— Гапона не трожь, — огрызнулся Владимир. — Какой ни есть, а в домино отменно играет, галстук завязывать умеет, боянов высмеивает знатно. Как придет с повинной, так и разберемся.
Наступило молчание. Нарушил его Емеля, который поглаживая руку Несмеяны, спросил:
— А свадебку когда сыграем?
— Свадебку? Через недельку. Надо бражки наварить, налог свадебный с горожан собрать, ликование народное организовать... — Владимир поочередно загибал пальцы. Потом уставился на Василису и задумчиво произнес: — Что-то о тебе мне Гапончик говорил... Он, конечно, под подозрением, но просьбу его уважим... А! Вспомнил! Мечтал он тебя в сережках самоцветных увидеть, что я тебе на свадьбу дарил! Давненько ты их не носишь.
Василиса незаметно побледнела и, ломая руки, сказала:
— Как скажешь, милый. Одену.
На том и закончился этот содержательный для наших героев день. Оставим же их в тот момент, когда все они, кроме Василисы, похоже, пребывают в приятном расположении духа.
Глава восьмая, в которой сперва выясняется, что бежать некуда, а потом — что этого и не нужно
Долго ли, коротко ли шли богатыри с Иваном да с пленным басурманом, пока не вышли к морю синему.
— Странно мне это, — сказал Илья озадаченно, — думалось, Руси-матушке конца-края нет...
Пленный печенег задергался, явно желая что-то сказать.
— Развязать? — спросил Иван с готовностью.
— Погодь, Ванюша, — остановил его Алеша Попович. — Дай, сперва слово ему смолвлю.
Он строго посмотрел на басурмана:
— Учти, враг, ежели напрасно беспокоишь, вмиг голову снесу, а ежели с пользой — восвояси отпустим. — А Ивану шепнул: — Так и так от лишнего рта избавимся.
Пленник согласно закивал. Дескать, с пользой, с пользой, сказать только дайте!
— Что ж, развяжи его, Ваня, коли жизнь ему недорога, — сказал Алеша и принялся демонстративно водить точильным камнем по лезвию меча.
Иван снял повязку с лица печенега, тот жадно глотнул воздуха и заговорил:
— Я есть картографф, ветрографф и гидрографф собаки-хана печенежского. Весь дорог, рек да порог на Руси знаю...
— Говорил я, не зря языка взяли! — обрадовался Добрыня, — признавайся, тать, где мы можем от гнева княжеского схорониться да предателями не прослыть?!
— Нет у меня разумения сего иметь, — сказал печенег, косясь с опаской на алешин меч. — Могу поведать лишь, как Русь ваш, матушка, устроен. А там вы уж сам решать.
— Давай, пес, рассказывай, — согласился Добрыня.
Разочарованный Алеша вернул было меч в ножны, но когда печенег начал свой рассказ словами — «Русь ваш невелик есть...» — вновь проворно его выдернул и занес над басурманской головой.
— Велик, велик, — пролепетал тот испуганно, — только размером мал.
— То-то, — сказал Алеша, — точнее формулировать надобно. А то, не ровен час, беда случится...
— Мал размером ваш Русь... — снова начал печенег речь свою. И вот что из рассказа сего богатыри узнали.
Русь, оказывается — остров в океане. За неделю его по периметру на добром коне обскакать можно запросто. Четыре реки на острове сем: самая большая — Смородина, поменьше — Волга, Днепр да Москва-река. На реках сих и стольный град Киев стоит, и десяток городишек провинциальных с деревушками окрест. А посередь Смородины опять же островок — Царство Кащеево. В царстве том только малый лесок да болота кусок. И замок самого Кащея еще. Вот и все география русская...
А в недрах земных — ни серебра, ни злата, ни урана какого-никакого. Сплошь — кораллов монолит, лишь слюда есть да графит...
Обидно Ивану стало за землю русскую.
— Что ж вы, печенеги да половцы, так и прете на нас, коль нет у на ничего?
