Антон в это время был со мной, но я повернула, с ним не посоветовавшись, и сразу же исчезла за выступом скалы. Там я остановилась, поджидая, что он ко мне присоединится. Ждала я напрасно: Антон, не покидая восточной трассы, миновал разделивший нас скальный выступ и, стоя на отдалении, крикнул:
– Ты куда?
Я приложила палец к губам и показала вниз.
– Туда нельзя!
Я сделала отмахивающийся жест.
– Давай возвращайся!
Это было сказано довольно сурово, но я шаловливо затрясла головой и сделала еще несколько зигзагов вниз по девственному, неизъезженному снегу. Антон не тронулся с места, хмуро за мной наблюдая. Чтобы раззадорить его, я спустилась еще и снова остановилась, повернув к нему лицо и подзывая улыбкой. Он сердито махнул мне рукой, делая жест вернуться.
И тут я почувствовала, что, стоя на месте, еду вниз. Снежная поверхность плавно стронулась подо мной, начиная неотвратимое движение к подножию. Очевидно, я попала на такую же «доску», что и на соседней горе, только меньшего размера и незаметную под свежими слоями снега.
Я в ужасе взметнула глаза на Антона. Он смотрел на меня, сдвинув брови, но ничего не предпринимал. Сама не знаю, чего я от него ждала: чтобы он спустился ко мне, чтобы крикнул слова совета, чтобы позвал кого-нибудь на помощь… но только не того, чтобы он просто наблюдал за происходящим, словно зритель фильма ужасов! Земля под моими ногами неотвратимо уходила вниз; Антон, стоя на отдалении, не шевелился.
Спасла меня та самая отчаянность, которая так раздражала моего тренера, – я, еще не парализованная нарастающим в душе ужасом, попросту сбежала от лавины. Рискуя в одну секунду обрушить ее, пока еще только медленно скользящую, я резко оттолкнулась палками и, не делая зигзагов, с бешеной скоростью помчалась вниз наискосок. Я сумела перелететь на восточный склон, развернуться и встать. Через пару секунд Антон был рядом со мной. Едва оказавшись рядом, мы начали кричать друг на друга: он обвинял меня в полном сумасшествии, я его – в бездействии.
– А что я должен был сделать?! – заорал он, теряя над собой контроль. – Спуститься и рухнуть вниз вместе с тобой?
«Да!!!» – захотелось закричать мне в ответ.
– Ты нарушила правила, да еще тайком от меня, поставила меня в идиотское положение и хочешь сказать, что я еще в чем-то виноват?!
Конечно, он был прав, трижды прав: ошибку совершила я и была в достаточной мере за нее наказана пережитым страхом, но мне почему-то казалось, что с тех пор, как мы стали единым целым, один из нас всегда будет разделять судьбу другого, во что бы это ему ни обошлось. У меня осталось впечатление, что я была предана, хотя, возможно, и заслуженно.
С горы я спустилась на подъемнике – у меня дрожали ноги. Антон остался кататься, и я продолжала считать, что он предает меня. Вплоть до вечера того дня я держалась враждебно, а он – крайне сдержанно, лишь по необходимости мы перебрасывались словами. А вечером между нами снова повис неумолимый вопросительный знак.
После первой проведенной вместе ночи мы сдвинули наши кровати вместе и теперь лежали как бы в одной постели, только на разных ее концах. Чтобы отгородиться от Антона, я закрыла глаза, но и с закрытыми глазами чувствовала, что он не спит. Я тоже не могла позволить себе заснуть: наш сегодняшний диалог не был доведен до конца. Минут через двадцать я чуть-чуть приподняла веки – Антон лежал на боку, повернувшись ко мне, и пристально на меня смотрел:
– Я хочу понять, что я тебе сделал.
– Ты бросил меня в такой момент!
– Ты сама меня бросила. Тебе хочется проблем на свою голову. Почему мне должно хотеться того же?
– Но ты же видел, что я попала в беду, почему ты не помог?!
– Да я даже не понял, что что-то было не так, пока ты не подъехала и не рассказала.
Такого поворота я не ожидала. Действительно, вдруг он просто не осознал, что мне угрожает опасность? Я посмотрела на Антона настолько внимательно, насколько могла, – было видно, что он не лжет. Я начала отступать, но отступать с поднятыми знаменами.
– Неужели ты не мог догадаться? Ты ведь уже бывал в горах.
– Но такого со мной ни разу не случалось.
И здесь было нечего возразить. Неужели он прав? Как вести себя дальше, я не знала.
