— Не знаю, известно ли тебе, Фарб, что я тоже был на Венере, — сказал он, глядя на потолок. — Это было давно. Но задержался я там недолго. Я выиграл там в лотерею, понимаешь?
Я вздрогнул от неожиданности.
— Лотерею, сэр? Я не знал, что венеряне способны устроить у себя лотерею. Это совсем не в их духе!
— О, они тут же прикрыли эту затею, — довольно хохотнул он. — Сразу же после того, как главный приз достался землянину. То есть мне. Я был объявлен персоной нон грата. Пришлось сразу же сматываться на Землю.
Он еще какое-то время с явным удовольствием смаковал подробности, но вдруг посерьезнел и сказал.
— Однако, пока я там был, я не терял время даром. Использовал каждый шанс, чтобы набраться опыта и знаний, и стать настоящим профессионалом.
И по тому как он посмотрел на меня, я понял, что он ждет от меня ответа. Я был готов.
— Я тоже, сэр, — живо воскликнул я. — Не упустил ни единого случая использовать каждую минуту своего времени. Кстати, сэр, видели ли вы их зеленные лавки, это убожество…
— Угу, видел, видел. Сотни их, мой мальчик, — добродушно загудел Старик.
— Тогда вы знаете, как некомпетентно ведется там торговля. Чего хотя бы стоит их реклама. Например: «Эти помидоры хороши, если вы съедите их сегодня. Завтра они уже несъедобны». Или «Готовые смеси стоят вдвое дороже, чем их отдельные ингредиенты. Покупайте ингредиенты и готовьте смеси сами». И все в таком роде. Разве это реклама?
Старик громко расхохотался и даже, кажется до слез, ибо вытер глаза платком.
— Ничуть не изменились, черт побери! Что ты на это скажешь, а?
— Да, ничуть не изменились, сэр. Бывало пройдусь по их лавкам, да магазинам, а, вернувшись в посольство, тут же сажусь за стол и создаю рекламу, как бы для них. Вы знаете это чувство, сэр. Вот, например: «Сочные, вкусные, сладкие, как сахар…» и так далее. Или: «Экономьте, экономьте, экономьте ваше время. Только наши готовые смеси и концентраты помогут вам в этом. Покупайте их и вам позавидует лучший шеф-повар мира!» Кроме этого, я регулярно раз в неделю делал полуторачасовые обзорные сообщения о коммерческих новинках на Земле. Мы устраивали конкурсы на лучшее эссе о коммерческой деятельности…
Старик смотрел на меня, казалось, с умилением.
— Знаешь, Тарб, ты напоминаешь мне того парня, каким я был в твоем возрасте — произнес он, почти растрогавшись. — Правда, не во всем, — добавил он. — А теперь давай-ка садись поудобней и мы потолкуем, чем ты займешься теперь, когда вернулся. Что будешь пить?
— Моки-Кок, если позволите, сэр, — произнес я небрежно.
Теплую дружескую атмосферу нашей беседы как ветром сдуло. Повеяло ледяным холодом. Палец Старика, лежавший на кнопке вызова секретаря, неподвижно застыл.
— Ты что сказал, Фарб? — переспросил он жестоким скрипучим голосом.
Я открыл было рот, чтобы объясниться, но он не дал мне сделать этого.
— Моки-Кок? В моем кабинете! — Выражение добродушия на его лице сменилось сначала удивлением, а затем негодованием. Побагровев, он стал беспорядочно нажимать на самые разные кнопки коллектора. — Неотложная помощь! — рычал он. — Немедленно ко мне врача! В моем кабинете фанат Моки-Кока!
С поистине молниеносной быстротой я был выдворен из кабинета начальства. Так Людовик XIV изгонял прокаженных, посмевших предстать перед ним. Я тоже чувствовал себя одним из них, когда сидел в приемной городской клиники, глубоко запрятанной в подземелье, и ждал результатов взятых у меня проб крови и прочего. Несмотря на то, что приемная была переполнена, стулья по обеим сторонам от меня оставались свободными.
