— Вы можете также, я полагаю, снять их у убитого?
— Я мог бы, — отвечает Лоран с елеем в голосе, — если бы тело было в моем распоряжении.
При виде вопросительного взгляда Валласа он спрашивает:
— Вы разве не в курсе? Труп у меня забрали одновременно с руководством расследованием. Я думал, что это было сделано в угоду той службы, которая вас послала.
Валлас явно удивлен. Может, этим делом занимаются другие отделы? Это предположение Лоран принимает с явным удовлетворением. Он ждет, положив ладони на стол; в доброжелательном выражении его лица проглядывает сочувствие. Не настаивая на этом моменте, Валлас продолжает:
— Вы говорили, что раненый Дюпон позвал старую служанку со второго этажа; чтобы она его услышала, несмотря на свою глухоту, ему пришлось, наверное, сильно кричать. Тем не менее доктор показывает, что он был очень ослаблен из-за своего ранения, почти без сознания.
— Да, знаю; здесь, похоже, есть противоречие; но, возможно, ему достало сил пойти взять свой револьвер и позвать на помощь, а потом он потерял много крови, пока дожидался скорой помощи: на кровати осталось довольно внушительное пятно. Во всяком случае, он не был без сознания, когда приехал доктор, поскольку он ему якобы заявил, что не запомнил, как выглядел нападавший. В опубликованной в прессе заметке все перепутали: только после операции раненый не пришел в сознание. Впрочем, ясно, что вам следует повидаться с этим доктором. Вы должны также попросить уточнить кое-что эту даму, мадам… (он заглядывает в одну из бумажек досье) мадам Смит; ее объяснения были скорее путаными: главное, она рассказала во всех подробностях историю с неисправным телефоном, которая, кажется, не имеет отношения к делу — по крайней мере на первый взгляд. Инспектора не стали настаивать, решив подождать, пока она успокоится; они ей даже не сказали, что ее хозяин мертв.
Какой-то момент оба мужчины сидят молча. Первым заговаривает комиссар, слегка массируя фаланги большого пальца.
— Знаете, он вполне мог покончить с собой. Он пустил себе пулю — или несколько, — так и не убив себя; потом передумал, как это часто бывает, и позвал на помощь, пытаясь представить свою неудавшуюся попытку как нападение. Или же — и это больше соответствовало бы тому, что известно о его характере — он подготовил эту мизансцену заранее, и ему удалось нанести себе смертельную рану, которая дает ему несколько минут жизни, чтобы успеть оставить публике миф об убийстве. Весьма трудно, скажете вы, рассчитать с такой точностью последствия выстрела из револьвера; может быть, он пустил в себя вторую пулю, пока служанка ходила вызывать доктора. Это был странный человек, во многих отношениях.
— Должно быть, возможно проверить эти гипотезы по расположению пулевых отверстий, — замечает Валлас.
— Да, иногда такое возможно. Мы имели бы тогда результаты баллистической экспертизы и оружия так называемой жертвы. Но лично я ничем не располагаю, кроме свидетельства о смерти, присланного сегодня утром доктором; на настоящий момент это единственный достоверный документ. Подозрительные отпечатки пальцев могут принадлежать кому угодно, кто приходил днем без ведома служанки; что же касается маленькой двери, о которой она рассказывала инспекторам, то ее вполне могло открыть ветром.
— Вы на самом деле считаете, что Дюпон покончил с собой?
— Я ничего не считаю. Я нахожу, что в этом нет ничего невозможного, если судить по имеющимся у нас данным. Это свидетельство о смерти, которое, впрочем, составлено по всем правилам, не содержит в себе никакого указания относительно характера ранения, которое привело к смерти; и показания доктора и служанки, данные вчера вечером, слишком расплывчаты в этом отношении, как вы заметили. Вам следует прежде всего прояснить эти детали. В крайнем случае, вы могли бы получить от столичного судебно-медицинского эксперта интересующие вас дополнительные сведения.
Валлас говорит:
— Конечно же, ваша помощь облегчила бы мою задачу.
— Но вы можете на меня рассчитывать, мсье. Как только вам потребуется кого-нибудь арестовать, я пришлю вам двух-трех крепких ребят. Жду с нетерпением вашего звонка; мой номер сто двадцать четыре — двадцать четыре, это прямая линия.
Румяная физиономия расплывается в улыбке. Маленькие ручки выставлены на столе, ладони вытянуты, пальцы растопырены. Валлас пишет: «К. Лоран, 124-24». Прямая линия, которая связывает его с чем?
Валлас снова оценивает, насколько он изолирован. Последние велосипедисты удаляются группой к своей работе; оставшись один, поддерживаемый лишь слабым поручнем, он отпускает и эту опору и пускается в путь по пустынным улицам в выбранном им направлении. Никто, по-видимому, не интересуется его делами: двери остаются закрытыми, ни одно лицо не выглядывает из окна, чтобы посмотреть, как он идет. Тем не менее его присутствие здесь необходимо: никто, кроме него, не занимается этим убийством. Это его дело; его прислали издалека, чтобы довести дело до конца.
Комиссар, как и рабочие сегодня утром, смотрит на него с удивлением — может быть, враждебностью — и отворачивается: его роль на этом закончена; у него нет доступа по другую сторону кирпичных стен, туда, где развертывается эта история; его рассуждения нацелены лишь на то, чтобы дать почувствовать Валласу почти совершенную невозможность туда проникнуть. Но Валлас не теряет веры. Несмотря на то, что на первый взгляд ему будет еще труднее — чужой в этом городе и не посвященный ни в его секреты, ни в его обходные пути, — он знает, что его прислали сюда не просто так: как только найдется какая-нибудь зацепка, он без всяких колебаний дойдет до самого конца.
Он спрашивает для очистки совести:
— Что бы вы предприняли, если бы продолжили расследование?
— Оно не по моему ведомству, — отвечает комиссар, — как раз поэтому его у меня и забрали.
— Какова же тогда роль полиции, по вашему мнению?
Лоран чуть энергичнее потирает руки.
— Мы удерживаем злоумышленников в определенных рамках, которые более или менее зафиксированы законом.
— Ну и?..
— Этот злоумышленник нам не дается, он не входит в категорию обычных преступников. Я знаю всех бандитов этого города: они у меня под номерами на карточках; я их арестовываю, когда они забывают об условностях, налагаемых на них обществом. Если бы один из них убил Дюпона, чтобы ограбить его или даже получить какую-нибудь сумму от какой-нибудь политической партии, вы думаете, мы задавались бы еще вопросом, спустя двенадцать часов после убийства, а не самоубийство ли это? Этот округ не так велик, осведомителей тут хоть пруд пруди. Нам не всегда удается помешать преступлению, иногда даже преступнику удается скрыться, но во всех случаях без исключения мы находим по крайней мере его след, тогда как на этот раз у нас полным-полно безымянных отпечатков да сквозняков, которые открывают двери. Наши информаторы ничем не могут здесь помочь. Если речь идет, как вы уверяете, о террористической организации, то надо полагать, что у них есть защита против предателей; в этом смысле у них чистые руки, почище чем у полиции, которая поддерживает столь тесные отношения с теми, за кем надзирает. У нас между честным полицейским и преступником существуют всевозможные промежуточные элементы. На них и держится наша система. К несчастью, пистолетный выстрел, от которого погиб Даниэль Дюпон, был произведен из другого мира!
— Вы знаете, однако, что не бывает совершенного преступления, нужно искать изъян, который должен где-то существовать.
— Где искать? Не обманывайтесь, дорогой мсье: это дело рук специалистов, видно, что у них мало что приходится на случай; но что делает непригодными эти жалкие улики, которыми мы располагаем, так это невозможность связать их с чем бы то ни было.
— Это уже девятый случай, — говорит Валлас.
— Да, но согласитесь, что связать их вместе позволили только политические взгляды жертв и время их смерти. Впрочем, я не убежден так, как вы, что он соответствует чему-то реальному. И даже если допустить такое, это нам дает не много: что мне дает, например, что столь же анонимное девятое убийство было совершено сегодня вечером в этом городе? Что же касается центральных служб, то шансов добиться какого-нибудь результата у них не больше, чем у меня: та же самая картотека и те же самые методы. Они забрали у меня труп, я им его отдаю тем более охотно, что вы мне говорите о том, что у них уже восемь трупов, и они не знают, что с ними делать. Еще до вашего визита у меня было ощущение, что дело не по нашему ведомству, ваше присутствие окончательно меня в этом убедило.
Несмотря на очевидную предвзятость собеседника, Валлас не отступает от своего: можно было бы допросить родственников и друзей жертвы. Но и здесь Лоран не думает найти ничего полезного:
— Вы знаете, однако, что не бывает совершенного преступления, нужно искать изъян, который должен где-то существовать.
