Деньги на «черный день» таяли удивительно быстро, вскоре Павел был вынужден отдавать владельцам белого порошка и заработанное им, а зарабатывал он мало, да и то – от случая к случаю. Пригодилась привычка, усвоенная с детства, когда жили впроголодь. Любить друг друга давно перестали, впрочем, Павел без труда снимал герлу, девчонки охотно ложились под красивого парня бесплатно, но того трепета и страсти, как со Стеллой, ни с одной он не испытывал. Так прошло еще полгода. Финал – Стелла очутилась все-таки в больнице.
Ее мучили не только немыслимые боли, но и допросы: где брала наркотики, чем занималась и так далее. Ни разу Стелла не упомянула, что у нее есть брат. Занимаясь втайне от родных проституцией, она позаботилась, чтобы случайно не вскрылся род ее занятий, приобретя фальшивые документы, с которыми и попадала в милицию еще много лет назад. Потом правовые органы города стали снисходительней относиться к секс-бизнесу; в причины возникшей лояльности Стелла не вдавалась – ослабили вожжи, и ладно, но на всякий случай оставалась Риммой Лапкиной из сибирской деревни. По ее настоянию Павел представлялся просто знакомым.
– Узнают, что ты мой брат, затаскают, а чего хуже – на тебя на самого навесят всякой дряни, – нашептывала она ему в больнице. – Не спорь со мной, я их всех лучше знаю. Не приходи часто. Лучше говори, что мы мало знакомы, подружка просила навещать, сама не может.
Звучало все это неубедительно, но Павел выполнял условия игры. Да и не больно-то старались правоохранительные органы сцапать наркодельцов, так, отписывались. Кому есть дело до конченой наркоманки, которая не в состоянии соображать, хотя Стелла соображала, несмотря на адовы муки. Однажды она попросила нагнуться поближе.
– Павлик, прошу тебя, – зашептала пересохшими губами, бледными и растрескавшимися. – Я не могу больше... Это все, конец, ты понимаешь?
Она выглядела ужасно: глаза ввалились, кожа болезненно-желтого оттенка и слезы выкатывались из глаз, смотревших с мольбой. Совсем жуткое зрелище.
– Брось, Стелла, тебя вылечат, – неуверенно сказал он.
– Нет, милый, я подыхаю. Павлик, ты меня любишь?
– Конечно, Стелла...
– Тогда... принеси все. Сегодня же, ночью. Ты должен мне помочь. Мне так плохо и больно...
– Ночью меня никто не пустит.
– Ты пройдешь, я знаю. Ты можешь все.
– Но почему ночью?
– Спокойней ночью... никто не помешает. Пожалуйста, Павлик... у меня нет сил... нет сил...
Не мог ей отказать. В конце концов, она имеет право на выбор: страдать или получить облегчение, хотя бы ненадолго. Он пообещал прийти и до сумерек мастерил марлевую повязку на лицо, докторскую шапочку, а халат у него имелся. Часов в шесть Павел отправился искать Адреналину. Эту чертову куклу отловил около девяти вечера. Но, помимо геры, он еще кое-что потребовал:
– Раствор хлороформа нужен. Срочно, сейчас.
– Да? И где я тебе его возьму сейчас? Рожу?
– Достань. Очень нужно. Только ты можешь.
Видимо, девушка увидела в лице Павла нечто, что заставило ее сменить вульгарно-наглый тон:
– Попробую, раз так нужно. Жди здесь.
Она испарилась, а Павел остался мерзнуть на улице среди светивших огней, в тот год весна не пускала тепло. Мимо проносились машины, куда-то спешили толпы людей, а он прохаживался взад-вперед, сунув руки в карманы куртки и пряча нос в шарф.
Одиннадцать... Двенадцать...
В двенадцать часов Стелла должна выйти из палаты и ждать его в женском туалете... Павел нервничал, бил кулаком в ладонь, высматривая Адреналину. Ну, тварь, если обманет...
