– Знакомьтесь. Майор Толстов. Отец Артемий.
Священник поднял на меня красные воспаленные глаза и оторвал тяжелый зад от стула. Протянутую руку он пожал вяло, почти по-женски.
– К тебе, Леонид, гость, так, может, я пойду...
– Сиди, свинья жирная, а то бороду по волосу повыдергиваю... Не все еще выпито. Этот гость у меня редкий, и его мне совесть не позволит заставить работать. Так что ты уж потрудись.
Священник послушно сел. Проханов тут же примостился прямо на его шапку. И показал мне культей на свободный стул. Я сел, сунул под стол ноги. Раздался стеклянный звон. Отогнул угол большой скатерти. Две пустые бутылки из-под вина. Еще одна полупустая на столе.
– Возьми в серванте стакан. – Подполковник привык командовать. Правда, когда мы служили вместе, я был старше его по званию. Он позже успел меня обогнать. Если бы не реформы в армии, то я был бы уже, пожалуй, полковником. Выше в спецназе ГРУ не прыгают. У нас и всем спецназом полковник Манченко командует. Такая уж должность. Кому-то генералов дают за сидение в финансовых и в строительных частях, а боевым – не положено.
Я принес себе стакан и только тут обнаружил, что на столе стоит только один – перед хозяином.
– А он?.. – Я кивнул в сторону священника.
– Переживет. Он сегодня у меня «штопором» работает. Вот твою бутылку откроет, посидит еще, подождет, глядишь, мы надумаем новую взять. Если не надумаем, то я его отпущу с богом.
Вообще-то я уже уловил настроение Проханова. На него напал кураж. На это всегда приятно полюбоваться. С одной стороны, я был и не против подыграть ему, с другой – хотелось поговорить, пока он совсем не опьянел. Хотя, насколько я помню, в выпивке подполковник что молодой дубок. Крепок чрезвычайно. Со взводом пехотинцев потягаться может.
– Я вообще-то к тебе, честно говоря, по делу. Может, отпустим отца Артемия?
– А ты знаешь, кто это вообще такой? – у Лени начался завод. Я заподозрил, что он скоро обвинит молодого попенка в чем-нибудь несусветном.
– Откуда мне знать...
– Тогда я сам тебе представлю. Это любовник моей новой жены.
– Ну что ты, Леонид... – попытался поп возразить.
– Молчать, когда старшие по званию говорят, – рявкнул подполковник, выпрямляясь на стуле. – Представляешь, был в нашем ЖЭКе то ли слесарь-сантехник, то ли слесарь-гинеколог, я так и не разобрал. Молодой, но пьяница. Унитазы прочищал и на бутылку за это с хозяев стрясал. Потом поступил в какое-то поповское училище, месяцев семь или восемь отучился и стал попом. Теперь его можно звать исключительно отцом Артемием. Иначе он обижается. И в благословении, зараза, откажет. Вот я и зову. Исключительно уважительно...
Леня налил себе и мне, поднял стакан:
– Ну, с богом... – и опрокинул в рот быстро, как перед атакой.
– Чин-чин, за спецназ, – выложил я запоздалый тост.
– И представляешь, этот вот, еще когда слесарил, еще когда от него на неделю вперед дерьмом попахивало, к моей под юбку все лазил. Она сама рассказывала. Да и теперь все в гости зайти норовит. Особенно когда меня дома нет. Я же сейчас по ночам дежурю через двое суток на третьи. Устроился тут рядом. В детский садик. Я вот спрашиваю у отца Артемия, зачем ходит, а он и сам не знает. Поговорить, наверное, на богоугодные темы. Знаешь, как они любят духовные беседы. Ох и любят... А я потом прихожу, а мою бутылочку припасенную уже кто-то выжрал.
Он налил еще.
– А недавно вот рассказывала одна подруга жены. Пришла она в церковь на исповедь. Ис-по-ведь! Понимаешь? Таинство и прочее... Душу человек открывает. А там стоит очередь. Друг друга в спину толкают. И этот преподобный хрен исповедь принимает полулежа на скамейке. Встать не может. С вечера не оклемался... Что прикажешь с таким батюшкой делать?
– А что с ним надо делать? – Я уже понял, что надо дать Лене выговориться.
– Воспитывать. Вот он сегодня пришел якобы ко мне. На самом деле просто не знал, что моя уехала. Попросил на бутылку до понедельника занять. Я его и послал в магазин. А теперь заставил сидеть и смотреть, как пьют настоящие мужчины.
Ситуация мне понравилась. Но...
– Отпусти его с богом... – попросил я и поймал благодарный взгляд священника. – Очень уж мне его морда надоела.
– Понял. А ты – понял? – Убедительный взгляд в сторону попа. – Мотай, холера, отсюда... По случаю прихода хорошего гостя я сегодня добрый. Следующий раз у меня появишься, твоей бородешкой унитаз чистить буду.
Бедный отец Артемий так и сорвался со стула.
– Чепчик не забудь. – Подполковник достал из-под своего костлявого зада измятую шапочку и выбросил в коридор.
Отец Артемий не стал, похоже, вызывать лифт и, как бегемот, затопал бегом вниз по лестнице.
– В магазин понесся... – изрек пророческим тоном Леня.
– У тебя, господин подполковник, – засмеялся я, – появились садистские манеры. Человек, наверное, с похмелья мучился, пришел к тебе с чистой душой, а ты его...
– Мне просто горько. За жизнь такую горько. За всех горько. И за тебя тоже горько. Как тебя из армии выбросили? Командира одного из лучших батальонов – и под сокращение с чьей-то дурной руки. И за себя обидно. За что, спрашивается, я руку потерял? Для кого старался, страдал? Для чего жизнью рисковал? Чтобы эти малограмотные ублюдки за мой счет жили? И других бы заставляли жить, как им удобно?
– Что ж, я тебя понимаю, – согласился я. – Справедливости в жизни и мне хочется.
– А кто их настоящей жизни учить будет, кроме старого опытного вояки... Не в ихнем же училище... – Леня не мог уняться, пока рука не дотянулась до стакана. И только опорожнив его, перевел дух.
– Вижу, какой из тебя учитель получился... – мне было откровенно весело. Так весело, что и я еще выпил, хотя знал, что возвращаться придется за рулем.
– Учитель... – вдруг, в противоположность моему веселью, помрачнел подполковник и потрогал синюю щеку. – Учитель, мать ее за ногу...
– Это тебя кто – не ученики случайно? – поинтересовался я снова. – Или воспитанники детского сада, в котором дежуришь?
Он вдруг рассмеялся совсем трезво. Быстро умеет Проханов переходить от мрачности к веселью. И иногда мне кажется, что он умеет трезветь усилием воли.
– Все равно не поверишь.
– Расскажи. Вдруг да...
– И смех и грех, честное слово. Сижу дома, никого не трогаю. И даже, представляешь, не выпил, на дежурство вечером надо было заступать. А к работе я, как к службе, строго... Звонок, значит, в дверь. Открываю. Стоит девчонка...
2
Замок ставили те парни, которым новая жена, едва появившись в этой квартире, заказала металлическую дверь. И они, естественно, подумать не могли, что ставить надо такой, с которым легко мог бы справиться однорукий человек. Однако жене требовался замок повышенной секретности. Товар, которым она торговала на базаре – кофточки, юбки, блузки, – хранился дома. Вот такой заковыристый замок и поставили. Снаружи-то еще ладно – открывается двумя ключами, но, по крайней мере, строго последовательно, без суеты и напряжения. Один ключ повернул, потом другой. Главное, если сильно пьяный, не спутать, каким ключом пользоваться первым, каким вторым. А они очень похожи. Изнутри же требовалось отжимать одновременно две пружины. Культя подполковника с трудом и с болью втискивалась в промежуток между рычажком, который следовало отжимать, и металлическим же усиленным косяком. Здоровой левой рукой приходилось поворачивать дверную ручку. При этом руки держать крест-накрест, что тоже не всем удобно.
И потому каждый звонок в дверь в то дневное время, когда он оставался дома один, вызывал у Лени тяжелый вздох и легкий мат. Если по пустяку ломятся, то уйдут, туда им и дорога, а если кто по делу пришел, тот еще не раз позвонит, не сломается – такое он завел себе железное правило сразу после установки новых металлических дверей.
Так же все произошло и при этом звонке.
При первом он снял с дивана только одну ногу. При двух последующих обе ноги вставил в тапочки. И только после трех настойчивых встал и пошел к двери, по армейской привычке длинно и со смаком ругаясь. Эта ругань обычно и не дает визитеру сразу уйти – она почти как вежливое светское приглашение.
Подполковник провозился с замком долго. Распахнул дверь, не спрашивая и не заглядывая, как жена, в «глазок» с обзором в сто восемьдесят градусов. А что ему туда заглядывать? Он был уверен, если это кто-то с недобрыми намерениями, то уж бывший спецназовец и с одной рукой сумеет за себя постоять. Такое уже случилось однажды на улице возле магазина. Трое попытались отнять у него бутылку. Он их отправил в больницу с тяжелыми переломами.
Сейчас перед подполковником оказалась девушка лет двадцати с небольшим. Может быть, и постарше. В обыкновенной спортивной куртке, в вязаной простенькой шапочке.
– Вам кого, моя симпатичная? – спросил Леня галантно и испытал желание шаркнуть ножкой. Девушка была чертовски хорошенькой.
– Вам кого, моя симпатичная? – спросил Леня галантно и испытал желание шаркнуть ножкой. Девушка была чертовски хорошенькой.
– Мне нужен подполковник Проханов. – А вот голос у нее низкий и серьезный. Очень даже деловой голос, располагающий только к строгой беседе.
– Заходите. Он, кажется, дома...
И посторонился, пропуская гостью.
Куртку и шапку девушка снимать не стала, только расстегнула на куртке замок, разулась – показывая всем внешним видом, что она ненадолго, – и прошла в комнату. И даже не обернулась, когда увидела, что там никого нет. Подполковник не удивился этому. Как старый разведчик, он понял – гостья знает, что Проханов инвалид. И поняла, естественно, что дверь ей открыл сам хозяин, предпочитающий выражаться не всегда одинаково понятно.
– Присаживайтесь. Слушаю вас очень внимательно.
Она улыбнулась почти лукаво:
– Я пришла поговорить с вами о вашей жизни.
Этого Леня не понял. И подумал, что такой разговор с ним может быть только на одну тему. Он же на эту тему разговаривать не любил и в общество трезвенников записаться желания не проявлял.
– А вы кто, простите за нескромность, сами по себе будете? Председатель общества инвалидов войны восемьсот двенадцатого года или заместитель начальника вытрезвителя по воспитательной работе?
– Меня зовут Мария, – видимо, по ее мнению, имя заменяет и должность, и все остальное.
– Очень приятно. А меня зовут Леонид.
Что-то в манере поведения гостьи начало раздражать.
– Леонид Игоревич, – она сразу показала, что знает анкетные данные подполковника, – как вам вообще живется по нынешним временам? Пенсия, насколько мне известно, у вас не генеральская. Да и ту приносят, наверное, с большими задержками...
– Девушка, моя хорошенькая, прежде чем задавать такие вопросы, вы все-таки потрудитесь представиться. Имя у вас красивое, доброе, традиционное имя, годное для любого телесериала, но оно мне, вот честное слово, ровным счетом ничего не говорит. Так кто вы такая, Мария? И что привело вас ко мне?
– Я по образованию журналист. Работала некоторое время в газетах и на радио, но едва ли пользовалась популярностью. Сейчас – начинающая писательница. Хочу писать детективы и боевики о сильных людях. О таких, как вы. О том, как и чем вы жили раньше, и о том, что с вами сделала нынешняя власть.
– А что она с нами сделала?
Подполковник всегда считал, что право критиковать тоже надо заслужить. Хотя бы возрастом, если больше нечем. За молоденькой девчушкой он этого права пока не признал.
Она с ответом замешкалась.
– Вы пришли для долгого разговора или только на два слова? Если побеседовать и порасспросить меня, тогда разденьтесь. Выпивки я вам не обещаю, сегодня мне на работу, а вот чаем с вареньем напою.
Мария улыбнулась и прошла в прихожую раздеться. Вернулась она в спортивном зимнем костюме, сама вся спортивная и подтянутая.
И невольно подумалось, что его дочь от первой жены сейчас такого же возраста и, наверное, тоже спортивная, если унаследовала что-то от папы. Только ростом, в соответствии со своими генами, должна бы быть повыше.
Леня подогрел чайник, чай для гостьи заварил специально свежий, достал из холодильника банку с вареньем. Мария несколько раз пыталась ему помочь, но он с такой работой справлялся и одной рукой.
Чай пили на кухне.
– Трудно вам?
Леня понял, что это начало разговора и разговор упорно сводится к одному.
А в принципе что ему скрывать?..
– Да, мне нелегко. Но это не оттого, что нынешняя власть такая. Власть – она одинаковая для всех. И большинству сейчас трудно. Мне же особенно, но по собственной моей причине. Я привык быть сильным и деятельным. Я воин не только по профессии, но и по внутреннему своему содержанию. Но воином в силу своей инвалидности быть уже не могу. И потому болезненно переживаю ломку, пытаюсь перестроиться под новые условия, хотя это мне удается плохо. Я во сне войну постоянно вижу, потому что она впиталась в меня, пустила корни...
– А вы не искали возможности применить свои знания и умения в настоящей действительности?
Леня горько усмехнулся.
– Пытался. Пошел в школу охранников. Предложил услуги и опыт. Посмотрели сначала документы, а потом только глянули на это, – он поднял культю, – и послали подальше даже не извинившись. Сказали, что школа с преподавателями-инвалидами, даже самыми опытными, только потеряет авторитет. А для них авторитет – это деньги, возможность зарабатывать.
– А кто там работает в этой школе?
– Козлы...
– А по профессии?
– Бывшие менты. Которые сами ничего не умеют. Я предложил им провести испытательный рукопашный бой с ихним преподавателем. Они посмеялись и попрощались. Я задал им несколько вопросов о том, как устанавливаются взрывные устройства на автомобили. Попрощались еще раз, уже настойчивее и с раздражением.
– Почему?
– Потому что я спрашивал их о том, чего они не знают. Их никто не обучал настоящей охранной деятельности. А значит, такой охранник может охранять объект только от случайно заглянувшего туда пьяного. Спецы в такой школе не нужны.
– Хорошее у вас варенье. Ароматное...
– Жена варила.
– Вы руку в Ичкерии потеряли?
– Нет. В Чечне.
– Вы видите в этих названиях разницу?
Он посмотрел на нее совсем нехорошо.
– Естественно. Чечня – это республика в составе России. А Ичкерия – это название выдумано теми, кто не хочет знать Россию.
– Не любите чеченцев? – Вопрос прозвучал почти как укор. Но – очень важный вопрос. Он обратил внимание на тон, которым его задавали. Только не понял, почему этот вопрос важный. На чеченку девушка не похожа. Или просто такая вот интернационалистка по характеру?
– Вовсе нет. Со мной в училище чеченцы служили. Мы даже друзьями были. Они и сейчас, насколько я знаю, в Российской Армии. Оба уже в полковниках ходят.
– Вы заканчивали Новосибирское училище спецназа?
– Нет. Рязанское десантное.
– А все-таки, Леонид Игоревич, какой осадок оставила в вас та чеченская война? Поражение всегда больно бьет по самолюбию военного человека.
Он нахмурился. Задела-таки за больное. Хотя это-то как раз и не сложно. Наверное, это у всех журналистов профессиональное – задавать больные вопросы. Впрочем, если говорить только о гладком да мягком, то получится никому не интересная статья.
– Я и до армии и в армии занимался спортом. И знаю, что от поражения никто не застрахован. Но та война сначала была сплошной глупостью, а потом сплошным предательством. Политики развязали ее, не понимая, что армия не готова, а потом эту же армию предали.
– Но ведь говорят, что армия всегда должна быть готова... К любым неожиданностям...
– Для неожиданностей есть специальные части. Те, которые находятся на постоянной службе. Скажем, пограничники, или ПВО, или войска стратегического назначения. А в остальном армия является только продолжением и частицей общества, которое она обязана защищать. Каково состояние общества, таково и состояние армии. Если вы вот отправляетесь в поездку на поезде, вы же не забудете что-нибудь взять с собой в вагон перекусить, потому что в ресторане слишком дорого. Вы приготовитесь. А нас послали в Чечню абсолютно не подготовленными. А потом еще и предали.
– И вы за это злитесь на чеченцев?
А в ее голосе он уловил сарказм. Она берется рассуждать. Но чтобы рассуждать, надо испытать.
– При чем здесь чеченцы... Чеченцы, ангольцы, афганцы, никарагуанцы – какое мне дело до того, с кем воевать. Я солдат, которому приказывают. А противник – он всегда остается противником, как его ни называй и какой национальности он ни будь. Я злюсь на предателей. А предают, как известно, только свои.
– Хорошо, тогда, извините уж, еще один острый вопрос. О нынешней чеченской войне.
– Я в ней не участвую.
– Я понимаю, – характера Марии тоже не занимать, и она умеет на своем настоять. – Но к этому вопросу мы вернемся чуть попозже... Сейчас вышло уже много книг о ваших войсках – о спецназе ГРУ. И каждый автор старается показать, что спецназ ГРУ – это супервойска, но, случись что-то с бойцом во время операции, его добивают свои же. То есть спецназовцы ГРУ, по сути дела, – почти смертники.
– Девушка, миленькая, – рассмеялся Проханов. – Плюньте в глаза тому автору, который это пишет. Начитались вы всяких «Аквариумов», написанных хитрецом для идиотов. И не только о спецназе ГРУ, о любых войсках специального назначения. Как правило, это пишет человек, который к войне и к спецназу никакого отношения не имеет. И просто рассчитывает поживиться на сенсации. По сути, как вы говорите, дела – он просто глуп. При таких условиях ни один боец не захочет воевать, поверьте уж мне. Я много войн прошел. И много раненых видел. И многих на своем горбу вытаскивал. И меня вытаскивали. Тащили однажды, кстати, тридцать километров по колумбийской сельве, где и одному-то пройти – уже проблема.