– Как только для меня будет телеграмма, дайте знать, – сказал Чердынцев, отходя в сторону.
В конторе похолодало. Он поднял воротник сюртука и спрятал руки в рукава. Теплее не стало, кажется, его бил озноб. Не хватало еще привезти в столицу простуду. В Государственный банк нельзя с мокрым носом и кашлем.
Чердынцев прошелся мимо окон, в которых виднелся чей-то садик, и посмотрел на часы. Ах, вот в чем дело: стрелки у них тут идут неправильно. Надо механизм подправить. По циферблату прошло минуты три, а на самом деле уже полчаса набежало. Сделано это нарочно, чтобы путать посетителей. Чердынцев понял это и обрадовался: его не проведешь, он всех насквозь видит, недаром служит личным помощником самого Плеске. Ему медаль светит за этот героический поступок. Как он все ловко в Царском Селе провернул! А часы на телеграфе специально тормозят, надо будет это на вид поставить, чтобы исправили. Но ему ждать некогда.
Он подбежал к окошку, оттолкнув почтенного господина.
– Пишите! – закричал он Локтеву. – Слово в слово пишите: плеске тчк срочно тчк жду подмогу тчк высылайте срочно тчк полицию надо призвать ответу…
– Подобные выражения к передаче запрещены, – сказал Локтев.
Чердынцев прорычал что-то неразборчивое.
– Хорошо! Так пишите… – Он запнулся. – После тчк ставим двт заговор раскрыт…
– Запрещено…
– Да что же это! Ладно. Тогда так: тчк нужны свежие силы тчк убежден в результате тчк можете не сомневаться тчк жду ответ на телеграфе тчк чердынцев…
Локтев повторил каждое слово равнодушно и монотонно, как телеграфист. Не понимает человек, какой важности депешу отправляет! Какая честь ему оказана! Пусть запомнит этот день…
Чердынцев кинул в окошко десятку и спихнул назад сдачу серебром. Это все не имело значения. Новая мысль вдруг пришла ему на ум. Как же он сразу не догадался! Ведь все же очевидно! Вот оно! Стало душно, он сорвал галстук. Как же он был так слеп… Но почему молчит Плеске?
Застучал телеграфный аппарат. Чердынцев бросился на этот сигнал.
– Это мне! Это моя!
Но телеграмма была адресована в Дворцовый департамент.
Чердынцев обхватил себя руками.
– Почему… почему он молчит?! – говорил он вслух.
Все, кто был в конторе, посматривали на него. В углу кто-то предложил вызвать полицию. Чердынцев все слышал, каждый звук. Ему теперь открылось совершенно ясно, в чем он ошибся. Не зря его держат на хорошем счету. Но ждать больше нельзя. Ни минуты. Ни мгновения.
– Где у вас телефонный аппарат?
Ему указали на дальнюю стену, где висел деревянный ящик с ручкой. При нем сидел отдельный чиновник, который брал рубль за одно телефонирование. Плата была совершенно немыслимой, годовой абонент на частный номер стоил двадцать, но Чердынцева такие мелочи не волновали. Чиновнику он бросил пятерку. И после такого щедрого жеста чиновник не позволил ему крутить ручку. Спросил номер, сам вызвал коммутатор, продиктовал и только тогда предложил рожок амбушюра. Чердынцев схватил его с жадностью.
– Алё! Кто это? А, Нартович, рад вас слышать!.. – кричал он в черное отверстие. – Это Чердынцев, звоню из Царского… Дайте мне господина Плеске… Срочно… Что? Я не понял, шумит в трубке… Что вы сказали? Это глупость какая-то… Да ты пьян, Нартович… Да как ты смеешь мне такое… Алё? Что такое… – Чердынцев протянул трубку. – Соедините, у вас оборвалось…
– Никак нет, абонент повесил трубку, – сказал чиновник, записывая что-то в учетный гроссбух. – Изволите еще одно телефонирование?
Чердынцев уже полез за деньгами, но тут в голове у него что-то взвизгнуло, и на мгновение потемнело в глазах…
Когда чернота сгинула, он увидел все в ясном свете. Что он наделал!.. Как мог в горячке совершить столько глупостей. Ну, допустим, поспешил, но как могли с ним обойтись подобным образом: уволить со службы задним числом? И так просто заявить: «В Государственном банке вы более не числитесь по штату». Разве так поступают с помощником Плеске? Быть может, патрон ничего не знает?
Стоило назвать это имя, как Чердынцев понял все и сразу: нет, Плеске отлично все знает. Пожертвовал помощником, как пешкой. На всякий случай. Теперь он – никто, и у него ничего нет: ни будущего, ни самой жизни. Это конец. Если только не…
– Будешь ты меня помнить… – прошептал он и выскочил из конторы.
47
Над Скабичевским нависла угроза лопнуть. Его распирало от желания спросить, но он мужественно крепился. Любые страдания не оставляли Ванзарова равнодушным, а муки любопытства – тем более. Он предложил не стесняться.
– Не понимаю я вас, Родион Георгиевич! – выпалил Скабичевский, словно из него вышибло пробку. – Не вижу логики! Не понимаю ваших действий! В чем в них смысл? Приперли подозреваемого блестящими логическими выводами к стенке, хотя понять не могу, как вы догадались о его страстишке, и тут же выпустили его. Еще немного – и Марков готов был признаться!
– С чего вы взяли?
– Но это же было очевидно… Хорошо, мне так показалось, – поправился он.
– Благодарю, что сами это признали, – сказал Ванзаров. – Дело в другом. Маркову не было смысла убивать курицу, несущую золотые яйца.
– Тогда зачем ему понадобился ночной визит?
– Он хотел узнать нечто столь важное, что ради этого не побрезговал прийти в дом ненавистного старика…
– Что же это такое?
– Это скрывается в записке.
Скабичевский не стал указывать, что забирать улику с места преступления – серьезный проступок. Он попросил взглянуть. Ванзаров показал, но из рук не выпустил.
– И это все? – спросил Скабичевский, взглянув на рукописную строчку. – Из-за этого убили Федорова?
– Я этого не сказал, – ответил Ванзаров. – Марков чего-то хотел добиться от Федорова при помощи этого клочка. Пепел и пурпур. Представляете, о чем идет речь?
– Ни малейшего представления. Но вы-то уже все разгадали…
– Даже не знаю, с какого конца подобраться…
За разговором они подошли к казармам лейб-гвардии. Дежурный офицер рад был помочь, но ротмистр Еговицын отсутствовал в полку со вчерашнего дня. У него была увольнительная.
– Где у вас самый тихий омут? – спросил Ванзаров.
Скабичевский вопроса не понял. Такие вот патриархальные нравы у местной полиции. Пришлось разъяснить: место, где незаметно, но по-крупному играют, точнее – обыгрывают простаков. Подумав, Скабичевский назвал трактир на Фридентальском шоссе. Это место Ванзарову было знакомо. И по всем признакам подходило. Уж больно расторопные половые были в заведении, а тихие посетители слишком внимательно изучали их с Лебедевым. Хорошо, что за завтраком Аполлон Григорьевич становился слеп и глух к окружающему миру. Впрочем, за обедом и ужином – тоже.
Ротмистр сидел в трактире из чистого упрямства. Игроков словно вычистило. Еще вчера, когда он спускал последние банкноты, взятые в долг под жалованье за полгода, к нему охотно подсаживались приятные господа. Стоило последней бумажке пасть под неудачную сдачу, как партнеров сдуло точно ураганом. И половые стали грубить, закуску приносить отказывались, а про графинчик и думать нечего. Еговицын все еще не сдавался. Он решил, что сделает ставку под честное слово офицера. А оно – дороже денег. Вот только желающих играть на подобную драгоценность не нашлось. Он уже порядком скис, что лейб-гвардейцу не пристало, как вдруг к нему за столик уселся юнец забавной наружности. Еговицын не сразу вспомнил, где его видел.