Взвизгнули тормоза, пружинисто стала машина, из нее выпорхнула долгожданная Адреналина. В подворотне она, отдавая геру и пузырек, одновременно протянула детскую ладошку:
– На такси гоняла, так что, мой мальчик, гони бабки и за такси.
Денег хватило тютелька в тютельку, остался Павел с одним-единственным задрипанным рублем.
В любой больнице есть черный ход, обычно его закрывают, но бывает – нет. На последнее Павел не рассчитывал, поэтому замыслил действовать так: если дверь окажется запертой, он достучится, убедит открыть, а потом воспользуется платком, смоченным хлороформом, и пусть человек спит себе.
План удался. Пожилой мужчина «отдыхал» под лестницей, а Павел торопливо надевал халат, шапочку и марлевой повязкой закрыл лицо. Держа платок с хлороформом наготове, он поднялся на третий этаж, миновал несколько коридоров, никем не замеченный.
Стелла сидела на кафельном полу туалета совершенно мокрая, словно водой ее окатили, с хрипом дышала, и только глаза лихорадочно блестели, следя за каждым движением Павла. Когда же он поднес наполненный шприц, всхлипнула:
– Здесь не хватит.
– Хватит, Стелла. Раздобуду денег, принесу еще.
– Нет, я не о том...
– О чем же?
– Не хватит, чтоб умереть.
– Ты что! Зачем умирать? – испугался Павел.
– Послушай меня, Павлуша... Я не могу больше... Все равно подохну... Нет, слушай! – схватилась она за него, когда он попробовал встать. – Не хочу болей, ты же не представляешь... Чтоб не больно хочу. Сразу. Я так решила. Ну что меня ждет? Принудительное лечение? Это та же тюрьма, Павлик... Я не вынесу лечения, мне уже ничего не поможет. Помоги мне... пожалуйста... умоляю... У тебя же есть нож?
– Да, – еще не понимал он.
– Сейчас ты вколешь... я не могу сама, видишь?.. (Руки Стеллы тряслись, пальцы были скрючены.) Подожди немного и... и... перережь мне вены...
Не было предела его возмущению, но он и слова не смог сказать, Стелла вцепилась мертвой хваткой и торопливо говорила:
– Павлуша, родной... умоляю... Я ничего не почувствую, клянусь тебе! Хочу легкой смерти, иначе... я выпрыгну из окна или повешусь... Пожалей меня! Это будет облегчение... Пожалей...
Она беззвучно плакала, вздрагивая и шумно втягивая воздух в себя. Он понял, что должен это сделать. А по спине пробегал холодок. Собравшись с духом, пообещал:
– Хорошо. Я сделаю.
– Ты не обманешь?
– Нет.
– Нож оставь со мной, пусть думают – я сама.
Она погладила его по щеке из последних сил и, улыбнувшись, выговорила:
– Ангел мой... ты такой хороший... Грех беру на себя...
Колоть некуда. Он помог ей лечь навзничь, перевязал туго бедро, стянул на тощей талии пояс, вздулась жила в паху.
– Мне было с тобой хорошо, – бормотала Стелла.
Ее тело постепенно освобождалось от напряжения, обмякало, глаза подернулись опьянением, и в их глубине просматривалось облегчение. Мда, ей стало легче, она отключалась, но тем не менее напомнила:
– Ты обещал... Сделай... обеща... мой грех... Прощай...
Павел ослабил жгут и пояс, посадил сестру, прислонив спиной к холодной стене, поцеловал в губы.
Потом достал нож, небольшой складной нож, раскрыл... и не мог набраться храбрости выполнить просьбу.
Отца убил случайно, сейчас предстояло убить сознательно. Отца он ненавидел, Стеллу любил, как только мужчина может любить женщину и даже больше... больше...
Рука с ножом несколько раз взлетала и медленно опускалась. Не могу! – хотелось крикнуть.
А Стелла не хочет мучений, надеется на него... Он должен... должен!..
– Прощай, Стелла, – сказал он тихо и рассек руки сестры.