— Есть у вас то, что ни в какой другой земля нет, — ответил басурман искренне: — То скатерть-самобранка, гусли-самогуды, ведьмин студень да прочий хабар! Цену купцы с большой земли за все это дают немеряную. То ль из корысти какой, то ль из интереса научного.
— Вот, значит, что вам надо, — вымолвил доселе молчавший Илья Муромец. — Что ж, и змеи многоглавые за морем не водятся?
— Не водятся, — подтвердил печенег.
— Скучно, знать, живут там.
— Скучно, — согласился тот.
— А зелено-вино-то есть у них?
— Это есть.
— Тогда еще ничего, — кивнул Илья. — Что ж, ладно, Ваня, отпусти ты его с миром. Не досуг нам с ним возиться, своих дел хватает.
Развязал Иван пленника, тот и был таков. Поминай, как звали. А богатыри с Иваном призадумались.
— Некуда нам, братья, и бежать-то, выходит, — сказал Илья после долгого молчания. — Да и негоже нам, богатырям русским, словно татям ночным во степи хорониться. В Киев вертаться надобно, челом князю бить. Какой ни есть, а владыка отечества. Пущай решает — казнить аль миловать... Да и вовсе бежать нам не следовало. С горяча это мы, не подумавши.
На том и порешили.
...Вот входят богатыри в стольный Киев-град, головы понуривши. Смерть лютую чают. Что за диво?! Народ по обочинам стоит, славу им поет, шапочки в небо подкидывает. А глашатай князев вдоль дороги бежит, выкрикивает периодически:
— Внимание, внимание! Слава русским богатырям да дураку Ивану — за компанию!
— Видать совсем обнаглел собака-князь, — нахмурился Илья. — Указ издал, что б встречали нас с почестями. Заманивает.
Когда глашатай в очередной раз пробегал мимо богатырей, Илья изловчился и поймал его за шкирку.
— Признавайся, злыдень, издал князь указ? — спросил он грозно, придвинув лицо глашатая к своему, нос к носу.
— Издал, — прохрипел тот.
— И о чем сей указ?
— О том, чтоб вас, как в Киев воротитесь, встречать с почестями.
— Так я и думал, — с торжеством и обреченностью одновременно произнес Илья, отпуская глашатая. Тот быстренько отполз в сторону — от копыт подальше.
— Слыхали? — обернулся Илья к остальным.
Алеша печально кивнул. А Добрыня изрек:
— Сказал бы я, что о князе нашем думаю, да благородство не позволяет.
Алеша, соглашаясь, вновь печально кивнул.
«Ну, снова про политику начали, — подумал Иван. — Опять беды не миновать...» И предпринял попытку отвратить неминуемое:
— Братцы, мы ж с повинной идем!..
— Молчи, сопляк! — осадил его Илья решительно. — Я передумал. С боем к князю пойду.
— Один за всех! — обрадованно вскричал Алеша.
— И все за одного, — отозвались богатыри и пришпорили коней.
Иван, не зная, что и думать, помчался следом. Не казнят, так на Несмеяне поженят. Хрен редьки не слаще...
А народ все шапки кидал.
...В терем княжеский влетели они, не слезая с коней. Вмиг сени миновали и ворвались в гридни столовые. А там — пир горой! Гостей да собутыльничков — видимо-невидимо!
Как узрел Владимир Красно Солнышко богатырей с мечами наголо, потемнел челом. Но сдержался, встал с кубком в руках и таковы слова молвил:
И, сказав сие, опрокинул князь чашу, а затем поклон богатырям отвесил.
Богатыри стояли потупясь. Правду князь говорит али ерничает?
Тишина над столом воцарилася.
«Ерничает, — решил все же Илья, — издевается». И открыл было рот, чтобы как-нибудь пообиднее князя оскорбить, но тут же и закрыл. Только выдавил:
— О-о!.. — и пальцем на Емелю указал.