– Господин ротмистр, какая встреча! – заявил он довольно развязно. – Мы с вами познакомились на вечере у господина Федорова!
Ах, да, какой-то ассистент. Непозволительно мальчишкам вести себя подобным образом с офицером лейб-гвардии. Еговицын нахмурился и принял неприступный вид.
– Что вам угодно?
– Если бы мне было угодно обыграть вас, поверьте, я сделал бы это без лишних слов. Меня обучили этому знающие люди. Но у меня к вам другое предложение: вы честно, как офицер, отвечаете на мои вопросы, и я немедленно исчезну.
– Да вы кто такой? – В голосе ротмистра появилась командная твердость.
– Чиновник особых поручений сыскной полиции Ванзаров… А это… – юнец указал на субъекта серой наружности, который без спроса присел к ним, – …чиновник Скабичевский.
Еговицын как-то сразу поверил, что молодой человек служит в сыске. Вид у него был отъявленно жуликоватый, по меркам лейб-гвардии, конечно. Тем более такой спутник рядом.
– Вот что, господа, – сказал ротмистр, приняв лейб-гвардейскую осанку. – Разговора у нас с вами не будет. Задавать мне вопросы права у вас нет, а если желаете что спросить, обращайтесь к командованию полка… Долее не смею задерживать…
Ванзаров мило и сердечно, по-иному не скажешь, улыбнулся.
– Как прикажете. Тогда мы доложим вашему командиру, что его подчиненный один раз уже проиграл в этом трактире столь значительную сумму, что о ней даже страшно вспоминать. Но урок не пошел впрок. И сейчас господин ротмистр опять спустил все до нитки и отчаянно нуждается в деньгах. Командиру полка будет интересно узнать о столь пикантной слабости примерного лейб-гвардейца.
Ванзаров мило и сердечно, по-иному не скажешь, улыбнулся.
– Как прикажете. Тогда мы доложим вашему командиру, что его подчиненный один раз уже проиграл в этом трактире столь значительную сумму, что о ней даже страшно вспоминать. Но урок не пошел впрок. И сейчас господин ротмистр опять спустил все до нитки и отчаянно нуждается в деньгах. Командиру полка будет интересно узнать о столь пикантной слабости примерного лейб-гвардейца.
Ротмистр отчаянно сжал губы.
– Вы не посмеете…
– У меня нет другого выхода, – сказал Ванзаров. – Вот и Николай Семенович подтвердит. Наши намерения были самыми мирными, но вы встали в позу… Хотя путь к диалогу для вас все еще открыт.
Было очевидно, что этот негодный юнец приведет угрозу в исполнение. Недаром он еще в тот вечер не понравился. И выбора не осталось, приперли к стене… Но откуда он мог узнать? Неужели пан Мазурельский выболтал? Да какая теперь разница…
– Что вам угодно? – В этот раз вопрос прозвучал с ударением на последнем слове и обещал подробный ответ.
– Для начала мелкая формальность: где вы были вчера с трех до шести вечера?
Взвесив все, ротмистр ответил как на духу.
– Верю, – согласился Ванзаров. – Половые наверняка это подтвердят. Проигрывать жалованье в увольнительный день – чем не развлечение? Теперь о главном. Зачем вы приходили вечером к Федорову? Только не говорите, что я не могу этого знать. Подметки ваших сапог врать не будут. Заставлять офицера лейб-гвардии задирать ногу или снимать их даже сыскная полиция не станет. Мы не звери, а всего лишь инквизиторы[12]. Так что будем считать, след мела на месте…
– У меня был частный вопрос, – ответил Еговицын, невольно ощущая, что его опутали невидимыми, но от того не менее крепким веревками.
