— А чего вы боялись? — удивился Смолянин. — Вот я, как Алеша советовал, сохранял оптимизм. И в результате только чуть-чуть обмочился.
Богатыри засмеялись шутке, и дружно похлопали Смолянина по плечу, как бы принимая его в добры молодцы. Доехав до ближайшей речки они простирнули портки, разложили скатерть-самобранку, что дала в дорогу Марьюшка, и перекусили: салом, бананами, парным молочком и солеными огурцами. Завершила пир знатная медовуха.
И только Кубатай, обреченный поглощать семечки, ожесточенно лузгал Марьюшкин подарок. На глазах его выступали слезы, лоб вспотел, но он героически добивал второй мешок.
Глава четвертая, в которой хитроумный Иван-дурак побеждает искушение великое
Гнев, о бояны, воспойте Ивана, Иванова сына... Да и как тут не гневаться — на свою, да спутников недальновидность? Ведь знали же, что дорога не только посуху пролегает, что река Смородина на пути, а не позаботились!
— Что ж ты, Кубатай, — укоризненно сказал дурак кавказцу, когда до реки они добрались, — мудрецом слывешь, а ек надоумил хоть лодчонку какую-никакую прихватить!
— Не кручинься, Ваня, — бодро ответствовал Кубатай, — глянь, какие вдоль берега деревья знатные растут! Вмиг плот соорудим!
Сказано — сделано. За работу они принялись. Илья с Добрыней деревья валили, Алеша с Иваном сучья рубили, Смолянин лианы заготавливал, а Кубатай — командовал. Глазом моргнуть не успели, как дело сделано было: не плот — красавец! А посреди него мачту поставили, на ней парус приспособили — скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.
— Лошадей придется тут оставить, — заметил Илья. — И на плот они не влезут, и отпускать нельзя — для обратного пути надобны...
— Ничего, — ответил Иван, — подождут денек, мы ведь завтра уже и воротимся.
Привязали они коней к деревьям, столкнули плот во Смородину, да и поплыли ветерком попутным гонимые. Подправляли курс шестами длинными.
И трети пути не осилили, как откуда ни возьмись музыка райская раздалась. Льется так, словно разом со всех сторон гусляры на гусельках наигрывают. Да и не бояны наши доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.
Стали путники кругом оглядываться. Глядь, вкруг судна из волн девы красные, с дивным пением на устах, показались. Словно рыбки резвятся, поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.
— Жарко что-то, — сказал Кубатай, — искупаюсь я, что ли...
— Я тоже! — воскликнул Смолянин. — Я вообще купаться люблю. — Вот, — поднял он вверх руки, — даже перепонки есть.
— Не купаться вы любите, а девами морскими прельстились! — догадался Иван.
— А хоть бы и прельстились, — сварливо ответил Кубатай, — твое какое дело? Ревнуешь, что ли?
— Да это ж русалки, не женщины, они нас в пучину заманивают! — попытался Иван образумить кавказца. — Коль не выдержишь, сложишь голову.
— Резонерствуешь! — отмахнулся от него Кубатай, и принялся торопливо раздеваться.
— Илья, Добрыня! — крикнул Иван, — хватайте его!
Двое богатырей ринулись к Кубатаю, а Иван рванулся за Смолянином, который тем временем мелкими шажками крался на корму. На подмогу Ивану Алеша подоспел. Вдвоем они вмиг скрутили толмача трудолюбивого.
— Отпустите, ослы былинные! — блажил Кубатай в руках богатырских, — ну что из того, что русалки они? Зато — блондинки!
— Терпи, джигит, а то мертвым будешь, — приговаривал Илья, нежно руки Кубатаю заламывая да кушаком связывая. — Еще спасибо мне скажешь.
А девы морские еще слаще запели.
— Ребята, отпустите, — взмолился Кубатай жалобно, а Смолянин только молча скрежетал зубами, да все норовил Ивана за руку укусить.
— Что нам делать с ними, Ваня? — вскрикнул Добрыня растерянно.
— К мачте их привяжем, — принял тот решение, благо на плоту имелся целый рулон запасных лиан, старательным Смолянином заготовленный.