— Теннисон Тарб, — наконец раздался в рупоре голос, и я, поднявшись, проследовал в кабинет врача. Когда я проходил вдоль шеренги ждущих своей очереди пациентов, все, как по команде, с опаской поспешно убрали ноги под стулья. Я шел, чувствуя себя смертником, преодолевающим последнюю черту, как в старых кинофильмах, с той только разницей, что я не слышал ободряющих и сочувственных слов своих сокамерников. На лицах, глядевших мне вслед, было одно выражение: «Слава Богу, не меня».
Я ожидал, что за самооткрывающейся дверью меня ждет врач, который решит мою судьбу. К моему удивлению, меня ждали двое, женщина бесспорно была врачом, судя по стетоскопу, свисающему с шеи, а вторым… Тут меня ждал сюрприз — менее всего я ожидал увидеть здесь малыша Дэна Диксмейстера, выросшего и помрачневшего.
— Привет, Дэнни! — поздоровался я и протянул ему руку, как в былые времена.
Он какие-то секунды смотрел на мою протянутую руку, а затем неохотно сунул мне свою, словно не для рукопожатия, а для поцелуя, такой она была вялой и опущенной вниз. Дружеского рукопожатия не получилось. Наши руки едва соприкоснулись.
Юный Дэнни Диксмейстер лет десять назад проходил у меня стажировку, постигая азы создания рекламы. Когда я улетел на Венеру, он остался. И, похоже, время не терял даром, о чем свидетельствовали нашивки замначальника отдела, а это означает пятьдесят тысяч долларов в год. Теперь он смотрел на меня, как на кандидата в стажеры.
— Ну и заварил ты кашу, Тарб, — уныло произнес он. — Доктор Москристи все тебе объяснит.
По его тону я понял, что дело дрянь. И не ошибся.
— У вас синдром Кемпбелла.
Голос у доктора Москристи был ровным, в нем не было ни осуждения, ни сочувствия. Таким голосом врач объявляет о наличии лейкоцитов в крови подопытного животного, собаки или кролика, а взгляд напомнил мне Митци, когда она смотрит на того, кого решила завербовать в свою агентуру.
— Думаю, вам поможет разве что репрограммирование, — сказала она, взглянув на экран дисплея с данными моих анализов. — Хотя я в этом сомневаюсь. Ваши анализы не внушают оптимизма.
Я с трудом проглотил слюну. Неужели это обо мне, о моей судьбе?
— Да, объясните мне наконец, в чем дело? — не выдержал я. — Возможно, я сам смогу себе помочь, если пойму в чем дело? — Помочь? Вы уверены, что способны справиться сами без репрограммирования? Ха-ха-ха, — рассмеялась доктор и, взглянув на Диксмейстера, покачала головой. — Странные мысли приходят в голову вашему коллеге.
— Вы же сами сказали… — начал было Диксмейстер.
— Вы, очевидно, имеете в виду репрограммирование и полную детоксикацию, — уточнила она. — Что ж, лет через десять, возможно, этот метод и даст более обнадеживающие результаты. Однако, тот факт, что смертность достигает почти сорока процентов, не внушает особых надежд. Правда, в начальной стадии иногда бывает… — она многозначительно кашлянула.
Затем доктор Москристи откинулась на спинку кресла и сложила вместе кончики пальцев рук. Я приготовился выслушать лекцию.
— У вас синдром Кемпбелла, дорогой мой. Доктор Г. Дж. Кемпбелл — известный психиатр, создатель так называемого метода пограничной терапии.
— Не слышал о таком, — возразил я.