– Содержание вашего вопроса мне известно: вам опять нужны деньги. Я спросил: зачем вы приходили с этим к Федорову? Неужели старый учитель в первый раз отсыпал вам стопку ассигнаций?
Ротмистр заерзал на стуле, как будто ему всадил шпору.
– Задайте этот вопрос Ивану Федоровичу, – наконец ответил он.
Ванзаров развел руками.
– Рад бы, да не могу. Господина Федорова ночью зверски убили. Буквально зарезали, весь дом в крови. Впрочем, барышню Нольде тоже зарезали. Как раз, когда вы спускали жалованье…
– Я здесь ни при чем.
– До конца нельзя быть уверенным, правда, Николай Семенович?
– На каком основании вы смеете так… – начал Еговицын, но вовремя осекся.
– Только логический вывод, – ответил Ванзаров. – Тот, кто выдал вам изрядную сумму, чтобы вы смогли рассчитаться с паном Мазурельским, поступил выше всяких похвал. Но деньги имеют свойство тянуть за собой обязательства. Почему бы не предположить, что ваш кредитор попросил вас отдать долг простым для военного человека способом? Вы солдат, а солдат крови не боится…
Еговицын дернул воротник мундира, как будто его душила петля.
– Это гнусный и дикий абсурд. Только разница нашего положения не позволяет мне вызвать вас на дуэль… – проговорил он.
Скабичевский весь съежился, ожидая, что такой поворот добром не кончится. Но Ванзаров только повеселел.
– Если желаете размяться в классической борьбе, я к вашим услугам! Или предпочитаете в английском стиле: на кулачках?
В зале стало подозрительно тихо. Половые угомонились по углам. В буфете и рюмка не звякнула. Драка даже чистых господ ничего хорошего заведению не сулила. Кроме битой посуды и убежавших без оплаты клиентов, чего доброго, сунется полиция. А этих господ здесь предпочитали видеть как можно реже. Однако ничего фатального не произошло. Господа только буравили друг дружку взглядами, словно мерились силой воли, а не мышц. Пока Еговицын не отвернулся. Трактир засчитал ему поражение и зажил привычной жизнью.
– Что ж, господин ротмистр, вы были честны со мной, и я не останусь в долгу, – сказал Ванзаров, поднимаясь. – Позвольте последний вопрос…
«Чего уж теперь изображать манеры», – хотел сказать Еговицын, но промолчал.
– Не попадались вам два слова: «пепел» и «пурпур»? Быть может, Федоров упоминал?
– Нет, ничего такого…
– Вот как? Интересно… Кстати, в каком часу вы пришли к Федорову?
– Около часу ночи…
– В каком он был настроении?
– Обыкновенном для Ивана Федоровича… – Еговицын изобразил брезгливую мину. – Ругался, что не дают ему покоя весь вечер. Пьянел на глазах. И все грозился кому-то…
– Что за угрозы?
– Трудно уловить смысл. Как я понял, кто-то его сильно обидел, и теперь он хотел расплатиться за все. Обещал не далее как сегодня. Господин Ванзаров, его действительно убили?
– Вынужден это признать. Вот Николай Семенович свидетель. И тайну свою унес с собой. Хотя следы ее прячутся где-то в доме-с-трубой.
– Жаль старика… – Интонация у Еговицына вышла точь-в-точь, как у Лебедева. Такие разные люди, а так сошлись на невидимой дорожке…
– Судьба несчастной Нольде вас меньше волнует? – спросил Ванзаров.
– Отчего же… Ее тоже по-своему жаль.
– Она умерла если не счастливой, то уж богатой точно…
Эта новость не ускользнула от внимания ротмистра. Он даже незаметно подался вперед, не замечая, как выдает свою заинтересованность.
– Как прикажете вас понимать?