Из ран заструилась кровь, вмиг подол халата и ночной рубашки набух, размок. Лицо Стеллы бледнело, губы не отличались от кожи... Она казалась спокойной, словно спала. Да, уже спала... Совсем немного осталось до сна вечного. Павел бросил в подол, не успевающий пропускать кровь, нож, который погрузился в красную жидкость почти полностью, и тем же путем вернулся.
На улице он глубоко вдыхал воздух, стараясь заглушить запах крови. О, этот запах... Представил Стеллу, сидящую на полу туалета у кафельной стены с безвольно опущенными руками на коленях и вдруг... заплакал. Он плакал горько, навзрыд, но последний раз в жизни...
Россия
Ему было двадцать семь лет, когда он пересек русскую границу в свите посла Долгорукого. Их встретила метель, обычная русская метель с мокрым снегом и завываниями. Пахнуло домом, детством, выступили слезы радости. Замечательно, что слезы никто не мог видеть из-за снега, облепившего лицо.
– Я дома, – шептал Абрам, почему-то радуясь.
На постоялом дворе все осталось прежним: те же постройки, та же ветхость и убогость, какие он запомнил, когда его с братом Алешкой вез Уткин и остановился здесь сменить лошадей. Теперь здесь решено заночевать.
«Где ты теперь, Алешка?» – подумал Абрам, подходя к тому самому месту, где тогда стояла карета.
Слишком хорошо он запомнил все, что происходило в России с момента его появления в этой стране. Живо представил и мальчишку с заячьей губой, и мужика в тулупе, и снег... А метель завывала, обрушиваясь на Абрама.
– Не желаете ли в избу пожаловать согреться?
Абрам обернулся. Разглядел в темноте мужика в тулупе, он жестикулировал в сторону изб. Абрам кивнул и пошел за ним. Пройдя сени, он попал в просторную горницу, предназначенную для ночлега проезжающих. Припав к печке, грелись два француза, спешивших в Россию за легким заработком – преподавать ставшие модными язык и танцы. В котле закипала вода на печке, у стен стояли лавки да топчаны, из освещения – две лучины да огонь из печи. «Не Версаль, – с грустью подумал Абрам, сбрасывая шубу и снимая шляпу. – И даже не казарма в крепости Ла Фер». Мужик вдруг охнул. Не глядя на него, разматывая шарф, Абрам сказал с усмешкой:
Абрам обернулся. Разглядел в темноте мужика в тулупе, он жестикулировал в сторону изб. Абрам кивнул и пошел за ним. Пройдя сени, он попал в просторную горницу, предназначенную для ночлега проезжающих. Припав к печке, грелись два француза, спешивших в Россию за легким заработком – преподавать ставшие модными язык и танцы. В котле закипала вода на печке, у стен стояли лавки да топчаны, из освещения – две лучины да огонь из печи. «Не Версаль, – с грустью подумал Абрам, сбрасывая шубу и снимая шляпу. – И даже не казарма в крепости Ла Фер». Мужик вдруг охнул. Не глядя на него, разматывая шарф, Абрам сказал с усмешкой:
– Что, черного моего лика испугался?
– Да вроде... – ответил тот, смутившись. – Раз я видал такого здеся, но давно то было. Карета стала у нас, а в ней отрок с черным ликом...
– Постой-ка, – произнес обрадованно Абрам, заметив наконец заячью губу, спрятанную за бородой. – Так то я и ехал в той карете. А ты... Как же тебя называл мужик? Не припомню.
– Левкой меня кличут.
– Может, и Левка... Имя запамятовал. И какое дело ты делаешь?
– Да, как и отец мой, царство ему небесное, за лошадьми гляжу. А вы ж откудова едете?
– Из Франции. Слыхал про такую страну?
– Не, не слыхал.
Абрам сел на лавку, рассматривая Левку, как невидаль. Один из французов подошел к нему и спросил по-французски:
– Капитан, скажите, выдержат ли лошади такую стужу?
– Не беспокойтесь, – ответил он, естественно, тоже на французском, – выдержат.