— Где искать? Не обманывайтесь, дорогой мсье: это дело рук специалистов, видно, что у них мало что приходится на случай; но что делает непригодными эти жалкие улики, которыми мы располагаем, так это невозможность связать их с чем бы то ни было.
— Это уже девятый случай, — говорит Валлас.
— Да, но согласитесь, что связать их вместе позволили только политические взгляды жертв и время их смерти. Впрочем, я не убежден так, как вы, что он соответствует чему-то реальному. И даже если допустить такое, это нам дает не много: что мне дает, например, что столь же анонимное девятое убийство было совершено сегодня вечером в этом городе? Что же касается центральных служб, то шансов добиться какого-нибудь результата у них не больше, чем у меня: та же самая картотека и те же самые методы. Они забрали у меня труп, я им его отдаю тем более охотно, что вы мне говорите о том, что у них уже восемь трупов, и они не знают, что с ними делать. Еще до вашего визита у меня было ощущение, что дело не по нашему ведомству, ваше присутствие окончательно меня в этом убедило.
Несмотря на очевидную предвзятость собеседника, Валлас не отступает от своего: можно было бы допросить родственников и друзей жертвы. Но и здесь Лоран не думает найти ничего полезного:
Дюпон вел, как говорится, весьма замкнутый образ жизни, между своими книгами и старой служанкой. Он почти не выходил и редко кого-либо принимал. Были ли у него друзья? Что до родственников, то о них ничего неизвестно, за исключением жены…
Валлас удивляется:
— Он был женат? А где была жена в момент преступления?
— Не знаю. Дюпон был женат всего несколько лет; жена намного моложе его, она наверняка не вынесла его затворнической жизни. Они быстро расстались. Правда, похоже, что время от времени они виделись; попробуйте спросите у нее, что она делала вчера вечером в половине восьмого.
— Вы ведь не серьезно это говорите?
— Напротив. А почему бы нет? Она очень хорошо знала дом и привычки своего бывшего мужа; таким образом ей было легче, чем кому-либо другому, незаметно совершить это убийство. И поскольку она была вправе ожидать от него кое-что по завещанию, то является, насколько я понимаю, одной из немногих, кому была выгодна его смерть.
— Так почему же вы тогда мне об этом не говорили?
— Вы сами утверждали, что речь идет о политическом убийстве!
— Она может быть в нем замешанной.
— Конечно. Почему бы нет?
Комиссар Лоран возвращается к своему игривому тону. Он говорит, чуть улыбнувшись:
— А может, и служанка его убила, а потом придумала все остальное, вступив в сговор с доктором Жюаром, чья репутация — заметим по ходу дела — не такая уж безупречная.
— Это представляется довольно невероятным, — замечает Валлас.
— Даже совершенно невероятным, но вы же знаете, что нельзя только из-за этого отводить подозрение.
Валлас находит, что эта ирония дурного тона. С другой стороны, он отдает себе отчет в том, что ничего не добьется от этого чиновника, ревнующего к его полномочиям и твердо решившего ничего не предпринимать. Если он и пытается что-либо сделать, так отстраниться. А может, он хочет обескуражить соперников, с тем чтобы самому провести собственное расследование? Валлас встает и откланивается; для начала он встретится с доктором. Лоран подсказывает ему, где его можно найти:
— Клиника Жюар, дом одиннадцать по Коринфской улице. Это с другой стороны префектуры, не очень далеко отсюда.
— Прочитав газету, я подумал, — говорит Валлас, — что речь идет «о районной поликлинике».
Лоран пренебрежительно машет рукой.
— Ох уж эти газеты! Впрочем, это не так далеко от улицы Землемеров.
Валлас записывает адрес в своем блокноте.
— В одной газете, — добавляет комиссар, — перепутали имена и сообщили о смерти Альбера Дюпона, одного из самых крупных экспортеров леса. Он, наверное, очень удивился, прочитав сегодня утром свой хвалебный некролог!
Лоран поднялся со своего кресла. Подмигнул, завершая разговор:
— А в общем, трупа я не видел; может быть, это и Альбер Дюпон.
Эта мысль его необычайно забавляет; его дородное тело трясется от смеха. Валлас вежливо улыбается. Главный комиссар переводит дух и сердечно протягивает ему руку.
— Если узнаю что-нибудь новенькое, — говорит он, — то дам вам знать. Вы в какой гостинице остановились?
— Я снял комнату в кафе, на улице Землемеров, в двух шагах от особняка.
— Ишь ты! А кто вам подсказал?
— Никто; случайно наткнулся. Дом номер десять.
— Там есть телефон?
— Вроде да.
— Хорошо, я его найду в справочнике, если потребуется.
Не долго думая Лоран, послюнив указательный палец, принимается быстро листать толстый том.
— Землемеров; вот. Номер десять: кафе «Союзники»?
— Да, именно.
— Телефон: двести два — ноль три. Но это не гостиница.
— Нет, — говорит Валлас, — они просто сдают несколько комнат.
Лоран берет какой-то реестр на одной из полок. После минуты бесплодных поисков он спрашивает:
— Забавно, но они не зарегистрированы; много комнат сдается?
— Нет, не думаю, — отвечает Валлас. — Видите, ваша полиция не так уж хорошо работает!
Физиономия главного комиссара расплывается в широкой улыбке.
— Зато оцените ее ресурсы, — говорит он, — первый же человек, остановившийся в этом кафе, приходит сообщить мне об этом, не дожидаясь, пока это сделает хозяин!
— Почему первый? А вдруг вчера там останавливался убийца?
— Хозяин сообщил бы мне о нем, как сейчас сообщит о вас. Он должен зарегистрировать вас до обеда.
— А если он этого не сделает? — спрашивает Валлас.
— Ну что же, в таком случае надо отдать должное вашему чутью. Вам удалось отыскать единственную подпольную гостиницу в нашем городе. Но в конечном счете вам же хуже; вы, насколько я понимаю, единственный стоящий подозреваемый: недавно в городе, остановились в двадцати метрах от места преступления, и все без ведома полиции!
— Но я приехал вчера в одиннадцать вечера, — протестует Валлас.
— А как это доказать, если вас не зарегистрировали?
— В момент преступления я был в ста километрах отсюда; это можно проверить.
— Да уж ясно! Хороший убийца всегда позаботится об алиби.
Лоран снова садится за свой стол и с сияющим лицом начинает рассматривать Валласа.
— Пистолет у вас есть?
— Да, — отвечает Валлас. — В виде исключения я взял его, по совету своего шефа.
— А зачем?
— Мало ли что.
— Действительно, мало ли что. Покажите мне его, пожалуйста.
Валлас протягивает свое оружие, автоматический пистолет, калибр 7,65, весьма распространенная модель иностранного производства. Вынув обойму, Лоран тщательно его рассматривает. Наконец говорит, не глядя на Лорана, словно давая очевидный комментарий:
— Одного патрона не хватает.
И возвращает оружие владельцу. Затем очень быстро скрещивает пальцы рук, раздвигает ладони, оставляя пальцы переплетенными, снова сжимает ладони и потирает большими пальцами друг о друга. Руки разъединяются и вытягиваются; и та и другая сгибаются вдвое с легким хрустом в суставах, снова вытягиваются и наконец снова укладываются горизонтально на столе, с растопыренными по-прежнему пальцами.
— Да, я знаю, — отвечает Валлас.
Отыскивая место, чтобы справиться по своим реестрам, комиссар разворошил досье, которыми завален стол, снова обнаружив тем самым кусочек сероватой резинки, по всей видимости, резинки для чернил; стертые, кое-где лоснящиеся края свидетельствуют, что она скверного качества.
5Как только закрывается дверь, комиссар, семеня, возвращается к своему креслу. Он с удовлетворением потирает руками. Так, значит, труп забрали по приказу Руа-Дозе! Эта история с заговором вполне в духе экстравагантного воображения старого безумца. Вот он и пускает по всей стране свою свору секретных агентов и детективов, великого Фабиуса и иже с ним.
Политическое преступление? Очевидно, это объяснило бы полный провал его собственного, Лорана, расследования — во всяком случае, такое оправдание он находит неплохим, — но он не испытывает особого доверия к фантазиям министра и посему рад, что на этот скользкий путь выходит не он, а кто-то другой. Ему легко представить всю ту неразбериху, с которой им придется столкнуться: для начала хватит и того, что этот доверенный человек, поспешивший на место преступления, ничего не знал, похоже, о поспешном перевозе тела в столицу — его удивление было не наигранным. Он очень усерден с виду, это Валлас; но что он может сделать? Впрочем, какова собственно его миссия? Он был не очень словоохотлив; что ему в точности известно об этих «террористах»? По всей видимости, ничего; и понятно почему! Или же он получил приказ не болтать об этом? Может, Фабиусу, самой знатной ищейке Европы, удалось доказать, что он, Лоран, был на содержании бандитов? От этих гениев всего можно ожидать.