Антон протянул ко мне руку и осторожно, словно улавливая мое настроение, провел ею по щеке, плечу, руке. Затем он придвинулся ближе ко мне и, полуобняв меня, заставил приблизиться к нему вплотную. Как только мы соприкоснулись телами и он со вздохом уткнулся головой в мое плечо, я поняла, что между нами уже нет места обиде.
– Давай прекратим этот детский сад, – прошептал Антон, мягко прихватывая мою кожу губами.
К слову сказать, тронутая мной лавина так и не сошла: избавленная от лишнего веса снежная доска остановилась на полдороге.
За две недели, проведенные в горах, я узнала об Антоне еще кое-что, что совершенно не была готова узнать: он был тонким человеком.
Меньше всего эта душевная тонкость сочеталась с его внешностью – стопроцентного жизнерадостного сангвиника; еще меньше – с тем образом себя, который он преподносил людям: незамысловатый и веселый знаток восточных единоборств. Этот образ и я всегда принимала за чистую монету, пока в разреженном высокогорном воздухе сквозь него не начало проступать что-то более сокровенное.
За нашими ночными разговорами я узнала о том, что он постоянно носит с собой один страх – быть отчисленным с факультета. Страшила его не армия, а полная неопределенность, которая встала бы вслед за отчислением: он не испытывал склонности ни к одной работе (желание быть астрономом было не серьезнее детсадовской мечты стать пожарным). Конечно, придется зарабатывать на жизнь, но… Антон заранее мучился оттого, что не будет знать, куда ему правильно приложить свои силы. Ему отчаянно не хотелось сидеть сиднем и перекладывать бумажки в офисе, в профессиональный спорт идти было поздно, и, кроме того, Антон считал это поприще чересчур жестоким. Гораздо более жестоким, чем армия, потому что насилие совершаешь не над другими, а над собой. Вопрос же о том, чтобы стать кадровым военным, например десантником, даже не стоял: в слишком большом упадке находились вооруженные силы. Хотя, как признавался сам Антон, ему довольно импонировал статус «пса войны». Однако попробуй стань им в современном-то офисном мире! Однажды, задумчиво перебирая мои волосы, он сказал, что в нашем веке преуспевают те мужчины, в которых хорошо развиты женские черты: усидчивость, кропотливость, терпение, разговорчивость, дипломатичность… Взять любого менеджера – он недалеко уйдет, если будет идти напролом и рубить сплеча.
– А ты хочешь все время рубить сплеча?
– Иногда, знаешь, так тянет поохотиться на мамонта…
Он улыбнулся с какой-то проникновенной грустью. Я взяла его лицо в свои руки и стала бережно, утешающе целовать. Мне было смертельно жалко этого настоящего мужчину, который не видит перед собой никакой дороги.
По-настоящему тонко он вел себя со мной и в самой тонкой области наших отношений. Я почему-то считала, что после первой, «осторожной», ночи, уже не боясь причинить мне боль, Антон будет действовать по-хозяйски – грубовато и властно. Но он каждый раз начинал ласкать меня все так же осторожно, словно неизменно спрашивая моего разрешения; это всегда очень трогало меня. И вопреки расхожему мнению он прежде всего заботился о том, чтобы удовольствие получила я; каждый раз улавливал малейшее мое неудобство и был готов тут же поменять всю свою тактику, чтобы только меня не разочаровать. Короче, он всегда действовал как заботливый отец, помогающий ребенку сделать первые шаги.
Ребенок (в моем лице) избаловался очень скоро. Я начинала любовную игру по-настоящему самозабвенно, не допуская даже мысли о провале и зная, что партнер всегда подчинит свою физиологию моим нуждам. Когда он после последних судорожных движений ронял голову ко мне на плечо, а я, слегка задыхаясь, гладила его взмокшую спину, мне казалось, что оба мы – птицы, только что вместе взлетевшие на вершину наслаждения. Чуть живые от усилий и сладкой опустошенности, мы опустились в одно гнездо и бережно прикрыли друг друга крыльями. Наверное, где-то рядом стремительно летит время, но минуты проносятся мимо укрытия, не задевая нас. А ночное небо зажигает над нами тысячу белых солнц.
В наше последнее горное утро я постояла перед спуском на вершине Чегета, глядя на сказочно уменьшившуюся в размерах горную долину. Возле высокогорного кафе торчал пестрый лес воткнутых в снег лыж и дремала собака, свесившая хвост прямо в пропасть. Загорелые люди в театрально-ярких костюмах пролетали справа и слева от меня так легко, словно в их жизни и не существовало ничего, кроме полета. И мне показалось, что стоящие в ряд горы, вся гордая стать которых была так ярко высвечена солнцем, сейчас сорвут свои белые шали и хором крикнут: «Прощай!» Я бы ответила им тем же словом: «Прощайте!» Я почему-то была уверена, что больше такой красоты в моей жизни уже не будет.