– Не желаете ли выпить кофе, капитан? – спросил второй.
– Благодарю, с удовольствием.
– А вы и речи иноземной обучены? – с завистью проговорил Левка.
– Да пришлось обучиться. А ты, стало быть, здесь вместо отца?
– Стало быть, так, – угрюмо отозвался Левка, уходя.
– И так всю жизнь, – с сожалением произнес Абрам. – Всю жизнь...
Француз поднес ему кружку с кофе, Абрам пил, вдыхая аромат, напоминавший Францию.
* * *Павел ворочался с боку на бок на кровати, физически ощущая чье-то присутствие. Так и с ума недолго сойти, если хоть на секунду поверить в вечное существование душ. Павел и не верил. Верил лишь в то, что знает, конкретно видит, с чем сталкивался. Прочь шепот теней, прочь фантазии дремучих людей! Есть реальность, она заставляет действовать...
Денег не было. Тело Стеллы Павел не забрал из больницы. Значительно позже выяснил, что его сестру отдали, кажется, в мединститут для исследований... Собственно, чего он ожидал? Какая-то наркоманка покончила жизнь самоубийством, к тому же она не имела родственников, которые могли позаботиться о ней после смерти. Свою квартиру Стелла переоформила на Павла, но это он узнал значительно позже, когда заглянул в документы. А тогда трое первых суток после смерти Стеллы провел, страшно страдая, неприкаянно шатаясь по городу. Парадокс: в огромном городе не было Павлу места. Три дня он не ел. И никому нет дела до твоих проблем. В этом мире каждый сам за себя. Надо выкарабкиваться, и Павел согласен на все. Ноги привели на знакомый до боли проспект, глаза отыскали Адреналину.
– Сколько? – встретила она Павла обычным вопросом.
После трехдневной голодухи мозги ворочались туго, кружилась голова, еле дошло, что спрашивает она о гере.
– Больше не буду брать, сестра умерла, – ответил.
Адреналина скорчила кукольное личико в плаксивую мину, хлюпнула носом. Видимо, каждая шлюха, теряя товарку, задумывается ненароком о своем конце. Павел пришел сюда не искать сочувствия, а просить:
– Не поможешь с работой?
– Тебе работа нужна? – оживилась Адреналина, нахально осматривая Павла с ног до головы, как заправский оценщик. – Будешь трахать престарелых матрон? Тетки не скупятся, бабки дают большие. Ваш брат ценится дороже нашего.
– У меня пенис самостоятельный, боюсь, на матрону не поднимется, – пошутил Павел.
Шутка пришлась девушке по душе, она заливисто рассмеялась. Потом, посмотрев кокетливо на красивого парня, спросила с улыбочкой:
– А на меня?
– Ты слишком дорогая, у меня таких бабок нет. Так как? Насчет работы?
– А как насчет меня?
– А не боишься, что затрахаю на халяву? – принялся заигрывать и Павел, хотя она ему была до оного места.
– Посмотрим, кто кого. У тебя место есть?
– Да нет, у тетки живу, – хватило ему ума сказать.
– Тогда почапали ко мне. Эй! – крикнула группе девчонок Адреналина. – Если меня спросят, скажите, отгул взяла.
Она набрала съедобной всячины в гастрономе, купила три бутылки вина, на троллейбусе двинули к ней. Девушка терлась и прижималась к Павлу, а тот ни о чем не мог думать, как о ветчине, бившей одурманивающим ароматом из сумки на плече Адреналины и возбуждающей единственный инстинкт: рвать мясо зубами и глотать, глотать...
Болтая без умолку о каких-то козлах и пидорах, Адреналина накрыла на стол, разлила вино, которое сразу обожгло желудок Павла, потом почти сразу отчего-то нестерпимо заломило в ключицах. Павел старался есть спокойно, но умудрился прикусить щеку, торопясь прожевать. Девушка не страдала чувством голода, включила музло, закружилась, задергалась в такт, устроив маленький стриптиз. Сбросив лифчик, покрутилась перед Павлом, выставив внушительный для ее роста бюст, поинтересовалась:
– Как, на твой взгляд?