— Ничего удивительного, — пояснила она. — Это было давно. Со временем он был предан забвению. — Она наклонилась и нажала кнопку интеркома. — Мэгги, принесите мне Кемпбелла. Так вот, согласно теории доктора Кемпбелла искусственное раздражение некоторых точек коры головного мозга способно вызвать эффект наслаждения. На эту мысль его навела реакция молодежи на рокмузыку. Массированная атака на слух стимулирует определенные участки мозга, ведающие органами слуха, и таким образом позволяет манипулировать ими.
В эту минуту секретарь № 2 принесла прозрачную пластиковую коробку, в которой было — как вы думаете что? Потрепанная старая книга. Бережно хранимая в пластиковом футляре от дальнейшей порчи, она показалась мне прекраснейшим образцом давно утраченного высокого искусства. Непроизвольно моя рука потянулась к ней, но доктор Москристи тут же отодвинула книгу подальше от меня.
— Не делайте глупостей, — строго сказала она.
И все же я успел прочесть заглавие: «Точки наслаждения».
— Дайте мне ее ненадолго. Я верну ее через неделю, — взмолился я.
— Ишь чего захотели, черт вас побери! Вы прочтете ее здесь, если я вообще вам ее дам. В присутствии секретаря № 3. Она будет следить, чтобы вы бережно обращались с книгой. И не забудьте наполнить футляр азотом, прежде чем положите в него книгу. И вообще вся эта затея мне не нравится. Дилетантам не следует вторгаться в такую область, как медицина. Они слишком невежественны для этого. Допустим, пограничные участки вашего мозга подверглись воздействию раздражителя и вы получили от этого удовольствие. Отныне вы становитесь зависимы от этого чувства. В вашем случае этим раздражителем стал напиток Моки-Кок. Вы с наслаждением пьете его и тут уж ничего не поделаешь. Моки-Кок вам нравится, и все тут, — Она вдруг взглянула на часы и поднялась. — Меня ждут другие пациенты, я должна идти. Диксмейстер, мой кабинет в вашем распоряжении.
Можете побеседовать с вашим коллегой, но не более двадцати минут. Затем прошу вас освободить кабинет.
Можете побеседовать с вашим коллегой, но не более двадцати минут. Затем прошу вас освободить кабинет.
И она ушла, унеся с собой книгу.
Я остался один на один с Дэнни Диксмейстером.
— Жаль, — произнес Дэнни, глядя на светящийся экран дисплея с моими анализами и неодобрительно качая головой. — А ведь у тебя были неплохие шансы сделать дальнейшую карьеру, если бы ты не влип в эту идиотскую историю с Моки-Коком.
— Это несправедливо, Дэнни, — запротестовал я. — Откуда я знал, что…
Дэнни с изумлением смотрел на меня.
— Несправедливо, говоришь? — воскликнул он. — Хорошо, не каждый знает о рефлексе Кемпбелла, но ты мог бы поостеречься. Тем более, что у каждой опасной зоны установлены предупреждающие знаки.
— Ты называешь эти грязные щиты, исписанные бранью, предупреждающими знаками? Разве наше Агентство когда-нибудь так пренебрегало интересами потребителей, так бездарно и небрежно охраняло их здоровье и даже жизнь?
Диксмейстер поджал губы.
— Мы не имели права вмешиваться. Конкурент имеет лицензию на торговлю. Давай лучше поговорим о тебе. Надеюсь, ты теперь понимаешь, что не можешь рассчитывать на руководящую должность?
— Почему, Дэнни? Ведь нет никаких серьезных причин. Я столько лет вкалывал на Венере!
— Это невозможно, Тарб. Из соображений безопасности, — объяснил он. — Ведь теперь ты фанат Моки-Кока. Ради глотка этого напитка ты способен на все. Не пожалеешь собственной бабушки, не говоря уже об Агентстве. Мы не можем рисковать. Тебе никто не поручит ответственного задания, особенно в зонах повышенной опасности. Ты морально неустойчив, Тарб. Не выдержал даже ерундового испытания, — это он произнес уже с откровенным злорадством.
