То, что турки четко узнали, от чьей именно руки пал в бою Мухтар-паша, говорит о высоком качестве их разведки. Но это ладно, а вот дальше по теме.
Просто в один день в нашем домике появился человек, который принес, вернее привел, назначенную награду. Русский офицер принять деньги от врага не мог, но вот подаренная в знак уважения к достойному противнику четырехлетняя кобыла чистых кровей,выученная как боевая лошадь и щенок кангала - турецкого волкодава, были наградой очень даже недешевой.
Поскольку, мою натуру Гаврила знал неплохо, решил до поры подношения врага мне не светить, а вот совета у безымянного посланца спросил. К кому мол, из честнейших купцов Дуная можно обратиться за возможностью продать несколько изумрудов, чтобы, не приведи Аллах, не обманули верного управляющего человека, к которому благоволит комендант крепости Видино? Рекомендация была получена, и пока Сережа Горский хворал, двое драгун под руководством Гаврилы весьма поднялись на скупке трофеев у этого честнейшего человека, утроив свой и командирский капитал.
Жуки...
Душещипательную эпопею мне поведали под знакомство и беседу с Кангалом. Тот задумчиво жевал своими еще молочными зубками-иголочками мою руку, а я трепал его за ухом. Судя по зубам четыре месяца звереньке, а уже здоровый кабан, еле на сидушку помещается.
- Что же из тебя вырастет-то, зверя? Говорят, такие как ты со львом раз на раз сходиться не боятся. Семья твоего хозяина для тебя что-то подобное богам, а лучшего охранника для дома просто не бывает. Знаешь это? Знаешь...
Для того ты и рожден. Ну что ж, есть у меня объект достойный твоей охраны. Ты ее полюбишь, и будешь охранять. Лады, пес?
- Ав!
- Вот и договорились. И кобылка ей по вкусу придется. Как ее назовем, Кангал? А давай - Гюльчатай?
- Рррр.
- Не нравится? Хозяйка должна назвать, считаешь?
- Ав!
- Ну, может ты и прав...
А в Смоленск мы через Горки поедем. Я ведь так и не был в своей усадьбе, пора бы уж наведаться. Ну и по дороге заедем в Бражичи. Там будет твой дом.
- Тяф. Ррр.
- И не спорь...
Под мерное покачивание коляски я прикрыл глаза и представил себе, что мы с Гаврилой все так же продолжаем мое самое первое путешествие по российским дорогам. Тот же возница, почти такая же коляска, дорога. А ведь больше года прошло. Ну да, в начале июля выехали в первый раз в Горки, в середине августа вернулись. Выходит год и месяц прошли с тех пор. Вечность...
Из всего, пожалуй, только Гаврила прежним и остался. Как был скомороший сын, так и есть, только роль играет теперь другую. Вот дорога хоть и похожа, да не та и запряжка посолиднее прежней будет. Я уже вовсе не тот растерянный попаданец, а совсем даже 'благородие' и 'барин', а с сегодняшнего дня еще и георгиевский кавалер. И мне чертовски приятно ехать домой, теперь уже действительно домой, в собственное имение и в собственный дом.
На Родину. На дидызну.
Какое все-таки правильно слово. Место, где жили деды и прадеды, где они и похоронены.
Я окончательно слился своею судьбою с судьбой пропавшего в неведомых краях Сережи Горского и принял его как часть самого себя. Если уж тебе не дано было пожить, мальчик, я проживу свою жизнь за нас двоих. Могилы твоих родителей я приму, как могилы моих родных. Горские возвращаются домой, как и обещалось, в своем полном праве. Когда-то я дал такое слово старинному знакомцу твоего отца помещику Дмитриеву. За себя и за тебя...
Стучат копыта, железный обод наматывает русские версты по валашской колее. Вот и второй их десяток за спиной. Значит, на двадцать верст уже стал ближе мой дом.
Не терпится...
Хотя, если честно, не так домой ты, Серега, стремишься, как встретиться с некой дамой. Нет?
Каюсь, грешен. А вообще, друг мой, мое второе 'я', не будь таким занудой...
Вон уже и вечереет, а мы изрядно затянули с выездом. Сегодня дальше не поедем. Пора искать приют на ночь. Помнится, где-то здесь был неплохой постоялый двор...
За ужином мы в теплой мужской компании отметили награду.
Оказывается, обычай обмывать ордена, таким образом, как было заведено в мое время, тут еще не прижился. Стоило только бросить идею, а дальше все покатилось само собой.