Что тут скажешь? Одно:
– Сиськи что надо.
Успевший набить утробу Павел, ощутил голод иного рода. Грубо притянув девушку, она все же не девочка-припевочка, цапнул за круглое сокровище, убеждаясь в натуральности, затем завалил Адреналину и без предисловий принялся за дело. Девчонка сладострастно визжала и пищала, видимо, не надоело ей заниматься сексом, а может, у нее это призвание. Павлу что? Кирнул, поел, залез на девчонку – в охотку пошло.
Адреналина смылась с утра, оставив Павла высыпаться. Дрых он без задних ног и без сновидений, вставал исключительно в туалет, потом снова проваливался. Где-то вечером его растолкала Адреналина:
– Вставай, ехать надо.
– Куда? Зачем?
– Работа тебе нужна? Едем, познакомлю кое с кем.
Уже в троллейбусе она вдруг спохватилась:
– Слушай, как тебя зовут?
Он погрузился в думы. Шкурой чувствовал, с сегодняшнего вечера начнется другая жизнь, и имя следует дать себе новое. Какое? Оно должно быть короткое, хлесткое, вроде клички. Что, если взять начальные буквы... Гар – от Гарелина, прибавить «п» – Павел? Получается – Гарп. Неплохо, но слишком коротко. От ненавистного имени отца, от которого никуда не деться – Устин – прибавил букв «у». Гарпу... Гарпун! Подходит. Отныне он зовется – Гарпун.
– Эй! – тормошила его Адреналина. – Задумался? Думать вредно, говорят. Так как тебя зовут?
– Гарпун, – ответил он.
На скамье в сквере одной из площадей, вытянув ноги, отдыхали двое парней лет по тридцать. Набухшие рожи, скучающий глаз и позы хозяев – живут же некоторые. К ним подвела Павла Адреналина:
– Ну, вы тут покалякайте, мальчики, а у меня заботы бренные, – но не уходила.
– Вали, – бросил один, не глядя на девушку.
Она не заставила повторять приказ.
– Ну? – лениво сказал первый. – Чего хочешь?
– Ищу работу.
– А что ты умеешь? – криво усмехнулся второй, открыто сомневаясь в способностях Павла.
И чем же их удивить? А удивить надо, иначе два мордоворота засмеют и пошлют подальше. Павел стоял перед ними как школьник, не знающий урок, нервно сжимая кулаки в карманах, опустив голову. Они ждали, сверлили глазами отца, такими же безжизненными, такими же жестокими, пред которыми Павел пасовал и пасует. Очень унизительно вот так стоять, но еще унизительней подохнуть здоровому мужику с голодухи. Заело, разозлило их отношение, захотелось заехать по этим рылам... Быстро пронеслась в мозгу кончина родителя, и Стелла на полу сортира, и три дня шатаний... Павел посмотрел прямо на них, спокойно, уверенно сказал:
– Я могу убивать.
– Ишь ты! – ухмыльнулся второй.
– Тебя как зовут? – словно не слыша возгласа напарника и не удивившись ответу парня, спросил первый.
– Гарпун.
– Значит, Гарпун, ты можешь убивать? – растягивал слова первый, наверное, главный.
– Могу.
– Угу. А ты убил хоть одного?
– Троих, – припомнил Павел и того, кто попался под горячую руку, когда узнал правду о Стелле.
– Солидно. И ни разу не попался?
– Как видишь.
– Угу. Ну, раз ты такой крутой, не помешает сравнять счет.
Главный поискал глазами вокруг, остановился на ларьке с сосисками, казалось, забыл, о чем шла речь. Павел и не предполагал, что он скажет в следующий момент:
– Видишь девчушку в розовой куртке?
– Ну? – насторожился Павел.
– Убей ее.
Павел похолодел. Девушка в розовой куртке лопала сосиску с булкой, смеясь, что-то говорила подружке. Павел растерянно спросил: