И пусть барак выдувало ветром, пусть глаза щипал дым от едкого навоза – но на душе стало благостно. Они выжили в этом ледяном безумии, а это главное!
– В общем, так, Родя! – После того как опрокинул чарку, Пасюк собрался: нужно было согласовать дальнейшие действия на день. – Ты, думаешь, зачем мы сюда приехали?
– Нет, Саныч, эту поездку я на всю жизнь запомню…
– Да я не про то, Родя, не кашляй, – он нетерпеливо перебил Артемова, – завтра коммуняки память своего Каландаришвили чествуют, его как раз 6 марта 22-го года как бешеную собаку шлепнули, вон, в Кырене и бюст стоит…
– Ага, – Родион кивнул, – видал, видал! Улица есть еще в центре Иркутска!
– Еще бы! – Пасюк зло сплюнул под ноги. – Именами этой коммунарской сволоты много улиц названо, вон, один наш район, чего стоит! Каждый раз, когда проезжаю мимо дюралевой морды Янкеля, присобаченной к стеле на въезде в Свердловский район, аж мутит! Союза нет давно, а названия до сих пор остались!
– Ну, ты загнул! – Родион присвистнул. – Это ж сколько денег и времени нужно, чтобы все переименовать назад! Да и зачем? Люди уже привыкли: Первая Советская, Вторая Советская улицы, Карла Маркса, там или еще какая… Не надо это людям, я так думаю! Нужно понимать, что красные не такие уж и плохие люди, террор был с обеих сторон! Нужно примириться, простить друг друга! А вся эта возня с переделом прошлого ни к чему, жить нужно будущим…
– Слышь, ты, казачок засланный, – Пасюк недобро прищурился, – а ты, часом, не ошибся, когда в Управу станичную пришел? Тебе с такими рассуждениями нужно было в либерасты с дерьмократами подаваться, а не в казаки верстаться! Казакам лампасы и погоны живьем резали, казачат с бабами живьем в сараях жгли, под лед пускали, тот же Каландаришвили, тварь! Не будет им от казаков ни прощения, ни примирения с ними! Белые тоже хороши, но Директиву о расказачивании с поголовным истреблением от мала до велика Свердлов подписал первым! Строить твое светлое будущее на том, что мы сейчас имеем, все равно что фундамент под небоскреб на болоте ставить – утопнет все в жиже и булькнуть не успеет! А-а… – Он устало махнул рукой и опустил голову.
Родион Артемов
– Ну, Саныч, ты чего? – Родион потряс его за плечо. – Обиделся, что ли?
– Чего я, девка красная, чтобы наутро обижаться? – Пасюк дернул плечом, отстраняясь. – Обидно! Двадцать лет вон с гаком возрождаем казачество, а все как лягушки бултыхаемся в чане… Если бы со сливками! С дерьмом!
– Тебе ли на казачество жаловаться! – Родион удивленно поднял брови. – Вон, уже подъесаул, атаман станичный…
– Ага, – Пасюк скривился, словно лимон съел, – атаман казачий, хрен собачий… Сколько казаков-то в станице моей? Сам сосчитаешь али пособить?
– Ну, – Артемов замялся, – ты, я и…
– То-то! Двое нас, ты да я да мы с тобой! И все казачество сегодня такое, как твои сапоги кирзовые: издали вроде блестят, начищенные, а фуфло фуфлом – и ногу натрут, стоит версту отмахать пёхом, и замерзнешь, потому как рыбий мех внутри!
– И то верно! – Родион зябко повел плечами, вспоминая, как прыгал вчера на морозе, звеня коленками. – А чего ж ты тогда казакуешь, раз все так хреново?
– А то! Не твоего ума дело! – Пасюк засопел, выражая, таким образом, Родион уже знал по опыту общения с ним, свое недовольство. – Ты чего, дурында, вчера так ничего и не понял, зачем мы сюда приехали?