При свете очага и пары свечей в чистой, аккуратно выбеленной комнатке постоялого двора четверо мужчин с интересом следили за моим импровизированным священнодействием. Оно соединило в себе как простой солдатский обычай двадцатого века, так и требования века девятнадцатого, а также еще кое-какие, почти забытые традиции более древних времен. Да и сами присутствующие принимали живейшее участие в ритуале. Режиссером, как всегда, выступил Гаврила. Умеет он это...
После чтение краткой молитвы обращенной к Святому Георгию, которую проговаривал вечно молчаливый Грач, неожиданно чистым и мощным голосом
- Яко пленных свободитель, и нищих защититель, немощствующих врач, царей поборниче, победоносче великомучениче Георгие, моли Христа Бога, спастися душам нашим.
Все военные выстроились напротив меня в шеренгу. Лица серьезные и торжественные. Гаврила, как гражданский, чуть в стороне. Орден положен в кружку, заполненную сливовой цуйкой до самых краев. Сама же кружка была водружена дном на плоскость сабельного клинка, который я держал в правой руке. Под общее негромкое пожелания 'чтобы награда была не последней' цуйка мной выпита до капли, вернее, до креста, который я прихватил губами, не прикасаясь при этом пальцами к самой кружке. Пить 'с меча' меня надоумил Перебыйнис, а ведь это обычай древний, казацкий. Я-то его из книг знаю, а ты откуда? Нет, не простой ты пахарь был до солдатчины, Иван Михайлович, ой не простой...
Ух! Крепкая зараза... Двойная перегонка.
Умеют делать самогонку будущие румыны.
После чего пустая кружка отброшена и разбита об пол, крест же был прикреплен к моему мундиру единственным, кроме меня, офицером, а также единственным новым лицом в нашей компании. Он же первым поздравил меня 'кавалером'. А далее, мы принялись за превосходно приготовленный и обильный ужин, отдав должное местному повару, а также выставленным для такого случая хозяином, португальскому густому вину.
Сегодня можем расслабиться. Вместе с нами на постоялом дворе расположился егерский взвод, так что мы чувствуем себя в полной безопасности. Поручик из выслужившихся нижних чинов, дядька лет сорока, службу тащит туго. Потому караулы будут беречь наш сон, а заодно и наше добро до утра.
Разумеется, он был приглашен за наш стол и с удовольствием воздавал должное жареному барашку, после того как принял участие в торжественном ритуале обмывания ордена. Хорошо, что поручик производства из простых. Служака не из зазнаек, и в его присутствии мои драгуны чувствовали себя свободно. Совсем не портил наш маленький, но дружный коллектив.
Вечер удался на славу.
Теперь мой маршрут пролегал в Бухарест, после на Хотин, а дальше на север в Витебскую губернию, в мои Горки. Расстояние солидное, где-то под тысячу восемьсот верст выйдет при оптимальном маршруте.
Считайте, семьсот верст до Хотина, дальше минуя Каменец-Подольский к Новоград-Волынскому, после на Мозырь, Бобруйск, Могилев, Оршу, а там и Витебск, а это еще тысяча сто или тысяча двести верст набирается. Не близкий свет.
Мне предоставлялся месяц отпуска без дороги, на 'обустройство семейных имущественных дел', согласно поданного еще зимой прошения. Начальство, перед тем как впрячь мое благородие в работу, решило дать передохнуть. А я что? Я - только 'за'.
Выходило так, что какой бы дорогой от Орши я не двигался, все равно мимо Бражичей не проеду. Из последнего письма я знал, что Анна сейчас там и ждет моего визита. О том, что я уже в пути уведомил ее письмом в день выезда. Все-таки почта движется раз в пять быстрее обычного путешественника.
Знаете, оказывается мы много потеряли, прекратив писать друг другу письма, ограничиваясь только телефонными звонками. Когда доверяешь свои мысли и чувства чистому бумажному листу, то есть время обдумать слова. Теперь я бы не посмеивался над письмами Сухова из 'Белого солнца пустыни', есть в этом нечто...
Даже слова не подберу. Душа, наверное, будет самое верное. Именно. Душа.
'...Вы не добивались моей любви; вы делали все, чтобы не привлечь мое внимание и не возбудить мое ответное чувство к Вам, Вы уехали и я хотела забыть Вас. И не смогла...
Это безумие, но я все время думала только о Вас. Я была в отчаянье, поскольку дала себе зарок никогда не любить более. Вы же мучили меня той благостной мукой, что зовется странным словом - любовь. Я даже, презрев условности, допустила непростительную слабость и сама написала Вам.
