Отсутствие колофона не позволило мне определить дату составления книги. Имя автора также нигде не было указано. Текст написан был на обеих сторонах каждого листа и ограничен справа и слева небольшими полями. Плохо пропечатанных знаков было сравнительно немного, а на бумаге стоял штемпель фабрики Сумкина,[104] из чего следовало, что книга могла быть напечатана в Бурятии или в Монголии.
Все накопившиеся вопросы обрушил я на голову ширетуя, который отвечал уклончиво и неохотно. После долгих расспросов настоятель своей рукою написал всё же на сделанной мною копии название книги: "ni-kha-yung-sle'i man-su-ro-bha".[105] Он рассказал также, что предназначена книга сия для чтения при посвящениях в учения о Колесе Времени и Тайном Собрании.[106] Несколько раз упомянул ширетуй имена ламайских святых Падмасамбавы,[107] Субхути[108] и бодисаттвы Манчжушри,[109] рассказав мне легенду о том, как сей бодисаттва победил саму смерть и вынес из царства мертвых сутры, в которых повествуется о связи имен с вещами и устройстве времени.
Служение продолжалось еще три дня, а потом я срочно отбыл обратно в Иркутск".[110]
После возвращения из путешествия князь Ухтомский начинает работу над книгой "Путешествие на Восток". Работа над книгой продолжалась в общей сложности шесть лет. Сама книга выходила отдельными выпусками с 1893 по 1897 г. В 1896 году князь Ухтомский покупает газету "Санкт-Петербургские ведомости" и становится ее редактором и издателем. Именно с 1896 года в этой газете в отделе "Частное объявление" начинают время от времени публиковаться отдельные тексты из "ni-kha-yung-sle'i man-su-ro-bha", которые, как я уже говорили выше (см. примечание 11), получили, в соответствии с прочтением Э.Э.Ухтомского, название "Книга Юнглей Мансурова". Следует обратить особое внимание на несколько весьма странных обстоятельств: во-первых, князь Ухтомский публикует фрагменты среди множества объявлений частного характера, снабжая каждый такой текст подписью "Кн. Ю.М."; во-вторых, как удалось заметить, фрагменты появлялись только по воскресеньям; и, наконец, в-третьих, именно после прихода князя Ухтомского в газету название отдела "Частные объявления" потеряло свое множественное число. Интересно, что именно словами "частное объявление (явление, проявление)" можно было бы перевести обычно непереводимое на европейские языки тантрийское понятие «идам». По сути дела, идамом (тиб. yi-dam) в буддийском тантризме называют божество, которое, в силу тех или иных обстоятельств, становится персональным, «частным» божеством адепта. Это — хранитель и наставник; божество, которое созерцают и с которым сливаются в процессе тантрийской практики. Таким образом, можно предположить, что князь Ухтомский превратил отдел своей газеты в своеобразный "молельный флаг".[111]
Так, в номере "Санкт-Петербургских ведомостей" от 29 августа 1896 года[112] в отделе "Частное объявление" можно прочесть следующее:[113]
"Быт.
Йони прохладна, влажна и мясиста:
Не разобьется в ней лодка тантриста."
* * *"Земную жизнь, пройдя до половины,
Я список кораблей прочел до середины.
Кн. Ю.М"Ровно через неделю, в воскресном номере от 21 ноября этого же года, находим:
"Всё лишь дхарма,
драхма-брахма, ангел мой.
Кн. Ю.М."В воскресенье 5 декабря в газету была помещена всего лишь одна строка за подписью "Кн. Ю.М.":
"Сестра наша — жизнь — всех сведёт в планетарий.
Кн. Ю.М."Спустя неделю, в номере за 12 декабря 1896 года, были опубликованы сразу несколько текстов:
Разговор о тантре.
Давным-давно — прохладным утром -
Благочестивый Шарипутра
Присел к огню. Вполголоса…
Спал просветленный как убитый
в этот час
букашка подросла
такая маленькая [бяка]
так много поглотила зла.
Трилистник.
Ларец и кипа рисовой бумаги.
Имя фрау.
О фрау Карл Друшке нету единого мнения.
Кн. Ю.М."Еще один небезынтересный для нас текст за подписью "Кн. Ю.М." был помещен в выпуске газеты за 3 декабря 1897 г.:
"Майн Додыр.
Был-жил убещур -
Щыл бул додыр.