– Не так чтобы уж… – Родион шмыгнул носом и почесал пятерней затылок, как нерадивый студент на экзамене перед въедливым профессором. – Вроде как казаки поехали на выборы местных агитировать… За этого, как его, забыл… Наша делегация…
– Твоя делегация еще по дороге нажралась, ни тяти, ни мамы! Посидели в зале для вида, денежки отработали натурой, вот и вся агитация! Я тебя зачем с собой вчера вечером на Аршан потащил?
– Так за водкой… – протянул неуверенно Родион. – Там туристы, там и водяра поприличней…
– Я о другом тебе говорю! – Пасюк хитро прищурился. – Завтра… То есть сегодня уже, местные коммуняки митинг проводить будут в память Каландаришвили. Вот тункинские станичники и решили им здорово подкузьмить, дерьма в их бочку меда, так сказать, подложить…
– Так нас всего двое, Саныч…
– А более и не нужно, Родя! Здесь местный атаман свою скрипку играть будет, а мы так, на подпевке поприсутствуем, подсобим, если чего надобно будет…
– С чего это он командовать будет?! – вполне искренне возмутился Родион. – Ты у нас целый подъесаул, а он всего урядник, с тремя лычками на погонах. Я и то подхорунжий!
– Ты уж только не рвись, а то пополам треснешь! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!
– Ты чё?! – мгновенно ощерился Артемов, но Пасюк устало вздохнул.
– Ничё! Через плечо да по лбу! Развелось командиров, что блох на шавке! Куда ни плюнь, атаман на атамане и атаманом погоняет! Паны лаются, а у холопов чубы трещат.
– Ты о чем? – Родион замотал непонимающе головой. – Какие паны?
– Такие! Что наш, Шохин, что Сивоконь! Тянут казаков на себя, как лебедь, рак и щука, а тянуть-то некого! Полный швах! Сплошные потемкинские деревни: мертвых душ позаписали для количества, а реального народа нет! Пшик!
Выдохнувшись, Пасюк зло уставился на огонь и надолго замолчал. Думал о чем-то, играя желваками и сжимая кулаки. Родион осторожно шевелил палочкой угли и подбрасывал кизяки.
– Саныч! – Он позвал Пасюка через некоторое время. – Ну чё ты? Нам-то это зачем? Ну и пусть они меж собой разбираются! Не пойму, чего ты взъелся?
– Обидно! Я в казачество пришел двадцать лет назад… – Александр невидящим взглядом смотрел перед собой, машинально теребя темляк шашки, – полжизни, понимаешь… – он вскинулся, – полжизни прошло, а все как один день! Помню, в десятом классе я учился, когда услышал, что отец с мужиками на кухне тишком обсуждали, как иркутские казаки, пятеро, погибли в Приднестровье! Я тогда еще удивился, откуда в Иркутске казаки? Ведь они там, – он неопределенно махнул рукой, – на Дону, на Кубани… А тут… Спросил еще я батю тогда, чего это за казаки такие, старики, что ли? Ведь Гражданская война давно прошла, а казаки только там и были, «Тихий Дон» да «Даурию» все читали! Он посмеялся надо мной, взъерошил волосы, прижал к себе крепко и говорит тихо так, а глаза улыбаются: «А ты сам-то кто?» Я говорю: «Русский я, кто ж еще?» – «Нет, – говорит, – казак ты, с той самой Кубани мы и есть!» Погрустнел потом, говорит: «Многие сейчас свои корни забыли! Словно мусор из ведра в воду высыпали: плывем по течению, да крутит нас на быстринах… Крутить-то крутит да, как исстари, к разным берегам прибивает…» Я рот-то раскрыл, чтобы спросить, почему да что же это за казаки такие были, что так быстро все забыли, а батя вздохнул: «Времена тогда такие были! Очень сильно повыбили казаков, многие и решили хоть жизнь свою спасти ради детей! Лютая бойня казакам была устроена, поголовно, подчистую пытались уничтожить, станицы сжигали, а землю солью посыпали, вот как боялись… Только всех-то, понятное дело, не смогли достать, вроде как дерево сухое, а полей его доброй водицей, веточки новые и появятся! Так и казаки!»
