Это безмятежное процветание продолжалось до начала 1720 года. Предупреждения парламента о том, что запуск в обращение слишком большого количества бумажных денег рано или поздно приведет страну к банкротству, игнорировались. Регент, не имевший ни малейшего понятия о философии финансовых отношений, считал, что система, однажды принесшая хорошие результаты, не может развалиться. Если пятьсот бумажных миллионов обеспечили такую выгоду, то еще пятьсот миллионов обеспечат вдвое большую выгоду. Это было величайшее заблуждение регента, которое Ло не пытался развеять. Небывалая жадность людей подпитывала эту иллюзию, и чем выше был курс Миссисипских акций, тем больше печатали банкнот ему вдогонку. Эту возведенную таким образом пирамиду можно без натяжки сравнить с помпезным дворцом, построенным Потемкиным, этим царственным русским варваром, чтобы удивить императрицу и угодить ей. Огромные ледяные блоки громоздили один на другой; выполненные во всех деталях ледяные ионические колонны образовывали величественный портик, купол из того же материала сиял на солнце, которое могло лишь позолотить, но не растопить его своими лучами. Дворец блестел издалека, словно из хрусталя и алмазов, но однажды подул теплый ветерок с юга, и величавое строение растаяло. В конце концов никто не смог даже подобрать его фрагменты. То же самое произошло с Ло и его системой бумажных денег. Как только ее коснулось дуновение народного недоверия, она обратилась в руины, и никто не мог воздвигнуть ее вновь.
Первый легкий сигнал тревоги прозвучал в начале 1720 г. Принц де Конти, оскорбленный тем, что Ло отказался продать ему новые акции Индийской компании по их номинальной стоимости, послал людей в банк с требованием обменять на металлические деньги такое огромное количество банкнот, что для транспортировки потребовалось три телеги. Ло пожаловался регенту, обратив особое внимание последнего на зло, которое может произойти, если такой пример найдет подражателей. Регент, также отдавая себе в этом отчет, послал за принцем де Конти и приказал ему под угрозой сильной немилости вернуть банку две трети монет, которые он оттуда вывез. Принц был вынужден подчиниться деспотичному приказу. К счастью для Ло, де Конти был непопулярной персоной: все осуждали его подлость и алчность и соглашались, что он обошелся с Ло несправедливо. Тем не менее странно, что это, если можно так выразиться, бегство от банкнот не заставило ни Ло, ни регента прекратить их выпуск. Скоро нашлись те, кто на почве недоверия повторили поступок де Конти, совершенный им на почве мстительности. Все больше сообразительных маклеров справедливо полагали, что рост курса акций и количество банкнот в обращении не может быть бесконечным. Бурдон и ла Ришардье, известные спекулянты, спокойно и постепенно конвертировали свои банкноты в металлические деньги и перевели их в банки других стран. Кроме того, они постоянно и в большом количестве скупали столовое серебро и ювелирные изделия и тайно пересылали их в Англию и Голландию. Брокер Вермале, почуявший надвигавшуюся бурю, скопил золотые и серебряные монеты на сумму почти в миллион ливров, которые он сложил в крестьянскую телегу и накрыл сеном и коровьим навозом. Затем он переоделся в грязный крестьянский холщовый халат, или рабочую блузу, и в безопасности вывез свой драгоценный груз в Бельгию, где вскоре нашел способ переправить его в Амстердам.
До той поры каждый мог без труда достать металлические деньги. Но эта система не могла культивироваться долго, не провоцируя их дефицит. Отовсюду слышались голоса недовольных и требования разобраться в сложившейся ситуации. Генеральные штаты долго решали, что же предпринять, и Ло, к которому обратились за советом, предложил издать указ о девальвации металлических денег на пять процентов по сравнению с бумажными. Этот указ был опубликован, но вскоре заменен новым, согласно которому монеты обесценивались на десять процентов. Вместе с тем были ограничены единовременные банковские выплаты монетами: до ста ливров золотом и до тысячи серебром. Все эти меры были не в состоянии вернуть доверие к бумажным деньгам, несмотря на то, что ограничение наличных платежей до столь узких рамок поддерживало кредитоспособность банка.