Подтащив чужестранцев к мачте и, стараясь не слушать ни их жалобных стенаний, ни соблазнительных песен морских дев, богатыри с усердием принялись за работу. Но уже через минуту Иван почувствовал, как ноги его подкашиваются, и предательские мысли в голову лезут: «К чему все это? Не лучше ль отказаться мне от суеты бессмысленной? Не лучше ль броситься в воды ласковые, чтобы познать объятия прелестные?»
Шагнув было в сторону, последним усилием воли стряхнул Иван на миг пленительные чары и вскрикнул не своим голосом:
— И меня вяжите!
— И меня! — глухо отозвался Илья, безвольно опуская руки.
Проникшись ответственностью момента, Добрыня принялся бегать вокруг мачты, накрепко привязывая к ней пятерых своих товарищей. Закончив с этим, он схватил брошенный шест и, ловко им орудуя, направил сбившийся было плот на верный курс.
Расслабившись и тут же окончательно ошалев от призывного русалочьего пения, Иван вскричал с поразительной убежденностью в голосе:
— Не ври, Иван, — ответил Добрыня укоризненно, продолжая орудовать шестом, — ужель, думаешь, поверю я тебе? Ужель думаешь, сам я каменный? Насилу сдерживаюсь! Очень я Забаву Путятишну люблю. Если бы не это, давно бы в воду прыгнул.
Лишь сказал он слова эти, как зашатался листом осиновым, заплакал и, вскрикнув: «Простите, ребята, не выдержал!», — кинулся в бездну смородиновую.
Вспенились воды, забурлили, потускнело солнце, заклубились тучи в небе ясном, гром ударил, сверкнула молния! И раздался из пучины смех царя морского, словно гул лавины горной раскатистый.
Завертело плот как щепку малую в океане-море безбрежном.
То ли в реве волн не слышны стали песни русалочьи, то ли Добрыню заполучив ушли они на дно морское, только очнулись тут наши путешественники от влечения извращенного и осознали свое аховое положение.
— Пресвятая Богородица! — вскричал Алеша Попович, — не дай рабам своим в стихии водной без покаяния сгинуть!
— Даже с покаянием, все равно не дай! — уточнил его просьбу Иван.
Тут гладь речная успокоилась, солнышко из-за тучи выглянуло.
— Услышала меня Богородица! — умилился Алеша.
— А что толку, — отозвался Илья, — не утонем, так с голоду помрем. Отвязать нас некому.
Вдруг поверхность реки всколыхнулась, и прям из воды на плот выскочил молодец златокудрый с гуслями на лямке.
Наши путешественники выпучили глаза.
— Ты кто такой будешь? — подозрительно спросил Илья.
— Садко буду, — ответил тот, вытряхивая из ушей и гуслей воду, — царя морского любимец. «Богатый гость» — мое прозвище.
— Пошто так? — поинтересовался Иван.
— Купцом я на суше был, — объяснил вновь прибывший. — Царь морской меня приветил, обучил, как об заклад биться, да выигрывать. Много я на том заработал, торговать стал, богатство нажил. Да выяснилось, что не без корысти царь меня одарил: вскорости к себе забрал — песни петь.
— Слыхал я такую байку, — вмешался Илья.
— Байку! — фыркнул Садко, — тебе б такую байку! Сколько лет света белого не видел!
— А теперь чего же тебя царь морской отпустил? — спросил Иван.
— Богатырь тут утоп, Добрыней назвался, — объяснил Садко, — приглянулся он царю морскому, тот мне отпуск и оформил кратковременный.
— Добрынюшка! — горестно покачал головой Алеша. — Эх, Добрынюшка!
— Когда ж его царь морской отпустит? — спросил Иван.
— А черт его знает. Я вот седьмой год у него служу, а в отпуске впервые.
— Да, — протянул Иван. И тут встрепенулся. — Слушай, Садко, чего ж мы с тобой в неудобности такой беседуем? Отвяжи ты нас?
— А чего дадите?
— Да ты что? Ужель плату за спасение взымешь?
— А как же! Я ж купец по жизни. Задарма и пальцем не шевельну.
— Ну ты!.. — начал было Иван, но Илья, смекнувши, что лучше плату платить, чем на дне речном гнить, опередил его.
— Меч богатырский возьмешь?
— Меч? — заинтересовался Садко. — Покажь?
— Подойди да глянь.
Садко опасливо приблизился к привязанным и вынул из ножен Ильи меч булатный.