Это безумие, но я все время думала только о Вас. Я была в отчаянье, поскольку дала себе зарок никогда не любить более. Вы же мучили меня той благостной мукой, что зовется странным словом - любовь. Я даже, презрев условности, допустила непростительную слабость и сама написала Вам.
Возможно, со временем, я бы, в конце концов, заставила себя забыть Вас, но сегодня мне доставили пакет с вашим посланием. От бумаги шел запах пороха и льняного масла - вечных спутников военного человека, ухаживающего за оружием. Мне знаком этот запах. Строки, написанные торопливой рукой, едва угадывались под кляксами чернил. Слова пытались обогнать друг друга, теряя буквы. Друг мой, это письмо писалось не пером, а измученной одиночеством и разорванной душою безумно влюбленного человека. Как страшно и сладко было осознавать, что предметом этой бури чувств являюсь я. Еще страшнее было оттого, что в моей душе находили отклик ответные чувства. Господь в безмерной милости своей даровал мне возможность любить и быть любимой ...'
'...Я написала Ваш портрет. По памяти. Вы приснился мне сегодня, в огне и дыму сраженья раненый и усталый. Вы не можете вообразить, что это за минута была для меня. Я тянулась перевязать Ваши раны, но сон не пускал. Как я страдала...
Вы увидели меня и улыбнулись. О, в эту минуту я была благодарна провидению, которое дало мне возможность увидеть эту улыбку и после изобразила так похоже Ваше лицо и выражение! Я обрела частичку Вашей души только для себя. Я никогда не покажу вам этот листок...'
Строки из самого первого и последнего из пришедших на мой адрес писем от Анны, я перечитывал в который раз, хоть и знал их наизусть. Их было не так уж много этих листочков-конвертиков, меньше, чем пальцев на обеих руках. Они бережно хранились в кожаном бумажнике под мундирной подкладкой и были всегда со мной.
Я не знал, как в дальнейшем сложится моя жизнь, но без Анны ее уже не представлял. После того, как она ответила на мое безумное новогоднее послание и призналась в ответном чувстве, я твердо решил не отступать и не отдавать ее никому и ничему. Ни людям, ни обстоятельствам. Как? Не знаю пока.
Может - добиться у Зигмунда Мирского, ее деда и опекуна разрешения на брак с внучкой, а может - просто украсть свою женщину, на манер первых римлян. Решу еще.
Прежде не было времени думать о нашем будущем, служба и война забирали всего меня без остатка. Но вот теперь в дальней дороге времени поразмыслить об этом более чем достаточно. Не меньше месяца добираться. Если дороги развезет, тогда больше 50 верст в день не одолеем никак. Будет сухо - дней за двадцать пять доберемся, ведь больше 70 верст в день проезжать не станем. Лошадей жалко. И вообще, лучше ориентироваться на большую цифру. С запасом.
Военная дорога до Хотина держала нас в постоянном напряжении. Пошаливали и кучки мародеров из местных, и гайдуки, и дезертиры, а мы с нашим скарбом являлись добычей лакомой. Но - обошлось.
По-видимому, вид четверых вооруженных до зубов путешественников перевешивал желание местных Робин Гудов обогатиться за наш счет. Кроме того тутошний народ усвоил накрепко, что нападение на русского офицера безнаказанным не останется. Были прецеденты... Отряды карателей из егерей и армейских жандармов в течение недели находили виновников и вешали вдоль дороги и их самих, и их семьи. Методы поисков отличались жесткостью военного времени. Были и заложники, и сожженные хаты, и допросы с пристрастием. Жестоко? Возможно. Но, это - война. Со своими твердыми правилами.
- Солдата, а паче того офицера может убивать только солдат вражеской армии, а всяким прочим это заказано.
Карали за такое быстро и неотвратимо, причем абсолютно не зависело, какой армии офицер стал жертвой разбоя. Во всех армиях Европы так было принято. Да и в турецкой тоже. Традиция-с.
До Хотина добрались быстро. Всего за восемь дней. Кони находились в прекрасной форме и в силе, а для четверни тянуть наш экипаж вовсе не в тягость. Почти все время шли на рысях. Делали в течение дня пару остановок у водоемов или колодцев, и снова - вперед. На ночевку становились при первых признаках сильной усталости лошадей. Старались их не перегружать.
Погода пока тоже баловала. До конца сентября оставались еще четыре дня, а значит, мы в этом месяце одолеем не меньше трехсот верст. Вот только одно беспокоит...