Вопреки всем усилиям, благородные металлы продолжали переправляться в Англию и Голландию. Все оставшиеся в стране монеты берегли как зеницу ока или прятали, и в конце концов их дефицит стал настолько ощутимым, что больше не могли осуществляться торговые операции. Тогда Ло отважился на дерзкий эксперимент он решил вообще запретить хождение металлических денег. В феврале 1720 г. был издан указ, который вместо того, чтобы в соответствии с его предназначением восстановить кредитоспособность банкнот, нанес им смертельный удар и поставил страну на грань революции. Этим пресловутым указом любому человеку запрещалось иметь в своем распоряжении более пятисот ливров (20 фунтов стерлингов) в монетах под угрозой крупного штрафа и конфискации найденных сумм. Было также запрещено скупать ювелирные изделия, серебряную и золотую посуду, а также драгоценные камни; доносчиков поощряли искать нарушителей, обещая половину обнаруженной ими суммы. Вся страна взвыла в отчаянии от этой неслыханной тирании. Ежедневно имели место самые одиозные гонения. Семейное уединение нарушалось вторжением доносчиков и провокаторов. Самых добродетельных и честных обвиняли в преступлении из-за имевшегося у них одного луидора. Слуги предавали своих хозяев, сосед шпионил за соседом, а аресты и конфискации стали столь частыми, что суды трещали по швам от непомерного количества заводимых дел. Стоило доносчику сообщить, что он подозревает кого-либо в укрывательстве денег в собственном доме, как тут же выписывался ордер на обыск. Лорд Стэйр, английский посол, говорил, что теперь невозможно было усомниться в искренности принятия Ло католичества, так как он основал самую настоящую инквизицию, сперва в высшей степени наглядно подтвердив свою веру в преобразование одного вещества в другое путем превращения золота в бумагу.
На головы регента и несчастного Ло сыпались все проклятия, какие только могла придумать народная ненависть. Монеты на сумму более пятисот ливров были незаконным платежным средством, а банкноты не хотел принимать никто, если мог этого избежать. Никто не знал сегодня, сколько его банкноты будут стоить завтра. «Никогда прежде, пишет Дюкло в «Секретных мемуарах о регентстве», — правительство не было таким капризным, и никогда прежде не было более неистовой тирании, осуществляемой руками менее твердыми. Те, кто были свидетелями ужасов того времени, и сегодня вспоминают его как страшный сон, не могут понять, почему не разразилась внезапная революция и почему Ло и регент не умерли страшной смертью. Они оба испытывали ужас, но люди не зашли дальше жалоб; всеми овладели угрюмая и робкая безысходность и тупое оцепенение, а помыслы людей были слишком низменными, чтобы отважиться на дерзкое преступление во имя общества». Однажды была сделана попытка организовать народное движение. Мятежные прокламации расклеивались по стенам и, вложенные в рекламные листки, рассылались по домам наиболее известных людей. Одна из них, приведенная в «Memoires dc la Hegence», была следующего содержания: «Господин и госпожа, сим уведомляем вас, что день святого Варфоломея повторится в субботу и воскресенье, если дела пойдут так и дальше. Советуем не выходить из дома ни вам, ни вашей прислуге. Храни вас Господь от огня! Предупредите ваших соседей. Написано в субботу, 25 мая 1720 года». Огромное число шпионов, наводнивших город, вызвало у людей взаимное недоверие, а после нескольких незначительных беспорядков, устроенных вечером группой неопознанных лиц, которых быстро разогнали, покою жителей столицы больше ничто не угрожало.
Курс Миссисипских, или, как их еще называли, Луизианских, акций очень резко упал, и на самом деле уже мало кто верил рассказам о несметных богатствах этого региона. Поэтому была предпринята последняя попытка вернуть доверие людей к Миссисипскому проекту. С этой целью в Париже указом правительства была объявлена всеобщая мобилизация бродяг. Как во время войны, было насильно завербовано свыше шести тысяч самых отвратительных отбросов общества, которым выдали одежду и инструменты, чтобы затем отправить их на кораблях в Новый Орлеан для разработки якобы имеющихся там в большом количестве месторождений золота. День за днем их с кирками и лопатами проводили строем по улицам города, а затем небольшими партиями отправляли во внешние порты для отплытия в Америку. Две трети из них так никогда и не прибыли в место назначения, а рассеялись по стране, продали свои инструменты за сколько смогли и вернулись к прежнему образу жизни. Менее чем через три недели половина из них вновь оказалась в Париже. Тем не менее этот маневр вызвал незначительное повышение курса Миссисипских акций. Многие чересчур доверчивые люди поверили, что их действительно ожидает новая Голконда[29] и что во Францию вновь потекут золотые и серебряные самородки.