– Да! – Родион вздохнул со вселенским отчаянием. – Тебе легко, ты, вон, родовой, даже фотографии у тебя сохранились… А я? Папа-мама – интеллигенты в третьем поколении, музыканты… Какой из меня казак? Не получится у меня, наверное…
– Ха! – Пасюк захохотал так громко, что закашлялся. – Ты что, думаешь, казака делают фотографии? Ну, ты дал! – Он утер выступившие в уголках глаз слезинки. – Мы же не собаки какие, чтобы по родословной меряться, у кого больше! Конечно, к тем, которые родовые, доверия больше, кровь-то, она не водица… Только, знаешь такую пословицу: «Казаком мало родиться, казаком надо стать!»
Помощник командира комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев
– Ты только внимателен будь, товарищ Ермолаев. Сам знаешь, местным казакам доверять нельзя – они на нас лютыми зверьми смотрят. И без нужды не стреляй – незачем их раньше времени злить, пока Семенов Забайкалье держит. Мы им попозже все припомним, как только наша Советская власть везде крепкой станет. Ну, давай, поспи немного. А с утра выезжай, как только буран утихнет и небо сереть начнет. По холодку, может, кого-нибудь да изловишь! Вот тогда мы таких научим блюсти комендантский час!
Чекист с голодным и остроносым, словно у крысы лицом, поднялся и вышел из горницы, что занимал конный взвод Ермолаева, стеснив хозяев, богатеев, родичей мятежного атамана.
Так повелось, и этой практике были рады все бойцы – на постоях стеснять только местных буржуев, чтоб к Советской власти уважение разом почувствовали. И пригляд за этой тайной контрой держать легче, если что худое замыслят.
Но то сейчас вряд ли – местных казаков, что смогут припрятанное оружие в руки взять, едва полторы сотни наберется, от малолеток до стариков. Ну еще в двух поселках с полсотни тех, кто драться способен – слишком мало, чтобы смять три сотни закаленных в боях красноармейцев с пятью пулеметами.
Но то сейчас вряд ли – местных казаков, что смогут припрятанное оружие в руки взять, едва полторы сотни наберется, от малолеток до стариков. Ну еще в двух поселках с полсотни тех, кто драться способен – слишком мало, чтобы смять три сотни закаленных в боях красноармейцев с пятью пулеметами.
Да и повода для выступления у казаков пока нет – Советская власть учла урок кровавого «вешенского восстания», что преподали ей в прошлом году донцы. Потому насильственного «расказачивания» решено было не проводить, как и растрелы, реквизиции не делать, а всех подозрительных, так же как и непримиримых врагов, увозить в Иркутск в губчека.
У Шубина в банде едва два десятка казаков, повязанных кровью, а потому пощады не ждущих. Мало их для серьезного нападения, но враг опытный и умелый. К тому же все на конях, да еще с заводными – как их поймаешь с одним только кавалерийским взводом. Стрелки батальона на подводах только и могут ездить, в седла мужиков лучше не садить – как собаки на заборе держаться будут, одни мучения.
А против них кто воюет?!
Казаки, что с детства на коне сидят, каждую тропинку в здешних горах и тайге знают. Да еще звери они лютые, прямо слово, недаром атамана уже «тункинским волком» называть стали!
Пахом неторопливо извлек из кармана штанов здоровенную «луковицу» часов, откинул крышку – стрелки застыли на двенадцати. Полночь, наступил новый день. И новые заботы…
Командир усмехнулся – куда без этого!
А глаза еще раз прочитали замысловатую вязь гравированных слов – «Ефрейтору Мариупольского гусарского полка Пахомию Ермолаеву за спасение офицера. Март 1915 г.».
И он вздохнул – как давно это было, будто вечность прошла. Но тут же вытравил из головы ненужные мысли, и улегся на широкую лавку, накрывшись длиннополой кавалерийской шинелью. Завтра ему предстоит отмахать двадцать верст пути, да еще проверить все бурятские зимники.
