Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк 9 стр.


Траутенаугассе – маленькая тихая улочка с невзрачными домишками. Штайнер внимательно осмотрел дом N27. Дом ничем не отличался от других, но Штайнеру он показался особенно отвратительным. Потом он немного отошел от дома и стал ждать.

Полицейский Шефер вышел, торопясь, и чинно застучал каблуками по улице. Штайнер двинулся навстречу с таким расчетом, чтобы сойтись с ним на темном участке. Проходя мимо, он сильно толкнул его плечом.

Шефер пошатнулся.

– Вы что, напились? – зарычал он. – Не видите, что перед вами полицейский при исполнении служебных обязанностей!

– Нет, – ответил Штайнер. – Я вижу только жалкое собачье отродье! Собачье отродье! Понял?

На момент Шефер потерял дар речи.

– Послушайте, – наконец вымолвил он. – Вы сошли с ума. Вы за это поплатитесь! Живо в полицию!

Он попытался вытащить револьвер. Штайнер ногой ударил его по руке, мгновенно подскочил и ладонью стал хлестать его по щекам, по правой, по левой, снова по правой, – самое позорное оскорбление, какое можно нанести мужчине.

Полицейский захрипел и бросился на него. Штайнер отскочил в сторону и со всего размаха ударил Шефера левой рукой в нос, из которого сразу хлынула кровь.

– Выродок! – зарычал он. – Вонючее дерьмо! Трусливая падаль!

Он снова коротко ударил полицейского прямо в губы и почувствовал, как зубы хрустнули под кулаком. Шефер зашатался.

– На помощь! – крикнул он приглушенно.

– Заткнись! – буркнул Штайнер и нанес ему правой рукой удар в подбородок, а сразу вслед за этим – точный, быстрый удар левой в солнечное сплетение. Шефер квакнул «и столбом грохнулся оземь.

В некоторых окнах зажегся свет.

– Что там опять стряслось? – раздался чей-то голос.

– Ничего, – ответил Штайнер из темноты. – Это всего лишь пьяный.

– Хоть бы черт побрал этих пьянчуг! – сердито крикнул голос. – Отведите его в полицию!

– Я как раз и собираюсь это сделать.

– Залепите ему сперва по пьяной морде!

Окно захлопнулось. Штайнер ухмыльнулся и исчез за ближайшим углом. Он был уверен: в темноте Шефер не узнал его. Тем более, что усы сбриты. Он сворачивал с одной улицы в другую, пока не достиг более оживленного района. Здесь он пошел медленнее.

«Великолепно… и в то же время противно, – подумал он. – Смешная мелкая месть. Но она возмещает годы бегства и унижений. Надо мстить, если предоставляется случай».

Он остановился перед фонарем и достал свой паспорт. «Иоганн Губер! Рабочий! Ты умер и гниешь в земле где-то под Грацем, но твой паспорт жив и действителен для властей. Я, Йозеф Штайнер, жив, но у меня нет паспорта, и я для властей мертв. – Он засмеялся. – Давай поменяемся, Иоганн Губер! Отдай мне свою бумажную жизнь и возьми мою беспаспортную смерть! Если нам не помогают живые, – пусть помогают мертвые!»

6

В воскресенье Керн вернулся в отель только вечером; в комнате он натолкнулся на Марилла, тот был чрезвычайно взволнован.

– Наконец хоть кто-то! – вскричал он. – Проклятая дыра, в которой как раз сегодня я не могу найти ни одной падали! Все разбежались! Даже проклятый хозяин!

– Что случилось? – спросил Керн.

– Вы не знаете, где живет акушерка? Или врач, какой-нибудь врач по женским болезням, или еще кто-нибудь в этом роде?

– Нет, не знаю.

– Конечно, вы не знаете! – Марилл уставился на него. – Вы же еще порядочный человек, Керн. Пойдемте со мной. Кто-нибудь должен остаться у женщины. Тогда я побегу и найду акушерку. Вы можете это сделать?

– Что?

– Присмотреть, чтобы она не очень волновалась! Поговорить с ней. Что-нибудь сделать!

И он потащил ничего не понимающего Керна вдоль по коридору, в нижний этаж, и открыл дверь в маленькую комнатку, где, кроме кровати, почти ничего больше не было. На кровати стонала женщина.

– Седьмой месяц. Наверно, преждевременные роды! Успокойте ее, как можете. Я позову врача.

Он исчез, прежде чем Керн успел что-либо ответить.

Женщина на кровати стонала. Керн на цыпочках подошел к ней.

– Вам дать что-нибудь? – спросил он.

Женщина продолжала стонать. У нее были светлые блеклые волосы, совершенно мокрые от пота, и посеревшее лицо, на котором удивительно отчетливо выступили веснушки. Глаза закатились, за полуопущенными ресницами виднелся только белок. Тонкие губы были приоткрыты, зубы обнажены и плотно сжаты. В полумраке комнаты они словно светились…

– Вам дать что-нибудь? – спросил Керн еще раз.

Он огляделся. На стуле валялся дешевый тонкий пыльник. Перед кроватью стояла пара стоптанных туфель. Женщина лежала, распростершись, прямо в одежде. На столе стояла бутылка с водой, а рядом с умывальником – чемодан.

Женщина стонала. Керн не знал, что делать. А потом женщина заметалась. Керн вспомнил о том, что ему сказал Марилл, и то немногое, чему научился за год в университете. Он попытался придержать ее за плечи. Но это было все равно, что удержать змею, она выскальзывала и вырывалась; внезапно она вскинула ладони вверх и в то же мгновение крепко вцепилась в его руки.

Он стоял, как прикованный. Он бы никогда не поверил, что у женщины может быть такая сила. Она медленно повернула голову, словно та была у нее на шарнирах, и тяжело застонала; Керну казалось, будто стоны идут из-под земли.

Тело вздрогнуло, и Керн внезапно увидел, как из-под сбившегося покрывала на простыне проступило темно-красное пятно, оно расширялось, становилось все больше и больше. Он пытался освободиться, но женщина держала его, как в железных тисках. Будто завороженный, смотрел он на пятно, которое превращалось в широкую красную полосу; наконец, кровь достигла края простыни и начала капать на пол, скапливаясь в темную лужу.

– Отпустите! Отпустите меня! – Керн не решался двинуть руками, иначе ему пришлось бы встряхнуть тело женщины. – Отпустите! – выдавил он из себя. – Отпустите!

Внезапно тело женщины безвольно обмякло. Она разжала руки и упала на подушки. Керн схватил покрывало и немного его приподнял. Струйка крови вырвалась наружу и пролилась на пол. Керн вскочил и помчался наверх, в комнату, где жила Рут Голланд.

Она была дома. В комнате, кроме нее, никого не было, а она сидела на кровати среди раскрытых книг.

– Пойдемте! – вскричал Керн. – Внизу… женщина… истекает кровью.

Они помчались вниз. В комнате стало темнее. В окне загорелась вечерняя заря, она бросала мрачный отсвет на пол и стол. Красное отражение рубином играло в бутылке с водой. Женщина лежала совсем тихо. Казалось, она больше не дышит.

Рут Голланд приподняла покрывало. Женщина буквально плавала в крови.

– Зажгите свет! – крикнула девушка.

Керн побежал к выключателю. Свет тусклой лампочки, смешавшись с вечерней зарей, едва осветил комнату. Женщина лежала в этом желтовато-красном чаду. Казалось, от нее остался лишь бесформенный живот и сбившаяся, вся в крови, одежда, из-под которой торчали ноги со сползшими черными чулками – неестественно вывернутые и безжизненные.

– Дайте полотенце! Надо остановить кровь! Может, вы найдете что-нибудь!

Керн видел, как Рут засучила рукава и пыталась стянуть с женщины одежду. Керн подал ей с умывальника полотенце.

– Врач должен прийти с минуты на минуту. Марилл побежал за ним.

Он начал искать что-нибудь для перевязки и в спешке опрокинул чемодан.

– Давайте что подвернется! – крикнула Рут.

Из чемодана вывалился целый ворох белья для малютки: рубашонки, пеленки, платки, а среди них – несколько вязаных шерстяных распашонок, розовых и голубых, украшенных бантиками и шелком. Одна еще не была готова: из нее торчали вязальные спицы. Моток мягкой голубой шерсти выпал и бесшумно покатился по полу.

– Давайте! – Рут отбросила кровавое полотенце. Керн подал ей пеленки и платки. И тут он услышал шаги на лестнице.

Сразу вслед за этим распахнулась дверь, и в комнату вошел Марилл с врачом.

– Ну, что здесь?.. Черт возьми!

Врач шагнул к кровати, отстранил Рут, наклонился над женщиной. Через некоторое время он повернулся к Мариллу.

– Срочно позвоните по номеру 2167. Скажите Брауну, чтобы он немедленно приехал и привез все для наркоза, операция Брэкстона-Хикса. Понятно? И все, чтобы остановить кровотечение.

– Хорошо.

Врач огляделся.

– Вы можете идти, – сказал он Керну. – Фрейлейн останется здесь. Принесите воды! Дайте мой портфель!

Другой врач появился через десять минут. С помощью Керна и людей, подошедших за это время, помещение рядом с комнатой, где лежала женщина, превратили в операционную. Кровати сдвинули в сторону, столы придвинули друг к другу, подготовили инструменты. Хозяин принес самые яркие лампочки, которые только у него нашлись, и ввинтил их.