Курс Миссисипских, или, как их еще называли, Луизианских, акций очень резко упал, и на самом деле уже мало кто верил рассказам о несметных богатствах этого региона. Поэтому была предпринята последняя попытка вернуть доверие людей к Миссисипскому проекту. С этой целью в Париже указом правительства была объявлена всеобщая мобилизация бродяг. Как во время войны, было насильно завербовано свыше шести тысяч самых отвратительных отбросов общества, которым выдали одежду и инструменты, чтобы затем отправить их на кораблях в Новый Орлеан для разработки якобы имеющихся там в большом количестве месторождений золота. День за днем их с кирками и лопатами проводили строем по улицам города, а затем небольшими партиями отправляли во внешние порты для отплытия в Америку. Две трети из них так никогда и не прибыли в место назначения, а рассеялись по стране, продали свои инструменты за сколько смогли и вернулись к прежнему образу жизни. Менее чем через три недели половина из них вновь оказалась в Париже. Тем не менее этот маневр вызвал незначительное повышение курса Миссисипских акций. Многие чересчур доверчивые люди поверили, что их действительно ожидает новая Голконда[29] и что во Францию вновь потекут золотые и серебряные самородки.
В условиях конституционной монархии можно было найти более надежные средства возвращения народного доверия. В Англии, примерно в это же время, когда похожая мания привела к аналогичному бедствию, для искоренения зла применялись совсем другие меры, но во Франции, к несчастью, они принимались теми, кто это зло породил. Своеволие регента, пытавшегося вывести страну из кризиса, только еще больше затянуло ее в трясину. Было приказано осуществлять все платежи бумажными деньгами, и с 1 февраля до конца мая были напечатаны банкноты на сумму свыше 1 500 000 000 ливров (60 000 000 фунтов стерлингов). Но сигнал тревоги уже прозвучал, и никакие ухищрения не могли заставить людей хоть в малой степени доверять бумажным деньгам, не подлежащим обмену на металлические. Месье Аламбер, председатель парижского парламента, сказал регенту прямо в лицо, что он скорее хотел бы иметь сто тысяч ливров в золоте или серебре, чем пять миллионов в его банкнотах. Поскольку подобные настроения царили повсеместно, запуск в обращение огромной бумажной денежной массы только увеличил существующее зло, сделав большей и без того гигантскую несоразмерность между металлическими и бумажными деньгами. Монеты, которые регент стремился обесценить, росли в цене при каждой новой попытке это сделать. В феврале сочли целесообразным включить Королевский банк в состав Компании двух Индий. Парламент издал и ратифицировал соответствующий указ. Государство по-прежнему выступало гарантом банкнот банка, которые больше нельзя было печатать без указа на то Генеральных штатов. Все доходы банка с того момента, как он перестал быть собственностью Ло, став государственным учреждением, были переданы регентом Компании двух Индий. Эта мера возымела эффект кратковременного повышения курса Луизианских и других акций комцании, но она не смогла восстановить доверие народа.
В начале мая состоялось заседание Генеральных штатов, на котором присутствовали Ло, д'Аржансон (его коллега по управлению финансами) и все министры. Было подсчитано, что всего в обращении находится банкнот на сумму в 2,6 миллиарда ливров, в то время как суммарное достоинство всех монет в стране не составляло и половины этой цифры. Для большинства депутатов было очевидно, что для выравнивания денежного обращения нужно принять какой-нибудь план. Одни предлагали девальвировать банкноты до номинальной стоимости металлических денег, другие поднимать номинальную стоимость монет до тех пор, пока она не сравняется с номинальной стоимостью бумажных денег. Говорят, что Ло выступил против обоих проектов, но, поскольку других предложений не последовало, было решено обесценить банкноты наполовину. 21 мая вышел соответствующий указ, согласно которому акции Компании двух Индий и банкноты банка подлежали постепенной девальвации, пока к концу года их номинальная стоимость не снизится на половину. Парламент отказался ратифицировать данный указ, шумно опротестовав его, и состояние страны стало настолько тревожным, что в качестве единственного способа сохранить спокойствие регентскому совету пришлось аннулировать собственное решение: в течение семи дней был издан другой указ, возвращающий банкнотам их первоначальную номинальную стоимость.
