Я заметил, как при этих словах насторожился мой партнер, но тут же сделал вид, что изучает лежащие перед ним бумаги.
— Значит, он осужден не за свои убеждения?
— Так уж получилось. Мы не смогли добиться от него признания, — понимающе улыбнулся я ему, как посвященный посвященному. — А свидетелей найти не удалось. Как мне известно, все его сокамерники были казнены, а с другими единомышленниками он не успел еще установить связь. Есть, правда, одна улика против него. Хамид — это не настоящее его имя. Отдел социальной безопасности утверждает, что его личный номер на руке тоже подделан. Есть следы свежей татуировки.
— И вы не предъявили ему обвинения в подделке номера? — как бы про себя в раздумье произнес Гарриман.
— Какой смысл? Нам было достаточно того, что он попался на подделке кредитных карточек. Это достаточно серьезное преступление. А теперь, — я поспешил поскорее увести его от дальнейших опасных раздумий на эту тему, — что вы скажете об этих трех? Обвиняются в махинациях с медикаментами. Проступок не столь уж серьезный. Этих я мог бы отдать вам без всяких предварительных условий…
Что больше всего обескураживает венерянина, это ситуация, когда его идейные убеждения говорят ему одно, а обыкновенный здравый смысл — другое. Теоретически мошенники из Службы здравоохранения были для венерян самыми подходящими кандидатурами. Все они преклонного возраста и во всем зависимы от милостей своего несовершенного общества. Я надеялся, что задал Гарриману задачку, которая отвлечет его от дальнейших расспросов о Хамиде.
Итак, в результате четырехчасовых споров и торгов мы исчерпали список. Я уступил ему четырнадцать наших заключенных, шесть из которых он мог получить сразу же, а остальных через несколько месяцев. От двух он отказался, а человек двадцать я вообще попридержал на всякий случай. Вопрос о Хамиде больше не возникал. Гарриман опять уткнулся в свои записи. Воцарилось молчание.
— Я получил указание, — наконец официально произнес он, — проинформировать вас о том, что мое правительство не удовлетворено тем, как ваша сторона выполняет условия Протокола… 53-го года. Согласно Протоколу мы пользуемся правом ежегодного инспектирования вашей тюрьмы.
— На условиях взаимности, Гарриман, на условиях полной взаимности, — поспешил напомнить ему я. Протокол я знал наизусть. Стороны договаривались о беспрепятственном взаимном инспектировании мест заключения на Земле и Венере с целью проверки гуманных условий содержания заключенных. Ишь чего захотели! К своей «воспитательной» колонии Ксенг Вангбо в сердце Экваториальной Африки они не подпускали наших дипломатов даже на пушечный выстрел. Нечего и им совать нос в наши дела здесь, на Полюсе. По венерянским законам каждый заключенный имел право на отдельную койку и двадцать четыре квадратных метра площади. И это у них называется наказанием! Да у нас на Земле эдакое не снилось даже самому законопослушному потребителю. Но спорить об этом с венерянами было бесполезно. Они неизменно настаивали, чтобы при строительстве новых тюрем эти нормы неукоснительно соблюдались, несмотря на то, что тюремное начальство после сдачи тюремного здания закрывало половину камер, а остальные вновь набивало до отказа.
— Речь идет о нарушении основных гуманных принципов, — настаивал Гарриман.
Пропустив все это мимо ушей, я наконец просто рассмеялся ему в лицо. Мне даже не понадобилось напоминать ему о колонии Ксенг Вангбо. Он и без того все понял.
— Ладно, — проворчал он, хмурясь. — Теперь поговорим о рекламе. Надзиратели жалуются, что вы продолжаете нарушать договоренность.
Я устало вздохнул. Опять старые песни.
— В Протоколе, разделе 6-Ц, — решительно начал я, — реклама определена как ненавязчивая информация о новых товарах и услугах. Она никому ничего не предлагает и ничего не навязывает. Что толку предлагать то, чего все равно у вас нет, да тем более для заключенных. Реклама в тюрьме это, в сущности, своего рода дополнительная мера наказания.
Да, мы бомбардировали сознание наших заключенных информацией о том, что им действительно недоступно. Но какое Гарриману дело до этого? Увидев странный блеск в его глазах, я понял, что угодил в расставленную ловушку.
— Разумеется, — тут же дал я задний ход, — случается, что кое-кто может и перестараться, но это так, мелочи…
— Мелочи! — злорадно ухватился за слово Гарриман. — Хороши мелочи. У меня на столе лежат восемь рапортов тюремной охраны и все об одном и том же — насмотревшись вашей рекламы, заключенные пачками шлют на Землю письма своим родственникам и друзьям, требуя, чтобы им присылали Кофиест, Моки-Кок, жевательную резинку «Старзелиус»!.. Не поэтому ли вы все это включили в ассортимент благотворительных посылок?.. Мелочи!