— Хорош, — одобрительно покачал он головой. — Камушки на рукояти самоцветные... Да только не цена это.
— Почто так? — удивился Илья.
— Меч твой я и не отвязывая взять могу. Да вот уж и взял. Что сделаешь?
— Ах ты тать бесчестный!
— Брось, богатырь. Не серчай. Бизнес такая, брат, штука... И самому стыдно, а что поделаешь... Посуди — отвяжу я вас, только меч получу — да и то, может обратно отнимите. А не отвяжу — вон сколько у вас добра разного. И мечи, и щиты, и луки, и колчаны. Цены им нет!
И Садко-богатый гость, осыпаемый проклятиями богатырскими, принялся деловито пленников оббирать, да в кучку добро складывать. До Смолянина добравшись сказал печально:
— Что ж ты, добрый молодец, бедный такой? И взять-то с тебя нечего!
— Да мне, чувак, и не нужно ничего, — ответил Смолянин искренне. — Я ж приезжий. А там, откуда я прибыл, все, что мне надобно, есть.
Остановился Садко, призадумался. Ударил в гусельки, да и пропел задушевно:
Остановился Садко, призадумался. Ударил в гусельки, да и пропел задушевно:
Он остановился и некоторое время в задумчивости молчал. Иван, пытаясь попасть ему в тон, пропел тихонько:
Садко встрепенулся, пелена туманная с глаз его спала, и он ответил без аккомпанемента:
— Быстрый ты больно. Это я так, для красного словца. Душа у меня поэтическая. А ты этим воспользоваться решил. И не стыдно тебе? — он укоризненно покачал головой. — Эх, чего говорить-то. Все люди одинаковые. Ладно, хватит уж нам лясы точить.
И он вернулся к Смолянину:
— Может хоть колечко у тебя хоть какое есть? Перстенек золотой, самоцветный...
— Не могу я кольца носить, — ответил застенчиво Смолянин, и растопырил перепончатые пальцы.
— Что это у тебя? — спросил Садко с дрожью в голосе.
— Так плавать удобнее, — ответил Смолянин.
— Что ж ты, брат, сразу не сказал, что свой — водяной. Я б и думать не стал, отвязывать ли... Вы простите мне жадность непомерную! — обратился он к остальным. — Не со зла я это, не из корысти. У царя морского, окаянного, характер мой уж больно испортился.
Вытирая слезы раскаяния принялся он снимать с потерпевших путы, приговаривая:
— Коль простить меня не пожелаете, отрубите постылую голову.
Столь резкая в нем перемена показалась Ивану подозрительной. Но тут припомнилось ему, как давеча сошелся он с Емелей на том лишь основании, что тот, как и сам он, левшой оказался. И решил Иван подозрения отбросить.
Богатыри, переводчик и кавказец, принялись разминать затекшие руки и ноги. Садко, потупившись, уселся на ворох лиан.
— Что с ним делать, казнить, али миловать? — указал на него Илья, обращаясь к спутникам.
— Не пристало спасителя наказывать, — ответил за всех Алеша Попович, находя в кучке сложенных Садко трофеев свой меч и вкладывая его в ножны. — Да сдается мне, и сам он раскаялся.
На том и порешили.
Причалив к острову Буяну, наши герои сняли с мачты скатерть-самобранку и подкрепившись принялись готовиться в дорогу.
— А пойдем с нами, Садко-богатый гость, — предложил Иван. — Зла на тебя мы не держим. Кто старое помянет, тому глаз вон. А мужик ты неплохой, видать.
— Эх, ребята, — ответил тот. — И рад бы я к богатырским подвигам отправиться, так ведь жить без воды не могу уже. Словно не человек, а амфибия...
Что ж делать. Попрощались они трогательно. Особенно долго жал Садко так поразившую его перепончатую руку Смолянина. Присели на дорожку, да и в путь отправились.
Глава пятая, в которой молодой боян поет загадочную былину, а Илья наступает на горло собственным чувствам, за что те жестоко мстят
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Шли-шли богатыри по острову Буяну, да и проголодались.
— А не пожевать ли нам бананчиков? — весело предложил Иван.
— А пожевать! — дружно откликнулись Илья с Аленой. Мнение мудреца с толмачом спрашивать не стали. Хоть и проявил Кубатай нечаянный героизм, а Смолянин неуместный оптимизм, но все же до богатырей они еще не доросли.