– Спать, – отдал он сам себе команду и закрыл глаза.
Глава третья. Александр Пасюк
– Да, подвел ты меня, Родя! – Пасюк покачал головой. – Видал атамана местного, того самого, урядник который? Это ему я книги вез, которые ты, бестолочь, потерял!
– Ну, ни фига себе ты наехал! Как бульдозер! – Родион аж задохнулся от обиды.
– Пожалел книжки в пакете, сами чуть не потерялись! Сейчас рассветет, пойдем искать… Ладно, – он осекся под хмурым взглядом Пасюка, – ладно! Сам потерял, сам и найду! Пакет все равно приметный, красный, не могло его полностью замести…
– Вот и я о том же! – Пасюк одобрительно закивал. – Обещал привезти книги, значит, хоть в лепешку разбейся, но слово сдержи!
– Ага! – поддакнул Родион. – За базар перед братвой отвечать надо!
– Ну что же ты за бестолочь такая! – Пасюк засопел, не предвещая этим ничего хорошего, а Родион машинально втянул голову в плечи, готовясь к буре.
– Казан проверяют по звону, казака – по слову! Мудрость казачья, разумеешь? А ты – базар, братва… Бестолочь, ей-богу! Наблатыкался, паря, ты в кабаке! Вон, лабаешь все ночи напролет! Нет у нас, казаков, базара! Ну, нет! Не братва мы, не гопота сыкливая, не шелупонь помоечная какая-нибудь, чтобы на блатном лаяться! Хотя, – Пасюк поморщился, – дерьма среди казаков теперь изрядно наберется! Такое порой слышишь, что русские народные маты кренделями покажутся… Не срами мамочку и папочку – интеллигентов в третьем поколении! В общем так, господин подхорунжий, еще раз услышу подобное – настучу по морде! Понял?!
– Понял, – уныло протянул Родион, но Пасюк никак не мог угомониться.
– И, вообще, опять ты хрень свою читаешь? Думаешь, я не видел, как в автобусе ты в журнал спрятал свою газетенку для озабоченных и всю дорогу пялился на девок?
– Откуда ты узнал?
– Оттуда! – Пасюк постучал себя в лоб. – Ты бы хоть журнал перевернул, а то с умным видом полдороги читал компьютерный журнал вверх ногами! Ты бы книжечки умные лучше по истории казачества вместо порнухи изучал бы! Тьфу!
Пасюк в сердцах сплюнул.
– Тебе что, на работе задниц голых не хватает?
– А на кой мне эта история казачества? – Родион пожал плечами. – Нет сейчас свободного времени, вот разберусь с делами маленько и почитаю…
– Дурак ты и есть! – Пасюк махнул на него рукой. – На баб голых время есть, а как ума понабраться – нет!
– А ты – слишком умный! – огрызнулся Родион.
– Да! Умный, в отличие от тебя я много читал и о казачестве, и об истории Гражданской войны! Вот и умным людям вез умные книги, а ты их проср… – он осекся, – потерял, в общем!
– Шибко тебе эта история пригодилась! – пробурчал Родион и, видя, что Пасюк закипает не на шутку, быстро перевел разговор в другое русло. – А зачем местным они, книги эти?
– Юрка, атаман тункинский, хочет с местными казаками музей в Тунке казачий открывать да библиотеку историческую потихоньку собрать!
– А музей-то зачем? – Родион хмыкнул. – Ты, думаешь, кто-нибудь из туристов в него пойдет? Сомневаюсь! На Аршан зачем едут? Водки на природе попить, да и только!
– При чем здесь туристы? – Пасюк пожал плечами. – Ты так ничего и не понял? Для местных это музей! Буряты слишком недовольны – притесняют их приезжие москали на родной земле! Вон, раньше, казаки как взяли бурят тункинских под свою руку, так и жили они веками, как сыр в масле катались, пока красноперые власть свою людоедскую не установили! Пора возрождать, – он хмыкнул, – «дружбу народов», а то передавят тут всех по одному, как клопов, пискнуть не успеют! А ежели буряты с казаками объединятся, то никто их с места не сдвинет! По крупице и начинают, вон как Юрка Ус…
– И чего им бояться? – Артемов недоуменно пожал плечами. – Кому они нужны в Тунке этой?