Тут торг пошел по второму кругу, и я уже не надеялся вернуться домой хотя бы вечерним рейсом. Пререкаться, я понял, мы будем до полуночи, не меньше.
Я понял, что дал себя спровоцировать. Не иначе, он что-то собирается выторговать. А торговаться, надо отдать ему должное, он умел, и проделал это с таким остервенением и нажимом, что я уступил. Я согласился отменить всякие посылки Красного Креста, если это его устраивало. Но, кажется, не это его интересовало, ибо он тут же предложил мне другую сделку: он забудет о недозволенной рекламе, если я сокращу сроки отбывания наказания нужным ему людям.
Наконец, мы ударили по рукам. Московиц, Мак-Кастри, Блейвен, семейство Фареллов, и… Хамид к ним в придачу получат всего десять дней, да и то условно.
А в общем все прошло так, как я и рассчитывал.
После того, как Гарриман получил от меня все, что, как ему казалось, он хотел и запланировал, он был одна сплошная улыбка и гостеприимность. Он настоял на том, чтобы я ночевал у него, в его временном пристанище, как он выразился, в Полярном городе. Спал я плохо, необдуманно отказавшись от предложенной мне рюмочки на ночь, — решил не рисковать, чтобы не сболтнуть лишнего. От усталости меня могло развезти. Ночью я часто просыпался от странного, похожего на страх чувства огромности пространства вокруг меня. Эти чокнутые венеряне постоянно ведут борьбу за квадратные метры жилых площадей. Гарриман, бывая здесь лишь в командировке, один имел в своем распоряжении трехкомнатную квартиру, а бывал-то он здесь от силы дней десять в году.
Я проснулся очень рано и уже в шесть стоял в очереди на аэродроме на посадку. Впереди меня вертелся подросток в майке, разрисованной надписями: «Торгаши, убирайтесь к себе домой!» — на груди, а на спине: «Рек-бла-бла-ма!» В негодовании от этой безвкусицы я резко отвернулся и столкнулся с стоявшей за мной смуглой женщиной невысокого роста. Лицо ее показалось знакомым, где-то я уже видел ее.
— Здравствуйте, мистер Тарб, — поздоровалась она.
Так и есть — она оказалась инспектором пожарной охраны или чего-то в этом роде и не раз по служебным делам бывала в нашем посольстве.
Наши места были рядом. Я тут же заключил, что она агент венерянской тайной службы. Все венеряне, бывающие в нашем посольстве, занимаются осведомительством. Но моя соседка оказалась на редкость разговорчивой и дружелюбной, никак не похожей на своих одержимых соотечественников. Она ни словом не обмолвилась о политике, а непринужденно болтала на темы, представляющие для меня большой интерес, например, о Митци. Она видела меня и Митци в посольстве и, надо отдать должное, без труда догадалась, в каких мы отношениях. Поэтому она говорила о Митци только хорошее: красива, умна, энергична.
Я хотел во время полета выспаться как следует, но все, о чем непринужденно болтала моя попутчица, настолько близко касалось меня, что я забыл о сне. К тому времени, как наш самолет приземлился, я уже поведал ей все о себе, своих чувствах к Митци и своих планах и опасениях. Я возвращаюсь на Землю и хотел бы, чтобы Митци вернулась со мной, но она намерена продлить контракт. Я мечтаю, чтобы наши отношения превратились во что-то стабильное и постоянное, возможно, даже в брак. Я подумываю о квартирке в Большом Нью-Йорке или в Зеленой зоне, скажем, в Митфорде, и о детишках. Неплохо бы иметь одного, а то и двух… Смешно. Чем больше я болтал, тем серьезней становилась моя попутчица.
В конце концов, я сам погрустнел, прекрасно понимая, как мало верю в возможность всего этого.
IIIНо я сразу же повеселел, как только вошел в посольство. Первым, с кем я тут же столкнулся, был Гэй Лопес, вышедший из туалета. Не иначе, он побывал в тайнике Митци. По тому, как мрачно он посмотрел на меня, проходя мимо, я понял, тревожиться мне нечего.
Когда я проник через потайную дверь туалета в святая святых нашего культурного атташе, один взгляд на Митци окончательно успокоил меня. Она с мрачным видом рылась в своей картотеке и по всему было видно, что она озабочена и раздражена. Что бы там ни произошло между этими двумя за последние две ночи, подумал я, идиллией это не назовешь.