В наше последнее горное утро я постояла перед спуском на вершине Чегета, глядя на сказочно уменьшившуюся в размерах горную долину. Возле высокогорного кафе торчал пестрый лес воткнутых в снег лыж и дремала собака, свесившая хвост прямо в пропасть. Загорелые люди в театрально-ярких костюмах пролетали справа и слева от меня так легко, словно в их жизни и не существовало ничего, кроме полета. И мне показалось, что стоящие в ряд горы, вся гордая стать которых была так ярко высвечена солнцем, сейчас сорвут свои белые шали и хором крикнут: «Прощай!» Я бы ответила им тем же словом: «Прощайте!» Я почему-то была уверена, что больше такой красоты в моей жизни уже не будет.
Недалеко от меня притормозил только что сошедший с подъемника Антон. Мы помахали друг другу палками и помчались по склону вниз.
VII
В Москве меня подстерегал приятный сюрприз. Словно запоздалый подарок от Деда Мороза, он был преподнесен тогда, когда я и не думала надеяться на перемены к лучшему. Мы вернулись шестого февраля – в последний день студенческих каникул, – и Антона тут же засосал учебный процесс, временно он перестал даже ходить на пантомиму. Я довольно мучительно пережила первые несколько дней одиночества и от тоски раньше назначенного срока позвонила своему работодателю: вдруг у него найдется для меня какое-нибудь внеплановое дело? Вместо ожидаемого: «Извини, сейчас – ничего» – я вдруг услышала: «Хорошо, что позвонила, ты как раз нужна», – и рысью помчалась по привычному адресу.
Я никогда особенно не вникала в то, чем занимался Виктор – вроде бы поставками спортивного инвентаря, – но, как выяснилось, он уже много месяцев работал над открытием собственного спортклуба. Время для этого было выбрано исключительно удачное: Советский Союз уже несколько лет как перестал существовать, период бешеной инфляции и пустых прилавков завершился, и дикий (а вместе с тем по-дикарски красивый) капитализм медленно, но верно набирал обороты. Новые русские все чаще становились героями анекдотов, а стало быть, занимали полноправные позиции в обществе. В угоду этому социальному классу и работало множество фирм, справедливо рассудивших, что лучше стричь небольшую, но крайне мохнатую группу овечек, чем пытаться обкорнать огромное голое стадо. Виктор, мой работодатель, был в этом отношении не оригинален; его своеобразие проявилось лишь в способе стрижки. Вместо того чтобы усадить овец в еще один ресторан или еще один салон красоты, он давал им возможность побегать по травке и поиграть в войнушку. Взрослым дядям предлагалось надеть шлемы с бронежилетами и пострелять друг в друга шарами с краской. Эта забава называлась «пейнтбол» и в то время была еще полной новинкой. А мне предлагалось стать в открывшемся клубе секретарем на телефоне – давать информацию и принимать заказы.
О таком повороте судьбы я, конечно же, и не задумывалась (моей путеводной звездой все еще оставалось поступление на журфак), но свернула на новую дорогу с радостью. Первым, что меня обрадовало, были уговоры Виктора: «Что тут раздумывать? Ты нам подходишь по всем статьям: характер вежливый, язык хорошо подвешен, голос приятный». Во второй раз я обрадовалась, придя оценить обстановку в офис: безупречная белизна стен и строгая серость оргтехники, вокруг – приятные деловитые люди. Все одеты настолько модно и стильно, что я стыдливо поеживалась в своей водолазке и джинсах. «Все путем! – ободрил меня Виктор, хлопая по плечу совершенно по-свойски. – Купишь себе костюмчик – вот аванс. Кстати, о зарплате…»
Это и стало третьей причиной. Услышав, сколько мне будут платить, Антон присвистнул и завистливо покачал головой. Зарплата была индексирована в долларах, стало быть, проблемы инфляции меня не касались. Налоги меня тоже не касались – зарплата выплачивалась вчерную. На радостях я позвонила маме, хотя разговаривала с ней совсем недавно, по приезде с турбазы.
– Мам, а я устроилась на работу.
– Доченька, у тебя хватает времени?
Я срочно применила обходной маневр.
– Ну, это работа по специальности: я пишу статьи для одного модного журнала; там очень прилично платят.
Я попросила маму не присылать мне больше денег, потому что теперь я прекрасно обеспечу себя сама. В ответ она какое-то время молчала в трубку. Это было не похоже на маму – обычно она разговаривала быстро, боясь, что я слишком трачусь на междугородные переговоры.