– За день до смерти она сдала в ювелирную лавку Гольдберга изрядный золотой слиток. Тысяч на десять. Ее убили, а деньги не тронули. Хотя лежали они на самом виду… Что вас встревожило, ротмистр?
– Нет-нет, ничего… – ответил тот, разглядывая стол. – Вам показалось. Надеюсь, теперь уж настал срок вам уйти?
Ванзаров не возражал. Он быстро нагнулся и что-то сказал на ухо Еговицыну. После чего поклонился и вышел.
Скабичевский опять не удержался от восторгов. Он восхищался, как Родион Георгиевич обошелся с заносчивым лейб-гвардейцем. Похвалы Ванзаров отверг.
– Никакого толку, ротмистр врет так же скверно, как играет в карты. Что связано одно с другим.
– В чем же он врал?
– Слова загадочные он слышал и к Федорову приходил просить денег. Удивляет другое: он чего-то боится. Кроме как обдернуться в картах, конечно…
– Чего может страшиться боевой офицер? – удивился Скабичевский.
– Интересный вопрос, Николай Семенович. Готового ответа пока нет.
– А что вы ему сказали? Если не секрет, конечно…
– От вас у меня нет секретов: посоветовал не играть там, где нельзя выиграть… – ответил Ванзаров. – Не будем тратить время. Нас заждался главный подозреваемый…
48
Чердынцев отлично владел собой. Зайдя в посудную лавку, он был вежлив и придумал отличную историю: мол, хочет подарить на именины хороший поварской нож. Приказчик предложил выбрать между английской сталью и немецкой. Чердынцев пожелал тевтонский «Золинген». И вдобавок попросил завернуть подарок понаряднее. Он понимал, что идти по улице с подобным предметом в открытую не стоит. Чего доброго, городовой остановит. Приказчик навертел голубой бант и вручил плоскую коробочку. Вышло наилучшим образом, никто и не догадается.
Заметив подарок, который приятный молодой человек и не думал скрывать, хозяйка предложила пройти. Она тут же сообщила, что квартирант дома, вернулся недавно, сидит у себя. А так и не скажешь, что у него праздник. Мрачный какой-то, и глаза заплаканны.
– Это слезы радости, – сказал Чердынцев. – Узнал, что приезжаю, вот и не сдержал чувств.
Такого милого гостя хозяйка с удовольствием напоила бы чаем, но мешать встрече друзей постеснялась. Чердынцев вошел без стука, резко распахнув и закрыв за собой дверь.
– Не ожидал? – сказал он, пряча коробку за спину.
Нарышкин не повернул головы, а сосредоточенно писал на листке карандашом, держа его на коленке.
– Извините, мне некогда…
– А вот у меня теперь времени достаточно… – Чердынцев уселся на единственный стул в комнате. – Представь: меня уволил из Государственного банка.
– Очень жаль…
– Не то слово, Нарышкин, как жаль. И знаешь, кто тому виной?
– Мне нет до этого дела…
– Нет, брат, теперь и тебе есть… Потому что ваша возня с Федоровым довела до этого. Думаешь, я не понял, что вы тут устроили? Думаешь, не догадался, откуда бралось золото? Все я теперь понял. Поздновато, конечно, но ничего. Постараюсь исправить с твоей помощью. Ты же мне поможешь? Не откажешь однокашнику? Мы же гимназисты, все как одна большая семья… Иван Федорович был в этом уверен, старый дурак…
Закончив записку, Нарышкин сложил листок и спрятал в карман.
– Прошу вас воздержаться от подобных выражений…
– Неужели полицию вызовешь? А что, хорошая мысль: позовем этого типа Ванзарова, который всюду лезет, и расскажем ему всю правду. Мы же с тобой знаем всю правду. Не так ли?
Нарышкин попытался встать, но его рывком швырнули на место. Силы были неравны. От резкого толчка очки его соскочили с носа и шлепнулись об пол. Стекла пошли трещинами.