— Но я честно заслужил повышения. Мой послужной список…
Дэнни раздраженно дернул головой.
— Разумеется мы что-нибудь придумаем, что-нибудь подыщем для тебя. Только ничего творческого, это исключается. Ты работал с компьютером? Нет? Очень жаль, можно было бы устроить тебя в Отдел личного состава.
Я какое-то время молча смотрел на него.
— Дэнни, — наконец сказал я. — Должно быть, я не всегда был добр к тебе, когда ты был моим помощником.
Он ничего не ответил, а лишь посмотрел на меня долгим загадочным взглядом.
Я вышел и на лифте поднялся на пятый этаж в Отдел личного состава, чтобы занять очередь на прием. Я ждал своей очереди вместе с какими-то юнцами, только что закончившими колледж, и пожилыми мужчинами, давно привыкшими к таким очередям. Оставленный наедине со своими горькими раздумьями, я вдруг наконец понял, что было в долгом прощальном взгляде Дэнни Диксмейстера, показавшемся мне таким загадочным. Нет, в его взгляде не было ни злорадства, ни торжества. В нем была обыкновенная человеческая жалость.
О чем доктор Москристи не предупредила меня — это о побочном эффекте синдрома Кемпбелла — депрессии. Поэтому я не сразу понял, что со мной происходит.
Так вот что такое депрессия, вот почему все вокруг так плохо. Депрессия — это не проблема, которую ты можешь решить, депрессия — это состояние.
А впасть в нее было отчего. Мне нашли работу, это верно. Работу посыльного: кому-то отвезти на дом купленную картину, кому-то, скорее всего нашим звездам рекламы, доставить цветы, для кого-то, выскочив на мостовую, поймать педикеб, или сбегать по просьбе секретарш за соевыми бутербродами и Кофиестом в обеденный перерыв. Да разве упомнишь все поручения за день. По моим подсчетам их было миллион! Мои нынешние обязанности были куда труднее и унизительней, чем те, что выпадали на долю моих стажеров или мальчиков на побегушках в мою бытность автором рекламы. И получал я теперь сущие гроши. Разумеется, от квартиры пришлось отказаться. Но я об этом не жалел. Кому нужны такие излишества? Разве тем, кто собирается приглашать в гости шикарных подружек, вроде Митци. Но Митци, вращавшаяся в самых высоких кругах, была недосягаема. Остальные из знакомых девиц или вышли замуж, или совсем исчезли с моего горизонта. Что касается молодой поросли, то для них едва ли мог представлять интерес унылый тип, постоянно находящийся в состоянии глубокой заморозки.
Кстати, это отнюдь не преувеличение. После лет, проведенных на жаркой Венере, я оказался совсем беззащитным перед зимними холодами на родной Земле. Холодами с большой буквы. Я коченел от стужи на улице и от застывшего холода педикеба, обдаваемый туманом стынущего на морозе дыхания взмокшего рикши, который то и дело оскальзывался на обледеневшей мостовой. Порой я готов был поменяться с ним местами, чтобы хоть чуточку согреться бегом, а не сидеть, примерзнув к холодному, как лед, сиденью и стучать зубами при каждом порыве пронизывающего до костей нью-йоркского ветра. Я сказал — «готов был». Это я так. Быть посыльным все же лучше, чем рикшей.
Особенно зимой. Долгое пребывание на Венере, должно быть, разжижило мою кровь. Я теперь старался никуда не выходить без надобности. Днем хватало работы в помещении Агентства, а по вечерам я сидел дома, уткнувшись в видеоэкран, или перекидывался редкими словами с моими сотоварищами по комнате, если кто-то из них оказывался дома. Но чаще я сидел в одиночестве. Поэтому для меня был большой неожиданностью звонок в дверь и тот факт, что ко мне пожаловал гость. Им оказалась Митци.