В тот же самый день (27 мая) банк приостановил платежи в металлических деньгах. Ло и д'Аржансон были уволены из министерства. Слабовольный, нерешительный и трусливый регент возложил всю вину за сложившуюся плачевную ситуацию на Л о, которому по прибытии в Пале Рояль было отказано в приеме. Однако с наступлением сумерек за ним послали и провели во дворец через потайную дверь[30]; регент попытался его утешить и всячески извинялся за ту суровость, с которой был вынужден обращаться с ним на людях. Его поведение было столь непостоянным, что два дня спустя он взял его с собой в оперу, где тот сидел в королевской ложе рядом с регентом, который на глазах у всех обращался с ним подчеркнуто предупредительно. Но ненависть к Ло была настолько сильна, что этот эксперимент оказался для него почти фатальным. Вооруженная камнями толпа напала на его карету, когда он въезжал на территорию своей резиденции, и если бы кучер сразу же не проехал во внутренний двор, а прислуга немедленно не закрыла ворота, его, по всей вероятности, вытащили бы из кареты и разорвали на куски.
На следующий день его жена и дочь были также атакованы толпой, когда возвращались в своей карете со скачек. Когда регенту сообщили об этих происшествиях, он послал Ло мощный отряд швейцарских гвардейцев, которые денно и нощно несли караульную службу во дворе его резиденции. Но в конце концов общественное негодование усилилось настолько, что Л о, посчитав свой дом, даже столь хорошо охраняемый, небезопасным, нашел убежище в Пале Рояль резиденции регента.
Канцлера д'Агессо, отправленного в отставку в 1718 г. за его противодействие проектам Ло, теперь призвали обратно, дабы он помог восстановить утраченную репутацию последних. Регент слишком поздно осознал, что он непростительно грубо и недоверчиво обошелся с одним из способнейших и, вероятно, единственным честным государственным деятелем того продажного времени. Сразу после своего позора тот уединился в своем помещичьем доме во Френе, где среди строгих, но милых его сердцу философских изысканий он позабыл об интригах презренного двора. Сам Ло и шевалье де Конфлан, дворянин из окружения регента, были отправлены на дилижансе с приказом доставить бывшего канцлера в Париж. д'Агессо согласился оказать посильное содействие вопреки совету своих друзей, полагавших, что ему не следует принимать никакие призывы вернуться в учреждение, посланником которого является Ло. По его прибытии в Париж пятерым членам парламента было решено присвоить звание интенданта финансов, а 1 июня вышло распоряжение об отмене закона, запрещающего накапливать монеты на сумму более пятисот ливров. Всем разрешили иметь столько металлических денег, сколько хочется. Чтобы изъять из обращения старые банкноты, было напечатано двадцать пять миллионов новыми, обеспеченными доходными статьями города Парижа. Старые банкноты принимали в среднем за двадцать пять процентов от номинала[31]. Изъятые банкноты были публично сожжены перед зданием мэрии. Большинство новых банкнот были десяти ливровыми, и 10 июня банк открылся вновь, имея в своем резерве серебряные монеты в количестве, достаточном для их обмена.
Эти меры существенно разрядили ситуацию. Все население Парижа устремилось в банк, чтобы обратить свои поскудневшие сбережения в монету, и, поскольку серебра не стало хватать, им платили медью. Очень немногие жаловались на то, что такая ноша слишком тяжела, несмотря на то, что можно было постоянно наблюдать, как эти бедняги с трудом тащатся, потея, по улицам, нагруженные сверх меры монетами, обменянными на пятьдесят ливров. Толпы, окружавшие банк, были столь огромными, что чуть ли не каждый день кто-нибудь оказывался задавленным насмерть. 9 июля толпа была такой густой и шумной, что гвардейцы, охранявшие вход в парк Мазарен, закрыли ворота и отказались впустить кого-либо. Толпа пришла в ярость и сквозь ограду забросала солдат камнями. Последние, разъярившись в свою очередь, пригрозили открыть огонь. В этот момент в одного из них попал камень, и он, вскинув ружье, выстрелил в толпу. Один человек был убит на месте, другой тяжело ранен. В любую секунду мог начаться штурм банка, но ворота в парк Мазарен были открыты, и толпа увидела целый отряд солдат со штыками, примкнутыми к ружьям, и довольствовалась тем, что выразила свое негодование стенаниями и свистом.