Раскинули богатыри скатерочку, постучали по ней требовательно, И появились яства. Бананы, ананасы, киви, авокадо, огурцы соленые, сала шмат, да медовухи жбан.
Только собрались богатыри голод утолить, как из-за пригорка путник вышел. Насторожился Илья, Алеша за меч взялся, Кубатай сабелькой начал помахивать... Да вдруг Иван-дурак в путника вгляделся, и радостно сообщил:
— Богатыри! То свой, я его на сходке боянской видел! Это боян Воха, что на гишпанском инструменте играет! Воха, иди сюда!
Молодой боян подошел к ним. Гишпанским инструмент висел у него на груди, а за спиной была объемистая торба.
— Откуда ты здесь, Воха?! — приветствовал его Иван. — На острове Буяне, вблизи царства Кащеева?
Боян слегка смутился, но ответил с достоинством:
— Какой же остров Буян, коль не идет по нему боян... А иду я из царства Кащеева. Ходил я к кикиморам да лешим, носил им из Киева сало да медовые пряники. Они мне за то грибков сушеных да огоньков болотных отсыпали. Продам я их на базаре Киевском с выгодой, буду сидеть на лавочке, да былины сочинять.
— С нечистью торгуешь?! — возмутился Кубатай. — Мы, бояны, должны быть выше этого!
— Что ж делать, кушать-то хочется, — вежливо ответил Воха, поглядывая на скатерть-самобранку.
— Садись, отведай нашего угощения! — гостеприимно предложил Иван.
— Не откажусь, — согласился боян. — От самобранки не убудет, а мне накладных расходов меньше.
Достав из-за голенища деревянную ложку он принялся черпать медовуху, закусывая то огурчиком соленым, то бананом сладеньким. Илья хмуро уставился на бояна, и вполголоса сказал:
— Молодой да прыткий. Салабоны дедов ровняют!
— Оставь, Илья, — урезонил его Иван. — Он нам былинок споет свежих!
— Это хорошо, это я люблю, — успокоился Илья, и друзья принялись уплетать кушанье.
Когда самобранка опустела, Илья икнул и важно спросил:
— Ну что, боян, потешишь стариков-защитничков песенкой?
— А че не потешить? — откликнулся насытившийся боян. — Про че спеть вам? Про Соловья-разбойника?
— Нет! — глухо прорычал Илья.
— Может про тварь морскую, медузой называемую, или про корабль пиратский, что к берегу пристать не может?
Илья побагровел.
— Что, боян, и песен у тебя нет нормальных?
— Сымпровизируем, — сообразив, что дело пахнет рукопашной, заявил Воха. — Слушайте.
Подергал он струны гитарные, посмотрел вдаль мечтательно, да и запел:
Богатыри онемели. Алеша помотал головой и прошептал:
— Он же тайны государственные разглашает! Откуда узнал?
А боян пел дальше:
— Не седой он! — заступился за друга Илья.
— Для рифмы, — не прерывая музыки сообщил боян. И продолжил:
— Имен не надо! — крикнул Кубатай, выхватывая саблю. Воха втянул голову в плечи и робко допел:
— Пам-пам...
— Так-то лучше, — отстояв свое инкогнито заявил Кубатай, садясь на место. — Мог бы, между прочим, «боян» спеть — и в рифму было бы, и по сути верно. Эх, учить вас, молодых, еще, не переучить...
Оправившийся Воха продолжал:
— Че-че?! — оторопел Илья, а Кубатай грозно сдвинул брови. Воха торопливо запел заново:
— Вот и стало одним гадом меньше в лучшем из миров!
— Пойдет, — вынес вердикт Кубатай, и мир был восстановлен.
— Не надо! — хлопнул кулаком по скатерти Илья. — Не пей про Добрыню! И так на сердце горестно!
— забормотал Воха. И вдруг, изменившимся голосом, заорал:
— Какой таз? — поразился Иван. Смущенный Воха признался:
— Да нет, это что-то другое. Я это в былину про пиратов вставлю... Слушайте дальше...
— Дальше? — в один голос изумились богатыри. Но бояна уже несло:
Наступила тишина. Нарушил ее Илья Муромец, привстав с места и тихо, но грозно сказав: