лежали там, на верхней полке.
Вот тут-то и родилась идея. Рори подумал: «Может, у меня получится прострелить дырку в том барьере или хоть трещину сделать?» Перед глазами у него мелькнула картина, яркая и четкая, словно он касается спичкой воздушного шарика.
Он бросил метлу на землю и побежал в дом. Как у многих быстрых людей (особенно у быстрых детей) озарение закрывало ему способность к размышлению. Если бы подобная идея пришла в голову его старшему брату (что навряд ли), Олли подумал бы: «Если самолет не смог пролететь через барьер и лесовоз на полной скорости его не пробил, то, как сможет пуля?» А еще он мог размышлять так: «Я из-за одного непослушания уже заработал себе наказание, а это возведет мою вину в девятую степень».
Да нет… Олли бы так едва ли подумал. Математические представления Олли не превышали простых арифметических действий.
Напротив, Рори уже знал алгебру на уровне колледжа и был от нее в восторге. Если бы его спросили, каким образом пуля может достичь того, чего не получилось достичь ни самолету, ни лесовозу, он ответил бы, что ударный эффект пули «Винчестер EliteХР3»[148] намного более мощный. Это очевидный факт. Во-первых, удар будет сконцентрирован на кончике одиннадцатиграммовой пули. Он был уверен, что дело выгорит. В запланированном им деле присутствовала безоговорочная элегантность алгебраического уравнения.
Рори представил собственное улыбающееся (но, конечно, скромное) лицо на первой странице газеты «США Сегодня»[149]; как он дает интервью Брайану Вильямсу для «Ежевечерних новостей»[150], как во время парада в его честь он сидит на усыпанной цветами платформе, в окружении девушек того типа, которые становятся королевами выпускного бала (скорее всего, в платьях без бретелек, а возможно, и в купальниках), как он машет рукой толпе, а вокруг волнами взлетают конфетти. Он станет МАЛЬЧИКОМ, КОТОРЫЙ СПАС ЧЕСТЕР МИЛЛ.