– Доченька, это очень кстати, – услышала я наконец неожиданно грустный голос.
– Что случилось?
– Я ушла с работы.
Я испытала настоящий шок, едва ли не такой же сильный, как потрясение от провала на экзамене. Мама, ушедшая с работы… Это так же не поддавалось пониманию, как мама, ушедшая из жизни.
– Почему???
– Уже месяц, как ушла… Я не хотела тебе говорить, расстраивать…
– Почему???
– Нам совсем ничего не платят. Точнее, платят все те же деньги, но это уже не деньги.
– И что ты сейчас делаешь?
– Пока ничего. Мне предлагали убираться в одном кафе. Может быть, и надо было согласиться…
– Нет! – закричала я так, что вошедший в лифт преподаватель шарахнулся в другой угол кабины.
В ужасе от услышанного я продолжала кричать и весь последующий разговор, но не смогла высказать ничего конструктивного (лишь пообещала маме высылать половину своей зарплаты, несмотря на ее категорический отказ). Мне трудно передать, насколько я была потрясена. Мама вне созданного ею библиотечного мира была настолько же нереальна, как белый медведь в пустыне. Жизнь разом показалась мне вывернутой наизнанку; я впервые осознала, что понятия, на которых покоится твое представление о действительности, способны обрушиваться в один миг.
Нет, мама еще вернется в библиотеку, вернется обязательно. Сдаст в аренду часть помещения или придумает что-нибудь еще коммерческое, но только не будет существовать в отрыве от единственно возможной для нее жизни. Я твердо внушила себе эту мысль и лишь после этого смогла успокоиться, а на следующий день приступить к работе.
На работу нужно было успеть к девяти часам, но первый за последнее время ранний подъем ничуть не напряг меня. Я даже чувствовала себя бодрее, чем когда-либо: вставать и приступать к делам вместе со всем остальным миром было как раз в моем характере. Все те месяцы, что я просыпалась ближе к одиннадцати и за окном меня встречал уже разгоревшийся день, я чувствовала, что что-то теряю. Сегодня же я не потеряла ни минуты: свои законные четверть часа занял быстрый завтрак и не менее законные короткие интервалы пришлись на туалет, прическу, косметику и одевание. Я на одном дыхании долетела до метро, вспоминая, что такое же чувство полета охватывало меня и полгода назад, когда я отправлялась знакомиться с Москвой. Теперь же Москва была почти моей, дело оставалось за малым…
В метро я влезла с трудом: был классический утренний час пик, и толпа рвалась через турникеты не менее яростно, чем вода – в пробитый борт корабля. Однако это не было способно испортить мне настроение – ведь меня поджидал давно обещанный мне успех, и вот я наконец-то иду на встречу с ним.
Дорога заняла едва ли не час. «По московским меркам – это норма», – невозмутимо прокомментировал Виктор, и я перестала сокрушаться своей нерасторопности. «Проходи, садись, вот твое рабочее место».
Моим рабочим местом были стул и телефон (стол приходилось делить еще с двумя напарницами). Еще мне выдали блокнот, где я начертила временную сетку работы клуба и куда записывала клиентов; позже этот блокнот сменил компьютер. Звонки поступали довольно часто – в паузах нам не удавалось даже поболтать, лишь переброситься парой слов. Но я была рада такой загрузке: чем еще заниматься на работе, как не работать? Мне было так приятно оказывать людям услуги и чувствовать себя нужной и полезной! (Кстати, это радостное чувство ни разу не посещало меня во время работы в библиотеке и в канцелярском киоске, наверное, потому, что я казалась себе лишь тупым механизмом для перетаскивания книг или для выдачи предметов за деньги.) Сняв трубку, я вежливо сообщала, объясняла, рассказывала, растолковывала, мне вежливо задавали вопросы и вежливо благодарили. Я была открыта для всего окружающего, и все окружающее было открыто для меня.
«Можно у вас где-нибудь на время игры оставить трехлетнего ребенка? А собаку? Нет, она вообще-то не кусается, разве что не в настроении будет… И ребенок спокойный, только боится чужих людей».
«Там есть где перекусить? Нет, я имею в виду не так перекусить, чтобы просто поесть, а чтобы посидеть по-человечески… Кстати, в нетрезвом состоянии играть не запрещается?»
«Девушка, а играть трудно? А несчастные случаи часто бывают? А с мобильным телефоном играть можно? На всякий случай – чтобы "скорую" вызвать…»
«Пуленепробиваемый жилет с собой привозить, или у вас прокат? Еще вопрос: я буду с телохранителями, нужно за них платить? Нет, играть они не будут – только бегать за мной…»