– Живо! Живо!

– Живо! Живо!

Первый врач просто бушевал от нетерпения. Он накинул белый халат и попросил Рут, чтобы та завязала тесемки.

– Наденьте и на себя! – Он бросил ей халат. – Может, вы нам здесь понадобитесь. Вы сможете смотреть на кровь? Вам не станет плохо?

– Нет, – ответила Рут.

– Хорошо. Молодец!

– Может быть, я тоже могу чем-нибудь помочь? – спросил Керн. – Я изучал медицину, два семестра.

– Сейчас – нет, – врач посмотрел на инструменты. – Начнем.

Свет отражался в его лысине. Дверь была занавешена. Четверо мужчин понесли кровать с тихо стонущей женщиной через коридор в операционную. Глаза женщины были широко раскрыты. Бесцветные губы дрожали.

– Ну, беритесь! – командовал врач. – Приподнимите! Осторожно, черт возьми!

Женщина оказалась тяжелой. У Керна на лбу выступил пот. Его взгляд встретился со взглядом Рут. Она была спокойна, но побледнела и так изменилась, что он едва ее узнал. Сейчас она принадлежала этой женщине, истекающей кровью.

– Так, а теперь уходите все, кому здесь нечего делать! – резко сказал лысый врач. Он взял руку женщины. – Вам не будет больно. Это очень легко,

– внезапно заговорил он материнским голосом.

– Ребенок должен жить – прошептала женщина.

– Оба, оба будете жить, – мягко ответил, врач.

– Ребенок…

– Мы его только немного повернем, плечиками вперед. Тогда он молнией выйдет. Только спокойно, совсем спокойно. Наркоз!

Керн, Марилл и еще несколько обитателей отеля стояли в опустевшей комнате женщины. Они ждали, когда могут понадобиться снова. Из соседней комнаты доносилось приглушенное бормотание врачей. На полу были разбросаны розовые и голубые вязаные «распашонки.

– Роды, – сказал Марилл Керну. – Так бывает всегда, когда человек появляется на свет… Кровь, кровь и крик! Понимаете, Керн?

– Да.

– Нет, – сказал Марилл. – Не понимаете. Ни вы, ни я. Только женщина, только женщина может ронять это. Вы не чувствуете себя свиньей?

– Нет.

– Правда? А я чувствую. – Марилл протер очки и посмотрел на Керна. – Вы уже спали с женщиной? Нет? Если бы спали, вы бы тоже чувствовали себя свиньей. Здесь можно где-нибудь достать рюмку водки?

Из глубины комнаты появился кельнер.

– Принесите полбутылки коньяка, – сказал Марилл. – Да-да, у меня есть деньги. Тащите быстрее!

Кельнер исчез. За ним – хозяин и двое других. Керн и Марилл остались одни.

– Присядем к окну, – предложил Марилл. Он показал на заходящее солнце.

– Красиво, правда?

Керн кивнул.

– Да, – сказал Марилл. – Все рядом друг с другом. Это что – сирень, там внизу, в саду?

– Да.

– Сирень и эфир. Кровь и коньяк! Ну, прозит!

– Я принес четыре рюмки, господин Марилл, – сказал кельнер и поставил поднос на стол. – Я думал, может… – Он кивнул головой в сторону соседней комнаты.

– Хорошо, – Марилл наполнил две рюмки. – Вы пьете?

– Немного.

– Еврейский порок. Они все трезвенники. Зато они больше разбираются в женщинах. Но женщины не хотят, чтобы их понимали. Прозит!

– Прозит!

Керн выпил. После коньяка он почувствовал себя лучше.

– Это что, только преждевременные роды?

– Да. На четыре недели раньше. От перенапряжения. Поездки, пересадки, волнения, беготня и тому подобное, понимаете? В таком положении женщины не должны этого делать.

– А зачем она это делала?

Марилл снова наполнил рюмки.

– Зачем? – переспросил он. – Потому что хотела, чтобы ребенок был чехом. Потому что она не хотела, чтобы уже в школе на него плевали и обзывали вонючим жиденком.

– Я понимаю, – сказал Керн. – А ее муж не убежал вместе с ней?

– Мужа несколько лет назад посадили за решетку. И знаете – за что? За то, что у него было собственное дело, и потому, что он был усерднее и прилежнее, чем его конкурент на соседнем углу. Что тогда делает конкурент? Он идет в полицию и доносит на работягу: речи, направленные против правительства, руготня или коммунистические идеи. Что-нибудь. Затем мужа сажают за решетку, а конкурент забирает себе его клиентуру. Соображаете?

– Это мне знакомо, – сказал Керн.

Марилл выпил свой коньяк.