Если ей захотелось пожалеть меня, она избрала не лучший способ это сделать. Окинув взглядом комнату, Митци брезгливо сморщила носик. Видимо, ей не понравился запах гнили и плесени в нашей конуре. Я заметил, что в последнее время грозные вертикальные морщинки все чаще перерезали ее переносицу.
— Тенн, — решительно произнесла она, — ты должен взять себя в руки. Посмотри, в какой дыре ты очутился. Ты погубил свою жизнь.
Я невольно посмотрел вокруг, словно хотел убедиться в правоте ее слов. Конечно, отказавшись от дорогой квартиры, я вынужден был подыскать себе жилье по карману. Это было нелегко. Я согласен, что мои сожители по комнате — бедняки и неудачники. Чарльз Бергхолм — уличный торговец, Нельсон Рокуэлл, человек без определенных занятий, да к тому же тоже жертва недобросовестной рекламы. Он, бедняга, в поисках счастья начал коллекционировать сувенирные бюсты императоров, королей и президентов, предлагаемые в рассрочку фирмой жевательной резинки «Сан — Джасинто». И тем не менее…
— Здесь не так уж плохо, — с вызовом возразил я.
— Здесь грязно, как на помойке. Почему ты не выбросишь эти батареи бутылок из-под Моки-Кока? Тенн, я понимаю, это ужасно трудно, но тебе необходимо пройти курс лечения. Я знаю, многие лечатся…
Я рассмеялся. Мне было жаль ее. Разве она способна понять состояние человека, которого «зацепило».
Она лишь молча смотрела на меня.
— Я знаю, что лечение небезопасно, — согласилась она, ища глазами стул, чтобы сесть.
Я убрал со второго имевшегося в комнате стула бюсты императоров и прочий хлам.
— Впрочем, я сама не знаю, зачем пришла сюда, — призналась Митци, внимательно осматривая сиденье стула, прежде чем сесть.
— Если ты рассчитывала поваляться в стоге сена, то забудь об этом, — с горечью сказал я и указал на нары, на которых Нельсон Рокуэлл отсыпал свою смену.
Она, я мог бы сказать, «покраснела», однако вернее было бы сказать — «потемнела лицом».
— Мне кажется, здесь есть доля моей вины, — наконец промолвила она.
— Ты имеешь в виду судебный процесс? Тот факт, что я нищий, а ты миллионерша, не так ли? Неужели такие пустяки способны тревожить твою совесть?
Митци пожала плечами.
— Что-то в этом роде, Тенни. Ну ладно. Я согласна, что Моки-Кок не препятствие, чтобы снова начать карьеру в Агентстве. Но есть и другие пути. Например, ты мог бы пойти учиться и сменить профессию. Стать врачом или адвокатом…
Я разинул рот от удивления.
— Бросить рекламу?
— О, Боже! Что в ней хорошего?
Тут я вообще растерялся.
— Ты, действительно, изменилась, Митци! — Это все, что я смог сказать, и это прозвучало, как упрек.
— Возможно, мне не следовало приходить к тебе, Тенн, — угрюмо, под нос, промолвила Митци.
Но вдруг ее лицо прояснилось.
— Я знаю, что надо делать! Хочешь работать в Отделе нереализованных идей. Мне кажется, я могу помочь тебе, если только там есть вакансии…
— Нереализованных идей? — фыркнул я. — Специалист по реальным товарам продает пустые идеи! Я продаю конкретный товар, а идеи — это товар для неудачников. Почему ты думаешь, что могла бы помочь мне устроиться туда?
Она помолчала в нерешительности.
— Так мне кажется, — уклончиво ответила она. — Дело в том… Ну, в общем, это пока служебная тайна, но тебе я скажу. Те деньги, что я получила по суду, я вложила в акции нашего Агентства. Они разрешили мне это.
— Ты хочешь сказать, что стала пайщиком фирмы «Таунтон, Гэтчуайлер и Шокен?»