Богатыри и Иван уставились в указанном направлении.
А Емеля начал было под стол сползать, но понял, что это его не спасет и закричал истошно:
— Ребята?! Приехали?! А мы тут пьем за вас, ей богу! Садитесь! Ну че вы как не родные-то, а?!
Иван-дурак вмиг прослезился. И тоже закричал:
— Емеля! Брат! А мы уж думали, погиб ты! А ты, значит... ты значит... — И тут до него дошло: — А ты убег, значит? И трофеи, ирод, прихватил?!!
— Да ты что, Ваня! Как ты мог подумать? — очень правдоподобно оскорбился Емеля. — Не убег я, а о подвиге вашем князю сообщить поспешил. А трофеи захватил, как вещественное доказательство.
— Ну, не так, зятек, все было, положим, — тихонько сказал ему князь. А во всеуслышание продолжил: — Ты, Иван, говори, говори, да не заговаривайся! Емеля со дня на день зятем моим будет!
— Зятем?! — обрадовался Иван. — Добился, значит, своего! Выходит, князь, за меня ты свою дочку отдавать не станешь уже?
— За тебя? — презрительно фыркнул Владимир, словно такого разговора никогда и не было. — Ну, ты, Иван, загнул! Ты, спору нет, герой, конечно... Однако ж, если б я за каждого героя дочь свою отдавал... Она б у меня давно б уж сама матерью-героиней стала!
Тут сидящие за столом громогласно заржали, и обстановка окончательно разрядилась. Богатыри сунув мечи в ножны и соскочив с коней, коих дворовые сейчас же из гридней вывели, уселись за стол подле князя и присоединились к общему веселью.
Тут сидящие за столом громогласно заржали, и обстановка окончательно разрядилась. Богатыри сунув мечи в ножны и соскочив с коней, коих дворовые сейчас же из гридней вывели, уселись за стол подле князя и присоединились к общему веселью.
Лишь Добрыня Никитич невесел был. И Ивану ясна была грусть его. Знать, опять он хотел у Владимира сватать деву Забаву Путятишну. Думал, князь не откажет на радости... Да Ивану услышал он отповедь и просить не решился зазнобушки. Убоялся облома позорного.
А веселье катилось своей чередой. Вот уже Емеля через стол полез с дураком целоваться, вот Алеша свой коронный тост — «за прелестных дам» — произносит... Вот, невесть откуда взявшийся, боян Лапкин славу трем богатырям кричит. Вот Владимир-князь, с Ильей обнявшись, признается клятвенно: «Да, прав ты, Илюша, собака я!» А тот в ответ: «Да ведь и сам я, князь, собака!..» И пьют они на брудершафт, икрой заморской, баклажановой, закусывая...
Тут было выполз Иван-дурак из-за стола — к Марье-искуснице потянуло, да остановил его князь гневным окриком:
— Куда это ты, добрый молодец, намылился?! Аль не сладко тебе мое кушанье?
— Сладко, княже, — принялся оправдываться Иван, — да дел по горло...
— Нет уж, ты постой! И у меня к тебе дело есть! Подь-ка сюда!
Приблизился Иван к князю опасливо.
— А ну-ка, молодец, примерь сей шелом на буйную свою головушку, — протянул князь ему богатырский головной убор.
Одел Иван шлем, тут Владимир невесть откуда булаву трехпудовую выхватил и ударил его по головушке. Засверкали в глазах дурака звездочки.
— Будь же богатырем княжеским отныне! — воскликнул Владимир. Иван, ошеломленный, под гогот сотоварищей, шатаясь, двинулся к выходу. Не понял еще счастья своего богатырского.
И лишь снаружи, на воздухе, опомнился: «Богатырь! Я — богатырь! Сбылось повеление отцовское! Сбылась мечта моя заветная!..» И с мыслею этой кинулся он со всех ног к месту своего проживания.
— Маша! Маша! Богатырь я! — закричал он с порога.