– Жестокий век. Мир завоевывается пушками и бомбардировщиками, человечность – концлагерями и погромами. Мы живем в такие времена, когда все перевернулось. Керн. Агрессоры считаются сейчас защитниками мира, а те, кого травят и гонят, – врагами мира. И есть целые народы, которые верят этому!

Через полчаса из соседней комнаты донесся пронзительный квакающий плач.

– Черт возьми! – сказал Марилл. – Они сделали свое дело. В мире стало одним чехом больше. Давайте поднимем бокалы по этому поводу! В честь великого таинства мира. Рождения! Вы знаете, почему оно – таинство? Потому что вслед за ним следует смерть. Прозит!

Открылась дверь. Вошел второй врач, весь в поту, обрызганный кровью. В руках он нес нечто красное, которое квакало и которое он хлопал по спинке.

– Живет, – пробормотал он. – Здесь есть что-нибудь?.. – Он схватил несколько платков. – В крайнем случае, сойдет. Фрейлейн!

Он передал ребенка и платки Рут.

– Выкупайте и запеленайте… не очень туго… старуха знает, как это делать. Хозяйка отеля. И уходите быстрее, здесь запах эфира. Все делайте в ванной.

Рут взяла ребенка. Ее глаза показались Керну в два раза больше, чем обычно. Врач уселся за стол.

– Найдется рюмка коньяку?

Марилл налил ему рюмку.

– Скажите, какое состояние бывает у врача, – спросил он, – когда он видит, что создаются бомбардировщики и пушки, а не больницы? Ведь первые предназначены только для того, чтобы заполнять вторые.

Врач поднял голову.

– Отвратительное, – ответил он, – отвратительное! Прекрасная задача – штопать людей, применяя все свое великое искусство с тем, чтобы их с величайшим варварством снова разрывали на куски. Почему их не убивать сразу, когда они еще дети? Это же много проще!

– Послушайте, любезнейший, – ответил депутат рейхстага Марилл. – Умерщвлять детей – это убийство. Умерщвлять взрослых – это дело национальной чести. В следующей войне будет участвовать много женщин и детей. Холеру мы искоренили, а ведь это – безобидное явление по сравнению с небольшой войной.

– Браун! – крикнул врач из соседней комнаты. – Быстро!

– Иду!

– Черт возьми! Кажется, не все гладко, – сказал Марилл.

Через некоторое время Браун вернулся. Щеки его ввалились.

– Разрыв в шейке матки, – сказал он, – Сделать ничего нельзя. Женщина истекает кровью.

– Ничего нельзя сделать?

– Ничего. Уже все перепробовали. Кровь продолжает идти.

– А вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут. Она стояла в дверях. – Вы можете взять мою.

Врач покачал головой.

– Не поможет, девочка. Если кровь не перестанет…

Он ушел. Дверь осталась открытой. Ее светлый четырехугольник казался призрачным. Все сидели молча. Тяжело передвигая ноги, вошел кельнер.

– Можно убрать?

– Нет.

– Хотите чего-нибудь выпить? – спросил Марилл Рут.

Она покачала головой.

– Все-таки выпейте немного. Будет лучше. – Он налил ей полрюмки.

Стало темно. Только на горизонте над крышами продолжали еще мерцать, зеленовато и оранжево, последние слабые отблески. В них, словно медная монета, плавала бледная луна, изъеденная пятнами. С улицы слышались голоса. Громкие, довольные и ничего не подозревающие голоса. Внезапно Керн вспомнил о словах Штайнера: «Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Вздох облегчения, что это не ты и не тот, кого ты любишь». Он взглянул на Рут. Он уже не мог видеть ее лица.

Марилл прислушался.

– Что это?

В наступающем вечере послышался сочный, протяжный звук скрипки. Он затих, начал снова нарастать, поднялся вверх – победно и упрямо; потом заискрились рулады, все нежнее и нежнее, и, наконец, полилась мелодия – незатейливая и печальная, как утопающий вечер.

– Это здесь, в отеле, – сказал Марилл и посмотрел в окно. – Над нами, в четвертом этаже.

– Мне кажется, я знак», кто это, – ответил Керн. – Это скрипач, которого я уже однажды слушал. Я не знал, что он тоже здесь живет.

– Это не обычный скрипач. Он играет слишком хорошо.

– Может, мне подняться и сказать ему, чтобы он перестал?

– Зачем?

Керн уже сделал движение, намереваясь выйти. Очки Марилла блеснули.

– Нет. Зачем? Быть печальным можно в любое время. А смерть окружает нас везде. Все это идет рядом друг с другом.

Они сидели и слушали. Прошло много времени, наконец из соседней комнаты вышел Браун.

– Все, – сказал он. – Она не очень страдала. Узнала только, что ребенок жив. Мы успели ей это сказать.

Назад Дальше