— Мне удалось внедрить Хамида, — с ходу доложил я и наклонился, чтобы поцеловать ее. Мне это вполне удалось, но в ответ я получил лишь холодное прикосновение ее губ.
— Я была уверена, что тебе это удастся, Тенни, — со вздохом произнесла она и на переносице обозначились знакомые хмуринки. Я понимал, что ко мне они не относятся, но все же…
— Когда он приступает к работе? — спросила Митци.
— Собственно, я с ним даже не говорил. Он должен еще отсидеть дней десять. Так что через пару недель он будет на свободе.
Новость ее обрадовала, и она сделала пометку в своем блокноте. Затем, откинувшись на спинку стула, устремила взгляд в пространство.
— Итак, две недели, — наконец задумчиво произнесла она. — Хорошо бы ко Дню Траура. Он мог бы потолкаться в толпе, послушать, что говорят. К тому же нас ждет еще одно событие — через месяц очередные выборы. Значит, жди политических митингов…
Я, многозначительно приложив палец к губам, попросил ее не продолжать дальше.
— А завтра нас ждет прощальная вечеринка. Ты составишь мне компанию?
Наконец Митци улыбнулась, и это была настоящая улыбка.
— Ты можешь освободиться на весь день? Мы проведем его вместе.
Тучка снова набежала на ее лицо.
— Ты знаешь, Тенни, как я занята…
Я решил не упустить случая и выяснить наконец.
— Надеюсь, не с Гэем Лопесом?
— Нет, не с Гэем, — Морщинка на переносице углубилась, не предвещая ничего хорошего. — Никто еще не позволял себе разговаривать со мной так, как он. Считает, что я его собственность! — еле сдерживая себя, раздраженно произнесла моя Митци.
Я старался, чтобы на моем лице не дрогнул ни один мускул и оно выражало бы лишь вежливое сочувствие. Но в душе я ликовал.
— Тогда, до завтра?
— Почему бы нет? Как ты думаешь, не съездить ли нам на Русские горы? Ведь тебе все равно, куда, а? — Она потянулась и чмокнула меня в щеку. — Если я хочу быть свободной завтра, я должна хорошенько поработать сегодня, Тенни. Поэтому марш отсюда! — Но она сказала это почти с нежностью.
К моему удивлению, Митци действительно была намерена отправиться на Русские горы и показать мне первую космическую ракету, севшую на Венеру. Я хотел было превратить это в шутку, но потом подумал, что мне действительно будет жаль, что я покинул Венеру, так и не повидав ее главной достопримечательности.
Рано утром, когда улицы были еще пустынны, мы покинули общежитие посольства и, взяв электропед, доехали до трамвайной станции.
Венерянам все же удалось вырастить в пригородах некое подобие травы и кустарника, а кое-где сучковатые, приземистые деревца, прижившиеся на бесплодных каменистых склонах венерянских гор. Так что можно утверждать, что зелень на Венере уже появилась. Но Русские горы были сохранены в первозданном виде. Таково было решение венерян.
Вы хотите знать, кто такие эти чудаки венеряне? Хорошо, я расскажу вам для примера историю, простую и короткую, как анекдот. Они получили в свое распоряжение огромную планету, на которой суши в пять раз больше, чем на Земле, потому что на Венере нет ни морей, ни океанов. Чтобы сделать планету обитаемой, вот уже четыре десятилетия они пытаются озеленить ее. Но деревьям и травам нелегко привиться на этой почве. Во-первых, мало света, во-вторых, нет воды, в-третьих, невыносимая жара. Надо быть волшебником и трудиться до седьмого пота, чтобы добиться хоть каких-то результатов. Прежде всего, венеряне, используя тектонические сдвиги, постарались разбудить потухшие вулканы и таким образом извлечь влагу из их недр. Кстати, так получила свою воду Земля триллионы лет назад. Далее, они соорудили специальные влагоприемники над кратерами вулканов и начали конденсировать получаемый пар и с помощью охлаждения превращать его в воду. Кроме того, они создали трубы Хилша. Их можно увидеть почти на всех горных вершинах. Огромные, похожие на флейты, они одним концом улавливают из атмосферы раскаленный пар и газы, а другим — гонят на город потоки прохладного воздуха, вырабатывая при этом какое-то количество электроэнергии. Полученную воду венеряне направляют по трубопроводам туда, где она наиболее необходима для полива. Путем генетического отбора и многочисленного скрещивания они выводят такие сорта растений, стволы и листья которых способны вбирать в себя влагу так мгновенно, что она не успевает нагреться в раскаленной атмосфере планеты. Удивительно, как это им удалось столько сделать, учитывая немногочисленность населения Венеры — всего восемьсот тысяч.