Словно солнышко ясное выглянуло. То Марья-искусница из светелки своей выплыла:
— Здравствуй, здравствуй, мой милый Иванушка. Люб ты был мне еще в добрых молодцах, а теперь — просто словом не вымолвишь. — И раскрыла девичьи объятия.
Шагнул Иван через порог, руки пошире расставив, да запнулся и рухнул, до объятий не дойдя.
— Ужель ты, Ванюша, во хмелю ко мне явился?! — воскликнула Марья, склонясь перед ним и принюхиваясь.
— Во хмелю, — покаялся Иван-дурак.
— А скажи-ка мне честно, Иванушка, — продолжала она подозрительно, — в ванне долго сидеть ты не любишь ли?
— Вот этого за мной, ей богу, не водится! — обрадовался Иван. — Я совсем в этом толку не ведаю: в детстве сажа мне в кожу так въелася, что отмыть все равно не сумею я!
— Слава богу, а то испугалась я, — вновь расцвела Марья, — а что черненький, даже мне нравится.
Сказав сие, наклонилась Марья пониже, тут и облобызал Иван ее в губы жаркие.
Вдруг взгрустнула Марья:
— Вот и с Черномором у меня все так же хорошо начиналось...
— Эх, Маша, нам ли быть в печали! — воскликнул Иван, поднимаясь: — Я теперь — богатырь, ты — вдова богатырская! Был бы жив Черномор, он бы за тебя порадовался!
Он уселся на табурет, а Марья, хоть и усомнилась в верности последних слов его, но промолчала благоразумно, достала из кармана пригоршню семечек и принялись они их лузгать, друг другу в глаза заглядывая, улыбаясь и жмурясь от удовольствия.
Засим и оставим их.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ СЕРЕЖКИ ВАСИЛИСЫ
Глава первая, где Иванов авторитет растет неописуемо
Много воды утекло с тех пор, как Ивана в богатыри посвятили... Хотя, не так уж и много, вообще-то. Всего три дня прошло. Думал наш герой, счастью его конца не будет: днем он на службу богатырскую ходит — в караул аль в патруль, вечером его Марья ласковая ждет — борщом кормит, пельменями, бататами да грибочками солеными.
А надобно отметить, что Марья ко дворцу княжескому близка была. С какого боку, Иван не ведал: от вопросов его уклонялась она искусно.
И вот, на третий вечер столь идиллического их существования таковы слова Марьюшка сказывала:
— Ваня. Дело к тебе есть секретное. Государственной, стало быть, важности.
— Да я завсегда, партизанка ты моя, — потянулся к ней Иван.
— Да не про то я, Ванечка, — отстранилась она ласково. — Я серьезно. Некое лицо высокопоставленное ночью нынешней встречи ждет с тобой.
— А зачем?
— Так ведь слава о тебе по всей Руси идет: нет в земле нашей воина доблестней.
Приосанился Иван:
— Когда идем-то?
Марья улыбнулась чуть заметно и ответила:
— Ровно в полночь туда и сведу тебя.
...Вот и время пришло. В тишине ночи перекликались кукушка и передразнивающий ее попугай. Иван да Марья крадучись добрались до палат княжеских.
Марья крикнула кряквой.
— Ты чего? — удивился Иван. Но тут же и сам сообразил, что крик ее — знак условный. Оттого, что из верхнего окошка терема выпала, разворачиваясь на лету, веревочная лестница.
— Ступай, Ванюша, — благословила его Марья, — я на стреме.
И Иван полез. Однако через несколько ступенек подумалось ему: «Ежели Марья там, внизу, маячить будет, только внимание чье-нибудь привлечет». Он обернулся и сказал тихонько:
— Вот что, Маша. Как лесенку наверх подниму, ступай домой. Поесть приготовь.
— Хорошо, — отозвалась она снизу.