До этого ни одно мое путешествие не обходилось без приключений, мордобоев и всяких разных событий, а тут - как отрезало. Едем и едем. И к чему бы это? Самое значимое событие - потерянная подкова или несвежее мясо, которым на постоялом дворе обожрался Кангал.
Щен был одновременно и отрадой и проблемой ходячей, вернее бегающей. Энергии в нем, как в мини электростанции. Кроме того, меняются зубы и, пес грызет все что видит, постоянно куда-то падает и запутывается в густых кустах. За птичкой, понимаешь, полез. Охотник.
Впрочем, проблема не так и велика, поскольку из этого нескладеныша, часто путающегося в своих слишком быстро растущих лапах, обещает вырасти первостатейный охранник. Уже теперь коляска, лошади и люди, которые едут со мной, являлись объектом охраны звереныша-подростка. Свои, добровольно взятые на себя обязанности сторожа, Кангал тянет на совесть и с важностью неимоверной, жертвует для этого даже играми. Грач его потихоньку натаскивает, да и я занимаюсь. Зверенька принял меня за вожака и старается угадывать все желания. Забавное существо. Мне он нравится. Я ему тоже.
Грач обнадежил, что после Новоград-Волынского позволит мне сесть в седло Трофея. Тот, несмотря на свой злобный нрав, был довольно дисциплинированным конем с очень мягким ходом на рыси. В то же время кобылка, все-таки получившая за свой легкий и ласковый нрав прозвище Хюррем (Веселая), была несколько более игрива, чем надо. Молодая совсем. Внезапное взбрыкивание лошади под седлом для меня являлось пока не желательно, так что познакомлюсь я с этой лошадкой попозже.
Гаврила уже бодро передвигался, лишь прихрамывал заметно . Свежий воздух дороги действовал на обоих раненых благостно. В общем, до Орши мы добрались вообще без приключений. Невиданное дело! Но мне понравилось.
Осенняя дорога в разгар бабьего лета - нечто волшебное. Понимаю, почему Пушкин так любил эту пору. Палитра цветов - богатейшая. Желтые, багряные и медные тона опалой и еще держащейся на деревьях листвы, чернота вспаханных на зиму полей, таинственная темнота ельников, и зелень сосновых лесов. Все это на фоне серовато-голубого неба и алой зари. Прозрачность воздуха была такой, что казалось можно заглянуть за горизонт. Дышалось легко и вольно.
Ах, благодать Господня!
Порою, коляска спонтанно останавливалась, и мы все замирали перед этим великолепием словно в храме. Проезжалось сквозь эту красотищу, как сквозь одну бесконечную художественную выставку самого выдающегося из всех художников. Природы.
Мир замер в преддверии зимы, балансируя на границе тепла и холода.
Долгожданные приключения настигли нас за Оршей. Вернее, начались они раньше, просто я о них не догадывался. На первой дневной остановке, чтобы подкормить и напоить лошадей, Гаврила подошел ко мне с несколько озабоченным лицом.
- Следят за нами, Сергей Лексаныч. Сперва думал, примерещилось, а теперь точно знаю - следят.
- С чего взял? - Я вообще-то доверял чутью управляющего. Наверное, оттого его беспокойство передалось и мне.
И то... Полторы тысячи верст проехали без проблем. Не бывает! Со мною, во всяком случае.
- Дык, сперва думал конокрады. Лошадки-то у нас на зависть, вот люди и примеряются. А после пригляделся, не, не тот народ. Больно уж чистые и откормленные. Скорее пахолики (слуги) чьи-то. Кое-как следить обучены, в открытую на глаза не лезут, но соглядатаи так себе...
- Давай, по порядку.
- Стало быть, так. За день, до Орши, как ставали на ночь, приметил я человечка. Сидит за столом, ест. На всех поглядывает, а в нашу сторону ни разу и не глянул. Странность...
Дальше, в Орше, как в гостиницу вселялись, и полдня еще там были. Опять странные люди крутились. Но я еще не забеспокоился. А сегодня утром - вот он, опять тот знакомец, которого под Оршей видел. И опять - не глядит.
Ну, я полегоньку за ним прошелся. И верно. В трактире он еще с такими же знакомыми рожами, что подле нас терлись, пересекся. Четверо...
Подслушать не вышло. Решил я тогда глядеть за птицами. Маненько овса на дорогу просыплю, так пичуги за нами и подбирают. А как мы отъедем подале, фррр и взлетели. От корма так взлетают, ежели спугнет кто. Так, что за нами кто-то хвостом едет, а на глаза не кажется. Вот и решил встать так, чтобы кусты стоянку прикрыли от чужих взглядов и все вам обсказать.