– Мировому империализму вкупе с врагами всех мастей, от чекистов до масонов! – Пасюк развел руками. – И никак иначе! Ты же слышал, как Сивоконь, иркутский атаман Союза казаков, брехал про наш реестр третьего дни в своей газетке, что в Управе валяется? Он все врагов ищет, как шавка блох! Только у собаки блохи настоящие водятся, а этот все ищет да ищет, двадцать лет, уж почитай! Особенно любит поносить на тех, кто от него и ушел из-за его же самодурства: вот, мол, я сразу разглядел в них врагов казачества, я все вижу, все… Словно комиссар с трибуны о вредителях и агентах МОССАДа, засланных на погибель казачества, на всех углах горланит…
– Да! В сортире нашел…
– То-то! – Пасюк хохотнул. – Правильное этой газетенке место и определили: и в… хм, самом процессе для облегчения поможет, и опосля сгодится!
– Вот-вот! – Родион закивал. – Читал я его писанину – помои изрядные! Не стесняется он в выражениях! Наш, Шохин, посолиднее, с портфелем ходит…
– Так и есть, в штиблетах и галстучке! – Пасюк, зевнув, почесал щеку. – Два сапога пара – один брешет как сивый мерин, второй, бывший замполит, штаны просиживает в администрациях! К ряженому казачеству добавилось табуреточное!
– А Юрка местный?
– Это мне он Юрка, а тебе – Юрий Васильевич! Они делом заняты! Они, вон, погоны офицерские поскидывали – казаки они рядовые все теперь, нечего скоморошьими звездами светить! Жены с ними заодно – не с голыми пупами и торчащими из-под джинсов труселями, а в парочках, костюмах женских казачьих ходят! И не только на люди, как мы, словно ролевики-хоббиты какие-нибудь… И детишки казачатами себя считают! Ладно, – он похлопал Родиона по плечу, – чего я как лошадиный барышник тебе их нахваливаю? Сам поглядишь, как доберемся до них! Накормят, напоят и спать уложат!
– Да! – протянул Родион, поскребя себя по подбородку. – Пожрать бы не мешало! А, Саныч?
– Пожрешь, не боись! – Пасюк почесал бороду. – Да помыться и побриться кой-кому, а то на тебя смотреть тошно!
– Чего так? – Родион потер глаза и скривил губы. – Сам-то поди не чище меня?
– Да я о другом толкую тебе, – Пасюк поморщился. – Твоя козлячья щетина проплешинами сияет, словно ты еще из пубертатного периода не вышел! Фу, срамота для казака! Или начисто брейся, или бороду отпускай, но не так: Тимати местного розлива!
– Станок одноразовый куплю и сразу побреюсь! – недовольно пробурчал Родион. – Не так же, как ты: отрастил бородищу! В попы, что ли, собрался?
– А хоть бы и в попы! – съязвил Пасюк. – А борода завсегда у казака должна быть! Или хотя бы усы! Хотя, – он отмахнулся, – казаки нынче не те: берут кого ни попадя прямо с улицы! А они не знают ничего, не ведают ни традиций, ни уклада жизни казачьей! Да и казачество воспринимают как работу, в лучшем случае! А казачеством жить надо, гореть за него! Некогда нам на глупости время тратить! Вон, в Тунке люди спиваются, в город уезжают! Видел, дома стоят заколоченные? Еще немного, и здесь гастарбайтеров больше, чем бурят, будет! Нужно за людей бороться! Самые главные наши враги – это мы сами: лень-матушка и надежда на батьку-атамана, который поведет за собой!
Родион слушал его внимательно, растянувшись на груде кизяка. Огонь в небольшом костре горел ярко, бросая красные отблески на стены. И ему думалось, что именно сейчас он начнет жить настоящей казачьей жизнью, выжив в поединке со смертью в суровом походе.