И тем не менее происходят странные вещи. Едва отъедешь на трамвае чуть подальше от станции «Русские горы», первое что обращает на себя внимание — это небольшие, человек по шесть, группки людей с тяжелым снаряжением за спиной, круглосуточно опрыскивающие ядохимикатами каждую травинку, появившуюся на, казалось бы, недосягаемых каменистых утесах. Кто они? Сумасшедшие? Безусловно. Уж эта одержимость консервационистов, доведенная до абсурда! Они полны решимости сохранить здесь природу Венеры такой, какой она была во времена их первой высадки на ней. Впрочем, одержимость — это теперь национальная черта всех венерян.
— Если бы консервационисты не были сумасшедшими, они остались бы на Земле, — объяснял я свою точку зрения Митци, пока мы тряслись и раскачивались в медленно ползущем трамвае. — Посмотри только на эти ямы, где они живут.
Мы проезжали мимо покрытых крышами расселин, где прятались пригороды. Считалось, что это наиболее фешенебельные районы города, но трава здесь была хилой, наполовину с сорняками, хлипкие постройки из пластиковых плит. Что мешает им для лужаек использовать искусственный дёрн, как у нас на Земле, подумал я.
И вдруг поймал себя на том, что говорю слишком громко. Пассажиры вагона оборачивались и удивленно смотрели на меня. Делать им это было совсем несложно с их длиннющими шеями. Венеряне очень высокий народ. Даже выше меня и Митци. Они очень гордятся своей бледной, как рыбье брюхо, кожей. У них нет солнца, это верно, но они могли бы пользоваться кварцевыми лампами, как это делали мы, даже бархатно смуглая Митци, которой это совсем не нужно.
— Следи за своим языком, — шепнула мне Митци, начиная нервничать.
Сидевшее впереди нас семейство, — папа, мама и четверо, да, да, четверо детишек, — искоса поглядывали на нас, и в их глазах не было особого дружелюбия. Венеряне, сказать правду, недолюбливают нас. Они считают нас завоевателями, готовыми поглотить их. Смешно. На что они нам сдались? Если мы проявляем какой-то интерес к их делам, то это для их же пользы. Но они слишком глупы, чтобы понять это.
К счастью, трамвай вполз в туннель и пассажиры стали готовиться к выходу. Я тоже поднялся, но Митци предостерегающе дернула меня за рукав. Я увидел рослого рыжего венерянина с мертвенно бледным лицом, который пристально смотрел на меня. Выражение его зеленых глаз мне не понравилось. Митци вовремя предостерегла меня. Протискиваясь мимо рыжего, я попытался изобразить на лице улыбку. Она получилась скорее извиняющейся, чем дружеской. Пока я задержался на перроне у киоска, покупая путеводитель, Митци, стоявшая позади меня, проводила внимательным взглядом красную, как сигнал светофора, голову нашего попутчика.
— Вот, взгляни-ка, — сказал было я, открывая путеводитель, но она не слушала меня.
— Знаешь, Тенни, я уже где-то видела эту голову. Мне кажется, вчера перед посольством в толпе демонстрантов.
— Брось, Митци. Там их было не менее пятисот голов. — А может, больше, подумал я. Мне показалось, что половина города собралась у нашего посольства и молча вышагивала перед ним со своими дурацкими плакатами. Я ничего не имею против пикетирования, но, господи, их плакаты так бездарны!
— Психи, — сказал я, разумея под этим не только путаницу в их головах, их страх перед рекламой, как орудием против них, но и их уверенность в том, что они способны помешать нам делать свое дело.
Психами для меня они были еще и потому, что ничего не смыслили в искусстве рекламы. Именно в этом я хотел убедить Митци, заглянув в их путеводитель. Обведя взглядом шумный станционный перрон, к которому только что подъехал пустой состав, возвращающийся в город, я снова попытался привлечь внимание Митци к тому, что прочел в с позволения сказать венерянском путеводителе.
— Послушай только, — сказал я, открывая путеводитель на странице «Еда и напитки». — И начал читать:
«Если вы, отправившись в экскурсию на Русские горы, по каким-то причинам не прихватили с собой еду, вы можете купить в станционном буфете гамбургеры, горячие сосиски и бутерброды. Все эти продукты прошли контроль Службы здоровья, но качество их признано средним. Пиво и другие напитки у нас стоят дороже, чем в городе».
— Разве это реклама! — почти простонал я, словно от невыносимой боли.