Кн. Ю.М."Однако князь Ухтомский не ограничился публикацией отдельных текстов из "Книги Юнглей Мансурова" в "Санкт-Петербургских ведомостях". Достоверно известно,[114] что он сделал несколько копий «Книги» и распространил их среди петербургской литературной элиты.[115] Видимо, к этому же времени относится надпись, которую князь Ухтомский делает на полях рукописи, озаглавленной "Теоретическая сторона ламайского вопроса":[116] "Раньше не понимал я, зачем дана была мне эта книга. Теперь же, кажется, понимаю я явление сие".[117]
Не осталось никаких сведений о том, сколько именно копий сделал Ухтомский, но с высокой долей вероятности можно утверждать, что копии "Книги Юнглей Мансурова" были у Александра Блока, Николая Гумилева, Корнея Чуковского, Михаила Кузмина и еще одна у Александра Введенского (не исключено, что копия, которая была у Введенского, попала к нему после смерти Гумилева).
Сохранилось письмо А.Блока к А.Ремизову, в котором поэт, в частности, пишет: "…много хорошего и нужного есть в этой книге. И совсем что-то новое началось с появлением «Юнглей» у меня. Но Вы не правы насчет "Погони за Незнакомкой". Вы не смотрите на название. Вы послушайте: "Действуя против закона, / Рутенберг повесил Гапона".
По-моему, это о чем-то очень для нас важном. Поговорим еще об этом".[118]
Корней Чуковский упоминает о «Книге» в своих дневниках и даже приводит небольшой текст оттуда: "Вчера у меня было небывалое собрание знаменитых писателей: М.Горький, А.Куприн, Д.С.Мережковский, В.Муйжель, А.Блок, Слезкин, Гумилев и Эйзен. […] Я прочитал замечательные строки:
"Андрей — белый клык./ Саша — черный квадрат./ Сержант Пеппер — Малдеев./ Пермяк Заратуштра — / солёные уши."
Гумилев слушал как каменный, а потом сказал очень значительно, с паузами:
— Я знаю, это из мансуровской книги. У меня тоже она есть. Ее про себя мыслить надо.
С Гумилевым мы обычно спорим, а тут я согласился".[119]
О том, что копия "Книги Юнглей Мансурова" была у поэта Александра Введенского, мы узнаём из сохранившегося в архиве Даниила Хармса открытого письма Н.Заболоцкого (письмо датировано 20.IX.26), озаглавленного "Мои возражения А.И.Введенскому, авто-ритету бессмыслицы". Там Заболоцкий, в частности, пишет: "Ваша метафора не имеет ног, чтобы стоять на земле, она делается вымыслом, легендой, откровением. Вы слишком увлеклись Вашей "Книгой Юнглей" и забыли, что идентифицировать пророчества может лишь тот, кому полностью открыто будущее, кто в сочетании гласных и согласных звуков слышит шумы будущего".
Есть ощущение что в конце 60-х — первой половине 70-х годов какой-то из списков или фрагменты «Книги» имели хождение в среде московской и питерской литературно-художественной богемы.[120] Из всего приведенного выше следует, что литераторам "Книга Юнглей" была достаточно хорошо известна, хотя упоминать о ней избегали.
Сегодня мне до конца неясны намерения Э. Э. Ухтомского, сначала публиковавшего отдельные тексты из «Книги» в разделе "Частное объявление" своей газеты, а потом распространившего несколько копий в художественной среде. Зачем было помещать эти тексты в газете, да еще в разделе объявлений? Почему было сделано всего несколько копий, когда вполне можно было издать «Книгу» значительным тиражом? И, наконец, что же вообще может представлять собой "Книга Юнглей Мансурова"?