«Искусница!» — подумал Иван с умилением. А затем, продолжая подниматься, вот о чем стал голову ломать: «Кто же это встретиться со мной желает? Может Несмеяна, все-таки, не Емелю а меня любит?.. Нет, к ней бы меня Маша не отправила. Князь? А чего ж тайком? Мог бы и так к себе вызвать... Али Забава Путятишна? Нет, Забава Добрыню призвала бы! Эх, что гадать, чему быть, того не миновать?»
Так решил Иван, добравшись до окна заветного. И тут же чуть было обратно на землю не свалился. Насилу удержался, увидев, кто его встречает. Василиса Премудрая! Она же — Прекрасная!
— Исполать тебе, богатырь! — приветствовала Ивана-дурака примадонна киевская, помогая ему затянуть лесенку наверх.
— Угу, — буркнул он в ответ, иных слов с испугу не найдя.
«Ужель полюбила меня Василиса?!» — пронеслось в головушке Ивановой. «Ох, беда, беда, коль узнает князь!.. Однако и радость немалая! Такую покровительницу иметь! Ну, Иван, вот он миг: хватай судьбу свою, пока сама в руки просится. Или пан, или пропал.»
И, не медля боле, чтобы не дать страху да сомнениям в душу закрасться, спрыгнул Иван с подоконника да и заключил Василису в объятья свои богатырские.
— Стра... — вскрикнула было Василиса, да сама себе рукой рот зажала.
— Правильно, Василисушка, зачем нам стража-то? — зашептал Иван горячо, нащупывая на спине ее шнурок от корсета.
И тут, продолжая одну руку к устам прижимать, другой, свободной, отвесила княжна герою нашему такую затрещину, какая и Илье Муромцу честь бы сделала.
«Баба-то с норовом», — подумал Иван и, потеряв сознание, рухнул на пол.
...Очнулся он уже на перине пуховой. На щеке — примочка медвяная. Василиса подле сидит — на пуфике. Увидев, что Иван глаза открыл, улыбнулась она озорно ему, приговаривая:
— Ай да богатырь! Ай да смельчак! Такой ни огня, ни пучины морской не убоится. Верна, видать, Марьина рекомендация!
От затрещины в голове Ивановой что-то перемкнулось.
— И не убоюсь! — вскричал он обиженно. — И тебя не убоюсь! Коль не люб я тебе — так и скажи: «Не люб!» А чего руки-то распускать?
— Ну хватит уже, Иван, — с легким раздражением в голосе сказала Василиса. — Пора, видно, объясниться нам. Ты, сдается, втемяшил себе в голову, что в полюбовники я тебя призвала?
— Ан нет? — спросил Иван насмешливо.
Василиса чуть от него отодвинулась.
— Вот что, богатырь. Ежели еще хоть пальцем меня коснешься — пеняй на себя.
Тут в голове Ивана перемкнуло в обратную сторону, и он, с полной ясностью, осознал свое положение. «Так», — подумал он. «Ежели голову отсюда на плечах унесу — Богородице свечку поставлю. Большую.»
— Ай, прости меня дурака, Василисушка! Не имел я оскорбить тебя помысла! — воскликнул он, приподнимаясь на локтях.
— Любовью оскорбить нельзя, — произнесла княжна наставительно и положила свою руку ему на плечо. — Лежи уж. И слушай. Служба мне твоя нужна. Коль сумеешь сослужить ее — прощу тебя. Не сумеешь...
— Да я!.. — вновь попытался Иван подняться.
— Лежать! — рявкнула Василиса. Иван перепуганно вытянулся на перине. — Вот так-то лучше. Итак, приступим к инструктажу. Через три дня дочь моя, Несмеяна, под венец с Емелею идет. Слыхал о том?
— Слыхал, как же! Но на Емелю я руки не подниму, не проси даже! Брат он мне названный!
— Да Емеля-то мне по нраву пришелся, — успокоила его Василиса. — Загвоздка в том, что на свадьбе той Владимир меня в серьгах, им подаренных, видеть желает. А их нет у меня.