Национальным пресс-атташе Маккарти в то время был Сеймур Херш, который покинул кампанию в штате Висконсин и назвал Джина скрытым расистом[27]. Два года спустя Херш снова воззвал к общественности, рассказав о месте под названием Сонгми в Южном Вьетнаме. Именно он вытащил эту историю на свет.
Пресс-атташе на уровне штата у Маккарти в том году был волосатый фрик по имени Билл Галлахер, державший свою комнату в «Вэйфеарер» открытой с полуночи до рассвета как своего рода всенощное убежище для любителей травки. Через год, когда я вернулся в Нью-Гэмпшир, чтобы написать о лыжном гонщике Жан-Клоде Килли[28], я покинул коктейльную вечеринку и поехал к Галлахеру в небольшую деревушку в Вермонте, где он был главой мини-коммуны. Он совершенно отошел от политики: у него была борода до пояса, а мысли заняты совсем другим. «Та затея с Маккарти была плохой идеей», — пояснил он. Его больше не заботило, кто будет президентом.
В этом году вы не найдете таких людей, как Херш и Галлахер, у штаб-квартиры Макговерна в Манчестере. Они бы перепугали сотрудников. Главный человек Макговерна в Нью-Гэмпшире — толстый молодой политик по имени Джо Грэнмейсон, похожий одновременно на патрульного и торговца подержанными автомобилями.
Грэнмейсон страстно желает дискредитировать Маски: «Мы не должны избирать президента, который три года назад сказал: “Ну и дела, я ошибся”… Думаю, пришло время, когда эти люди должны ответить за свои ошибки».
Действительно. Но, когда я спросил Грэнмейсона, правда ли, что он был делегатом Джонсона на Чикагском съезде в 1968-м, он попятился от меня, будто наступил на гремучую змею.
Мы встретились на коктейльной вечеринке Макговерна в деревушке под названием Кин в южной части штата.
— Поговорим об этом слове «ответственность», — предложил я. — У меня такое ощущение, что вы вляпались в дерьмо с этим выражением…
— Что вы имеете в виду? — отрезал он. — То, что я был делегатом Джонсона, не значит ровным счетом ничего. Я не работаю на него.
— Хорошо, — сказал я.
Мы стояли в коротком коридоре между кухней и гостиной, где Макговерн говорил: «Политические боссы хотят, чтобы молодежь выпала из системы… потому что они знают, что молодые люди могут изменить ее, а боссы не хотят никаких изменений».
«Все верно, — думал я. — Но как вы «измените систему», нанимая такого отсталого типа, как Грэнмейсон, управлять своей кампанией в Нью-Гэмпшире? Когда за операцию отвечает столь опытный провокатор, неудивительно, что штаб-квартира Макговерна в Манчестере полна людей, которые рассуждают и действуют, как нервные политологи-студенты на практике».
Джо не желал обсуждать его участие в съезде 1968-го. Что и понятно. На его месте я бы тоже не хотел об этом говорить. Я собрался было сменить тему, но он затолкал в рот горсть картофельных чипсов и пошел прочь.
Вечером того же дня, после коктейльной вечеринки, мы поехали в зал Студенческого союза колледжа Кин, где Макговерн обратился к большой и по-настоящему дружелюбной толпе почти в 3000 человек, едва вместившейся в зал, рассчитанный на 2000 зрителей. Уполномоченный кандидата хорошо сделал свою работу.
Основным вопросом сегодня была «амнистия», и, когда Макговерн заявил, что он выступает за нее, толпа ожила. В конце концов, впервые реальный кандидат в президенты высказался за амнистию — а этот вопрос уже становится бомбой замедленного действия почти с таким же разрывным потенциалом, как и вопрос совместной перевозки белых и черных ребят на школьных автобусах.
Оба они имеют длинные и запутанные корни, однако сегодня трудно представить себе в американской политике более острый и могущий иметь долгоиграющие последствия вопрос, чем амнистия. Речь идет не больше и не меньше как о предложении предоставить президентское помилование всем уклонистам и военным дезертирам на том основании, что сама история оправдала их. Ведь если война во Вьетнаме была с самого начала неправильной — а даже Никсон молчаливо признал это, — то трудно не согласиться с тем, что эти люди были правы, когда отказались сражаться там.
В споре об амнистии не так много места для политики. Она сводится к тому, чтобы официально признать, что американский военный истеблишмент — в связке с Белым домом и национальным бизнес-сообществом — был не прав.
Почти все, кроме Джо Олсопа, уже признали это в частном порядке… Но признать это публично — чрезвычайно болезненно. И особенно болезненно это будет для людей, которые получили своих сыновей в резиновых мешках, а также для тысяч молодых ветеранов, которым оторвало руки, ноги и яйца во имя того, что Белый дом и Эд Маски теперь признают «ошибкой».
Из-за этой «ошибки» погибли 60 000 американцев и несколько миллионов вьетнамцев. И только сейчас становится ясно, что список «мертвецов войны» будет также включать в себя сотни тысяч камбоджийцев, лаосцев и тайцев. Когда эта война войдет в учебники истории, ВВС США будут считаться самой эффективной бандой убийц в истории человечества.
Ричард Никсон категорически против всеобщей амнистии для мужчин, которые отказались сражаться на этой трагической войне. Маски соглашается, но говорит, что может передумать после того, как война закончится… А Линдси, как обычно, и за, и против этого.
Единственными кандидатами, выступающими в пользу амнистии, являются Макговерн и Тед Кеннеди. Я наблюдал, как Макговерн говорил на эту тему, когда ее подняли в переполненной студенческой аудитории в колледже Кин. Он высказывался очень остро, уверенно и, когда надо было ответить на вопрос прямо, взял быка за рога, заявив: «Да, я выступаю за нее…»
Эти слова вызвали взрыв аплодисментов. Это было очень сильное заявление, и студенты жадно набросились на него.
Затем, несколько мгновений спустя, кто-то закинул рыболовный крючок, спросив Макговерна, поддержит ли он Маски, если Большой Эд получит одобрение в Майами.
Макговерн сделал паузу, секунду или около того беспокойно поерзал за кафедрой, а потом сказал: «Да, я склоняюсь к этой позиции». Я стоял у него за спиной на сцене, глядя на толпу сквозь щель в бархатном занавесе, и фиксировал реакцию аудитории красными чернилами в моей записной книжке…
«Без радости, смущенное молчание, настроение у присутствующих, похоже, упало…»
Но это были только мои записи. Возможно, я ошибался, однако даже с учетом некоторой моей предвзятости кажется вполне логичным предположить, что аудитория избирателей, собирающихся голосовать впервые в жизни, может быть по меньшей мере на мгновение озадачена демократическим кандидатом, который на одном дыхании говорит, что его оппонент в корне неправ по очень важному вопросу, а затем на следующем вдохе заявляет, что планирует поддержать этого человека, если тот будет выдвинут партией на пост президента.
Сомневаюсь, что я был единственным человеком в зале в тот момент, кто подумал: «Вот дерьмо… Если ты собираешься поддержать его в июле, то почему бы не сделать это прямо сейчас и не покончить с этим?»
Спустя несколько мгновений выступление закончилось, и я очутился на тротуаре, фотографируясь с Рэем Морганом, ветераном-политологом из Kansas City Star. Он собирался ехать с Макговерном в аэропорт, чтобы лететь в Вашингтон, и убеждал меня присоединиться к нему.
Но я не видел в этом необходимости. Я чувствовал потребность немного подумать, мчась по узкому, обледенелому хайвэю обратно в Манчестер, гоня свой «ягуар» настолько быстро, насколько можно, чтобы не слететь с дороги, — и в результате у меня было время поразмышлять и задаться вопросом, почему я так подавлен.
Я приехал в Нью-Гэмпшир, не питая каких-либо иллюзий относительно Макговерна или его поездки, понимая, что это вызов аутсайдера, рискованный настолько, что даже люди, руководящие его кампанией, признавали: его шансы едва ли составляют больше 30 к 1.
Меня угнетало то, что на этот раз Макговерн был единственной альтернативой, и я сожалел, что не могу встать на его сторону. Я был согласен со всем, что он говорил, но желал, чтобы он сказал намного больше или, может быть, что-то совсем другое.
Идеи? Подробности? Программы?
Что ж… Сейчас у меня нет времени и места, чтобы написать об этом подробнее, но для первых встреч с избирателями, я думаю, уже больше недостаточно, чтобы вы были «против войны во Вьетнаме с 1963 года», особенно если вы не были одним из тех двух сенаторов, которые проголосовали против Тонкинской резолюции[29] в 1964 году, и если вы говорите с людьми, которые впервые узнали вкус слезоточивого газа на антивоенных митингах в таких местах, как Беркли и Кембридж, в начале 1965-го.
С тех пор пролилось много крови, и мы все чертовски много узнали об истинной сущности политики в Америке. Узнали даже те, кто занимается ею, но они, как обычно, соображают гораздо медленнее, чем те люди, которыми они хотят управлять.
Это недоброе предзнаменование для 25 млн новых избирателей в возрасте от 18 до 25 лет, которые могут проголосовать или не проголосовать в 1972 году. И многие из них, вероятно, пойдут на выборы. Те, кто придет на избирательные участки в 1972-м, будут самыми идейными, самыми идеалистичными среди своих сверстников, «лучшими умами моего поколения», как сказал 14 лет назад Аллен Гинзберг в «Вопле». Я почти не сомневаюсь в том, что ловкачи, стоящие за «голосом молодых», в 1972-м привлекут на избирательные участки множество людей. Ведь если вы дадите 25 млн человек новую игрушку, скорее всего, очень многие захотят хотя бы разок ее испробовать.
* * *Да, но как насчет следующего раза? Кто будет в 1976 году объяснять людям, обжегшимся в 1972-м, что они должны «попробовать еще раз» ради очередного фальшивого кандидата? Четыре года спустя мы получим целых два поколения — в возрасте от 22 до 40 лет, — которым будет глубоко наплевать на любые выборы, и за их апатией будет стоять личный опыт. Четыре года спустя будет очень трудно убедить кого-либо, кто прошел путь от Джонсона/Голдуотера до Хамфри/Никсона и до Никсона/Маски, что есть хоть какой-то резон вляпываться в очередное дерьмо под названием выборы.
Вот что крутилось у меня в голове во время поездки обратно из Манчестера. Время от времени я обгонял машины с нью-гэмпширскими номерами и девизом «Живи свободным или сдохни», написанным над цифрами.
Дороги полны хороших девизов. Но Т. С. Элиот уделал их все напрочь, когда выдал ту строчку… Как там было? Неужели из-за наркотиков я совсем потерял память? Может быть, и так. Но, по-моему, там было что-то вроде: «Между идеей и повседневностью… падает тень».
Тень? Я почти ощущал ее за спиной на последнем повороте в Манчестер. Был уже поздний вечер вторника, и на завтра ничего особенного не намечалось. Все кандидаты ломанулись во Флориду, за исключением Сэма Йорти, и я не чувствовал, что готов последовать за ними.
Вместо этого на следующий день, около полудня, я отправился в Бостон. Единственным автостопщиком, которого я увидел, был 18-летний парень с длинными черными волосами, собиравшийся в Рединг — или «Реддинг», как он говорил, — но, когда я спросил его, за кого он планирует голосовать на выборах, он посмотрел на меня так, словно я сказал что-то безумное.
— Что за выборы? — спросил он.
— Не бери в голову, — ответил я. — Шутка!
Весь последний год одной из любимых забав в либеральных кругах от Беверли-Хиллз до Чеви-Чейз, Верхнего Ист-Сайда и Кембриджа было виноватое биение себя в грудь при упоминании имени Джорджа Макговерна. Он стал Вилли Ломаном[30] левых; его любили, но любили недостаточно сильно, и его неспособность совершить мощный прорыв приводила его друзей в отчаяние. Они не могли понять этого.
Несколько недель назад я поехал к Чеви-Чейз — на «белую сторону» парка Рок-Крик, — чтобы пообедать с Макговерном и некоторыми из его ближайших друзей. Идея заключалась в том, чтобы устроить небольшой обед с непринужденным общением, во время которого Джордж мог бы расслабиться после недели предвыборной агитации в Нью-Гэмпшире. Он приехал туда усталый и подавленный. Кто-то передал ему выпивку, и он рухнул на диван, мало говоря, но внимательно слушая, особенно когда разговор перерос в обсуждение «проблемы Макговерна».
Уже больше года он говорил все эти правильные вещи. Он с 1963 года публично выступал против войны во Вьетнаме, он поддержал сейчас амнистию, он предложил более чем в два раза сократить расходы Пентагона. Кроме того, у Макговерна есть яйца, и потому он отправился во Флориду, чтобы объявить, что, если он будет избран, то, вероятно, прекратит поддержку пятимиллиардной программы создания шаттлов и тем самым уничтожит тысячи новых рабочих мест в депрессивном районе мыса Канаверал.
Он отказался изменить свою позицию по вопросу школьных автобусов, о котором стратеги Никсона / Уоллеса говорят как об аргументе номер один в ходе кампании в середине лета. Это один из тех полыхающих огнем и пахнущих серой вопросов, что до усрачки пугают политиков, потому что нет никакой возможности уклониться от них… Но Макговерн приложил все усилия к тому, чтобы люди поняли, что он за совместные автобусы. Не потому, что это приятно и желательно, а потому, что это «та цена, которую мы должны заплатить за века сегрегации».
Это не то, что люди хотят услышать в год выборов, особенно если вы безработный инженер антигравитационных систем с убийственной ипотекой на домик неподалеку от Орландо или поляк-рабочий из Милуоки, растящий троих детей, которых федеральное правительство хочет каждое утро таскать через весь город в школу в автобусе, полном ниггеров.
Макговерн — единственный из серьезных кандидатов, включая Линдси и Маски, кто неизменно дает прямые ответы, когда люди поднимают эти вопросы. Он говорит болезненную правду и получает за это ту же награду, что и любой другой политик, который настаивает на том, чтобы говорить правду: над ним издеваются, его поносят, игнорируют и бросают как безнадежного неудачника даже его старые добрые приятели, такие как Гарольд Хьюз.
На первый взгляд, «проблема Макговерна» выглядит убедительным и окончательным доказательством того, что в американской политике нет места честному человеку. Что, вероятно, правда, если вы — наряду с Макговерном и большинством его сторонников — воспринимаете как должное то, что американская политика является синонимом традиционной системы двух партий: демократов и республиканцев, которые попеременно выступают то партией власти, то лояльной оппозицией.
Именно этим представлением руководствуется в этом году и председатель Национальной демократической партии Ларри О’Брайен, который говорит, что никак не может понять, почему штаб-квартиры Демократической партии от Восточного до Западного побережья не трещат по швам от романтичных и наивных молодых избирателей, опьяненных последним посланием партии.
Послание О’Брайену
Ну, Ларри… Мне действительно неприятно говорить тебе все это, потому что раньше мы были приятелями… Это было еще в те времена, когда я скупал белые костюмы из синтетики, потому что думал, что собираюсь стать следующим губернатором американского Самоа.
Ты просто водил меня за нос, Ларри! Ты надул меня с покупкой всех этих чертовых костюмов, и это из-за тебя я торчал в гостинице «Холидей Инн» в городе Пирр, Южная Дакота, ожидая подтверждения моего назначения на этот пост… Но так и не дождался, Ларри! Никто меня так и не назначил. Ты одурачил меня как младенца.
Но что с того, черт возьми? Я никогда не обижаюсь дольше того, чем это необходимо… И я не хочу, чтобы ты думал, что теперь, когда ты возглавляешь партию лояльной оппозиции, я решил пойти на дешевое предательство.
Ты — и Хьюберт с Маски, и Джексоном, и безумным Сэмом Йорти, и Уилбуром Миллсом, и, да, даже с Линдси и Макговерном. Лояльность партии — это название игры, правильно? Джордж Мини, Фрэнк Риццо, мэр Дейли…
Ну, ерунда. Что я могу сказать, Ларри? Я по-прежнему обеими руками за эту тусовку на Самоа или где-либо еще, где светит жаркое солнце… Ведь у меня все еще лежат те вонючие белые костюмы, и я начинаю всерьез подумывать о поездке за границу в конце этого года. Может быть, в ноябре…
При других обстоятельствах, Ларри, я мог бы попытаться надавить на тебя: может быть, заставить тебя посодействовать мне в такой мелочи, как назначение в отдел наркотиков и политики в нашем представительстве на Канарских островах. Мой друг Кардосо, отставной декан гонзо-журналистики, только что купил там джаз-бар и говорит, что это очень странное место.
Но вот дерьмо, Ларри, зачем себя обманывать? В ноябре ты уже не сможешь никого никуда назначить. У тебя не будет даже работы, а если и будет, то это одна из тех тусовок, где тебе придется получать половину зарплаты в золотых слитках… Ведь судя по тому, как дела обстоят сейчас, после 7 ноября Демократическая партия уже не сможет выдавать чертовски много гарантированных чеков.
Помнишь вигов[31], Ларри? Они пошли вверх брюхом вообще без предупреждения, когда горстка молодых политиков, таких как Эйб Линкольн, решила положиться на собственные силы и трахнула их… И это отлично сработало, потому что почти сразу стало ясно, что виги были просто бандой старых пустопорожних импотентов, не имеющих реальной власти, и их партия загнулась и сдохла… И все политики, кто был настолько глуп, чтобы «оставаться лояльным», пошли на дно вместе с кораблем.