Для того, чтобы приблизиться к объяснению несколько странных обстоятельств, связанных с распространением «Книги», попытаемся обратиться к опубликованному недавно исследованию Кеннарда Липмана, касающемуся «скрытого» языка в тибетской тантрийской традиции.[121] Занимаясь изучением "Большого комментария на Калачакра-тантру"[122] в монастыре Карша (Заскар), Липман наткнулся на неизвестное ранее приложение к комментарию, озаглавленное "Путевые заметки между двумя (пунктами)" (тиб. Lam yig dbar ma). Как выяснилось, этот небольшой по объему трактат является своеобразным руководством по лингвистической прагматике, "в котором события и явления внешнего мира рассматриваются в их зависимости от определенных языковых фактов, от определенных способов использования языка".[123] Липман пишет: "Неизвестный автор Заметок рассказывает легенду, которую мне раньше слышать не доводилось. В этой легенде говорится о том, что некогда, во времена правления царя Ньяти-цзанпо, в Тибете жили тантрики, практикующие особый магический язык, структуры которого полностью совпадали со структурой наличной действительности таким образом, что речь фактически являлась актом творения вещей и событий".[124]
Как становится понятным из дальнейшего изложения, речь идет не о каком-то естественном языке, а об особых "порождающих семиотических структурах (rtsa ba'i ngag) ",[125] которые, "используя определенный естественный язык как своеобразный «носитель», устанавливают отношения прямой зависимости между языком и вниманием, обращенным к внешним предметам. В результате, слово и вещь, данная в восприятии, как бы начинают звучать в унисон, взаимно трансформируя друг друга в новые слова и события. Теперь этот магический язык утерян и, главным образом, потому, что не осталось больше естественных языков, способных органично растворить в себе эти порождающие структуры".[126]
Опираясь на трактат, Липман пишет, что сами эти "порождающие семиотические структуры" по сути своей являются лишь формой, которая с необходимостью нуждается в существовании естественного языка, и что не во всяком естественном языке "эти формы могут развернуться во всей своей полноте".[127]
"В тантрийских школах друг-па, гелуг-па и ньингма-па существует традиция передачи этих порождающих структур из поколения в поколение, от учителя — ученику, — пишет Липман. — Считается, что рано или поздно "семя найдет благодатную почву" и слова, произнесенные на древнем магическом языке, неузнаваемо изменят всю действительность. Сами порождающие структуры передаются, во-первых, посредством мантр, и, во-вторых, существует якобы некая книга, список, в котором "перечислены имена прошлого, настоящего и будущего". В трактате говорится, что сама эта книга написана на языке страны Удияны, но в будущем будет жить племя людей, которые поймут все написанное там так, как если бы она была написана на их родном языке".[128]
Надо думать, что именно эту книгу и получил князь Ухтомский от настоятеля Цугольского дацана. Во всяком случае, в свете всего вышесказанного становится понятной краткая запись, сделанная Ухтомским на полях рукописи "Теоретическая сторона ламайского вопроса". "Язык не готов еще", — пишет Ухтомский.[129]
После Октябрьской революции Ухтомский не уехал из России, хотя мог сделать это с легкостью. Согласно удостоверению, выданному ему в 1920 году, он являлся в то время "ассистентом-хранителем Дальне-Восточного отделения Русского музея, научным сотрудником Академии истории материальной культуры, а также сотрудником Пушкинского дома, Музея антропологии и Русского комитета для изучения Азии".[130] В архивах сохранилось крайне мало документов, относящихся к послеоктябрьскому периоду деятельности Э.Э.Ухтомского, однако и эти немногие документы создают впечатление, что он чего-то или кого-то ждал. Уже упоминавшийся мною бурят Вамбоцеренов, вспоминает, что "последние годы жизни своей Эспер Эсперович все время ждал кого-то, кому нужно передать что-то важное".[131]
Князь Ухтомский умер зимой 1921 в своей квартире в Детском Селе (в настоящее время г. Пушкин), фактически превращенной в музейное хранилище. Бурят Вамбоцеренов, ухаживавший за Ухтомским в последние дни его жизни, вспоминает, что "Эспер Эсперович два дня был без памяти, лежал в жару, а перед самой смертью своей вдруг открыл глаза, протянул руку и сказал как будто стихотворение:
Как известно, тибетские тексты, относящиеся к разряду тантрийских йогических практик (санскр. saddhana, тиб. sgrub thabs) — скорее всего именно к этому разряду и относится текст "Книги Юнглей Мансурова", — содержат строфы, предназначенные для рецитации, а также краткие наставления по совершению ритуала и порядку визуализации. Я не сомневаюсь, что Э.Э.Ухтомский переписал всю «Книгу» целиком, а это значит, что текст содержал также и практические ритуальные инструкции, которые скорее всего не были адекватно прочитаны представителями той литературной среды, в которой по преимуществу и распространялась «Книга». Таким образом, тантрийские мистерии трансформировались в литературную традицию, явившуюся по сути своей насыщенной средой, хранящей для последующих прочтений изначальные смыслы "ni-kha-yung-sle'i man-su-ro-bha". Э.Э.Ухтомский, распространяя «Книгу», видимо надеялся, что она будет прочитана как некое практическое руководство, однако этого при его жизни не произошло. Мистерия исчезла, превратившись в литературу, которая в России сама стала культом.
Сегодня культ литературы умирает. Вернется ли слово мистерией?
Новые материалы к изучению истории "Общества Ловцов Теней"
Учение "Общества ловцов теней" вне всякого сомнения носит гностический[133] характер и уходит своими корнями к ереси наасенов.[134] По свидетельству Епифания,[135] именно в среде наасенов существовала легенда о Змее, который открыл первым людям — Адаму и Еве — значение тени. В пересказе Епифания легенда эта звучит так: "Другие же говорят следующее. Возгордившись, Ялдаваоф (Ialdabaoth[136]) воскликнул: "Я Отец и Бог и нет никого выше меня" (Is. 45: 5), а после создал человека по своему образу и подобию. Был этот человек огромных размеров и мог только ползать. Когда Ялдаваоф вдохнул в него дыхание жизни (Gen. 2:7), он неосмотрительно лишил себя силы. Горя ненавистью, Ялдаваоф решил найти способ лишить человека его силы [которую передал по неосмотрительности] и для этого создал женщину из своего разумения (enthymesis). Но были Адам и Ева лишены знания, ибо не дано им было видеть, что Древо Жизни, которое есть Свет в силе Бездны, отбрасывает также и Тень. София же попросила Нус,[137] который был изогнутым, как змей, открыть им силу плодов Древа. Сразу же после этого они постигли ту силу, которая над ними, и были изгнаны Ялдаваофом из рая за непослушание, ибо открыли для себя истину. Лишенные силы, они были сброшены на землю, и змей был отправлен вслед за ними. Вместе с ангелами, которые были в его власти, он произвел шесть сынов и сам стал седьмым, для того, чтобы имитировать ту Гебдомаду,[138] которая окружает его отца.
В раю Адам и Ева имели светоносные и духовные тела. Однако на земле эти тела стали более темными, тяжелыми и малоподвижными. Их души также стали слабыми и безвольными, поскольку в них осталось только лишь дыхание мира, вложенное их творцом. София пожалела их и вернула им сладостное благоухание света жизни. Так они узнали, кто они такие, почему они здесь, поняли, что они нагие и имеют материальное тело. Поняли они также и то, что обременены смертью. Но они мирились с этим, зная, что тело — это только временная обуза. С помощью Софии они нашли пищу и, насытившись, тут же совокупились, — так родился Каин.
Некоторые при этом говорят, что сама София приняла форму змея и боролась против творца, который создал Адама, и научила людей знанию. По этой причине змей и называется самым мудрым из всех тварей (Gen. 3: 1). И наши внутренности, благодаря которым мы питаемся, по этой причине имеют форму змея, указывая на эту все порождающую субстанцию".[139]
Как пишет Ириней, "…в среде наасенов были особые жрецы, которым вменялось в обязанность наблюдать за тенями людей и животных и своевременно сообщать, если что-то в поведении теней начинает вызывать опасения".[140] Ириней не сообщает, чем именно тени заинтересовали наасенов, но из сочинений Ипполита известно, что впоследствии жрецы, наблюдающие за тенями, откололись от наасенов и основали свою школу "ловцов теней".[141] Кроме того, согласно Валентину, Христос родился "не без некоего рода тени", которую он отбросил и вернулся в Плерому. Как замечает по этому поводу Ориген: "Необходимо было, чтобы одна из крайностей, а именно наилучшая, называлась Сыном Божьим за свое величие, а вторая — диаметрально противоположная — сыном злого демона, Сатаны и диавола".[142]
Ипполит также сообщает, что учение секты излагалось в двух книгах. Одна из этих книг называлась "Книгой длинных летних теней", а другая — "Книгой коротких зимних теней". К этим книгам запрещалось прикасаться руками, и читать их следовало, переворачивая страницы языком.[143] Кто и когда написал эти книги — неизвестно, но сами "ловцы теней" верили, что их продиктовала тень Симона Мага.[144]
Как известно, крайне индивидуалистический характер гностицизма не позволил ему, в отличие от христианства и неоплатонизма, оформиться в сколь либо цельное и широкое религиозно-философское течение, и к V в. нашей эры гностические секты практически исчезают.
Несколько иначе обстояло дело с обществом "ловцов теней". Упоминание о "культе тени" и "ловцах теней" уже безо всякой связи с гностицизмом встречается как у средневековых авторов, так и в комментаторской литературе Нового времени. Вот некоторые сведения о "ловцах теней", которые мне удалось обнаружить: