Он потянулся к внутреннему карману плаща, собираясь что-то достать; однако в последнюю минуту отдернул руку и устремил на собеседника полные слез глаза.
- Ради Бога, Уайтлендс, возьмите себя в руки, - пробормотал советник посольства, пытаясь успокоить собеседника. - Вы слишком взволнованы. - Хотите еще виски?
Он сделал знак официанту, и тот, правильно поняв его желание, поспешил принести стакан виски. К этому времени Энтони уже оправился от внезапного приступа волнения и начал протирать стекла очков платком.
- Простите, Паркер, - произнес он запинающимся голосом. - Это было... это был приступ слабости... но теперь всё в порядке. Письмо, - продолжил он, сделав несколько маленьких глотков из стакана, - письмо, адресованное Эдвину Гарриго, нужно передать ему, только если со мной что-нибудь случится. Ну вы понимаете. Я вручаю его вам с этим условием. Если со мной... если со мной что-нибудь произойдет, если мне помешает что-нибудь непредвиденное... Жизненно важно, чтобы письмо попало в руки Гарриго. В нем всё написано... Я о картине Веласкеса, которую только что упоминал. Ни под каким видом и ни по какой причине ее нельзя больше скрывать, мир должен узнать о ее существовании, и что бы ни случилось, картина должна оказаться в Англии. Эдвин сообразит, как это устроить. А если он не сможет, то пусть выкопают из могил лорда Нельсона или сэра Фрэнсиса Дрейка, но мы должны завладеть этой проклятой картиной, Паркер, любой ценой, понимаете? Любой ценой. Эта картина стоит больше, чем рудники Рио-Тинто. Вы поняли, Паркер? Поняли характер и масштабы своей миссии?
- Разумеется, друг мой. Нет проблем. Я отправлю ваше письмо в Лондон этому типу.
- Только в том случае, если со мной что-нибудь случится, хорошо? Если ничего не случится, то ни в коем случае. А если, паче чаяния, вам придется отправить письмо Фиалке, не забудьте упомянуть, что это я обнаружил картину и определил ее подлинность. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ему достались и картина, и слава. И если со мной что-то случится - тогда, по крайней мере... по крайней мере, Паркер, обо мне будут вспоминать с благодарностью...
- Перестаньте, Уайтлендс, - остановил его молодой дипломат, увидев, что на глаза собеседника вновь навернулись слезы. - Ваше письмо в надежных руках. И будем надеяться, что оно благополучно дойдет до адресата. А теперь скажите мне, что вы собираетесь делать?
- Письмо...
- Разумеется, письмо - на тот случай, если с вами случится что-то непоправимое; это я уже понял. Но пока вы, слава богу, еще живы, и я думаю, что с вами ничего не случится, если вы, конечно, не станете совать свой нос, куда не следует. Поэтому я вас спрашиваю: что вы собираетесь делать? В смысле, что вы собираетесь делать с этой картиной, я хочу сказать.
Энтони ошарашенно уставился на дипломата, словно вопрос показался ему абсурдным. Через некоторое время он провел по лицу рукой и сказал:
- Что я собираюсь делать?.. - переспросил он. - Даже не знаю... Я еще об этом не думал.
- Я понимаю, я всё понимаю. Вообще-то ваши дела меня не касаются. Но, поскольку вы мне доверились, я считаю себя обязанным оправдать доверие и дать вам дружеский совет.
- Я догадываюсь, что вы хотите сказать, - перебил Энтони. - Но предпочел бы не слышать этого вашего совета. Не обижайтесь, Паркер. Вы хороший человек, и я весьма ценю ваше участие. И вы действительно... Вы действительно мой единственный друг в этом мире...
Заметив, что у опечаленного собеседника снова задрожали губы, молодой дипломат мягко забрал у него письмо, положил в карман, поднялся и произнес:
- В таком случае, Уайтлендс, я дам вам именно тот совет, что и собирался: идите в гостиницу и поспите. Завтра вы всё увидите свежим взглядом, и умоляю, ни с кем больше сегодня вечером не разговаривайте.
Глава 12
Неуверенной и замысловатой походкой пьяного Энтони Уайтлендс шел к гостинице по холодным и пустынным улицам зимнего Мадрида, когда услышал окликнувший его голос, и человек, который выглядел как попрошайка, прикоснулся к старомодной широкополой шляпе, приблизился и зашагал рядом в одним с ним темпе. Поскольку он был похож на персонажа, словно сошедшего с картины, Энтони посчитал его появление галлюцинацией и продолжил идти, не обменявшись с этим типом ни словом, ни взглядом, пока неожиданный спутник не взял его мягко под руку, заставив остановиться под светом фонаря, и уязвленным тоном заявил:
- Да ладно, неужели вы меня не узнаете? Посмотрите как следует, я Ихинио Самора Саморано, сохранил прошлой ночью ваш бумажник.
Произнося эти слова, он приподнял полы шляпы, чтобы фонарь осветил его худое лицо. Увидев его, англичанин вздрогнул и воскликнул:
- Черт возьми, дон Ихинио, вы уж простите меня. Уличное освещение такое скудное, а я, должно быть, забыл очки в "Ритце".
- Нет, сеньор, очки на вас. И не называйте меня дон Ихинио. Просто Ихинио будет достаточно. Вы хорошо себя чувствуете?
- О, превосходно, превосходно! И я крайне рад этой случайной встрече, которая позволит мне выразить свою благодарность. Я тщетно пытался выяснить ваш адрес, чтобы отблагодарить вас за то, что отнесли мои вещи в посольство.
Ихинио Самора Саморано взмахнул шляпой и снова ее надел.
- Ни в коем случае. Нет никакой необходимости. Но скажите, куда вы так бодро направляетесь, в такой-то час? Если, конечно, я могу этим поинтересоваться.
Энтони указал на улицу впереди и устало произнес:
- В гостиницу, вздремнуть.
- И далеко это отсюда?
- Нет. Если способность ориентироваться меня не подводит, то это там.
Ихинио Самора Саморано сжал его руку сильнее и сказал:
- Не стоит идти в этом направлении. Я только что оттуда пришел и слышал крики и топот. Члены профсоюза и фалангисты устроили там полноценное сражение. Лучше подождем, пока буря не утихнет. Слушайте, а почему бы не зайти ненадолго туда же, куда и в прошлый раз? Хуста наверняка не спит, а девушку можно и разбудить. По крайней мере, там мы будем защищены от холода и беспорядков и выпьем по рюмашке, чтобы согреться. Что скажете, а? Вечер только начался.
Англичанин пожал плечами.
- Ладно, - ответил он, - по правде говоря, я не особенно хотел возвращаться в гостиницу. Вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Мениппа с картины Веласкеса?
- Ни единая душа, - отозвался тот. - Давайте пойдем окружным путем и будем избегать узких улиц, там-то все стычки и происходят.
Как он ни прислушивался, Энтони не смог различить шум стычки, о которой предупредил его спутник, но покорно пошел за ним, не желая, чтобы этот неповторимый день заканчивался. Рука об руку они пересекли площадь Вакийия, такую оживленную летом, с зонтиками старьевщиков, но опустевшую зимой, и вошли в лабиринт темных и запутанных переулков. Через некоторое время англичанин уже не понимал, где они находятся.
Тем самым он осознал, как мало знал Мадрид, несмотря на то, что довольно долго здесь жил. Сейчас он чувствовал себя чужестранцем вдвойне, и это ощущение наполнило его меланхолией и предвкушением неизведанного. Его настроение от детского радостного возбуждения мгновенно перешло к грусти, граничащей с отчаянием. В любом случае он был настолько сбит с толку, что позволил бы увести себя в любом направлении. Но Ихинио Самора Саморано лишь собирался отвести его в заявленное место, и после многочисленных поворотов они снова оказались перед старым крыльцом и яростно заколотили по двери, пока не появился закутанный в пальто ночной сторож, дрожа от холода и еле волоча ноги. Под кепкой виднелись покрасневшие глаза и кончик носа, на котором застыла капля.
Они поднялись на второй этаж и позвонили. Через некоторое время послышался шорох шагов, и тетка в мягком халате, тапочках и митенках открыла дверь. Увидев англичанина, она уперла руки в боки и хрипло воскликнула:
- Это что же, больше в Мадриде и пойти некуда? Да еще в такое время, рехнуться можно! И если платить за ужин нечем, так и возвращайтесь восвояси к себе на родину. Или хоть в Гибралтар, для того у нас его и оттяпали.
Энтони поклонился и ударился лбом о дверной косяк.
- Вы неправильно меня поняли, донья Хуста, - пробормотал он, припоминая имя, которое произнес чуть раньше Ихинио Самора. - Я не так беден, как прошлым вечером, и пришел не выпрашивать дурацкий суп. Я нашел свой бумажник и деньги в целости и сохранности, за что спасибо честности того доброго друга, что пришел со мной в качестве гостя.
Лишь тогда Хуста заметила присутствие Ихинио Саморы, и выражение ее лица смягчилось.
- С этого и нужно было начинать. Друзьям Ихинио всегда найдется место в этом доме. Но проходите, не стойте в коридоре, а то окоченеете. Такая ночка, что и не описать. Ну, хорошо у нас буржуйка есть, справимся.
Мужчины вошли в гостиную, с которой Энтони был знаком по предыдущим визитам. Керосиновая лампа над кушеткой освещала полупустую бутылку, два стакана и усыпанную крошками тарелку. За столом сидела старуха с иссохшим лицом, такая тощая и укутанная, что ее сложно было отличить от подушек и тряпок, беспорядочно набросанных на диване, чтобы скрыть его плачевное состояние. В ночной тишине было слышно, как где-то по соседству капает протекающий кран и мяукает кошка. Ихинио повесил пальто и шляпу на крючок и помог раздеться англичанину. Потом они пошли отогреваться на кушетку, пока сеньора Хуста вытаскивала из комода еще два стакана и наливала вновь прибывшим ликер.
- С этого и нужно было начинать. Друзьям Ихинио всегда найдется место в этом доме. Но проходите, не стойте в коридоре, а то окоченеете. Такая ночка, что и не описать. Ну, хорошо у нас буржуйка есть, справимся.
Мужчины вошли в гостиную, с которой Энтони был знаком по предыдущим визитам. Керосиновая лампа над кушеткой освещала полупустую бутылку, два стакана и усыпанную крошками тарелку. За столом сидела старуха с иссохшим лицом, такая тощая и укутанная, что ее сложно было отличить от подушек и тряпок, беспорядочно набросанных на диване, чтобы скрыть его плачевное состояние. В ночной тишине было слышно, как где-то по соседству капает протекающий кран и мяукает кошка. Ихинио повесил пальто и шляпу на крючок и помог раздеться англичанину. Потом они пошли отогреваться на кушетку, пока сеньора Хуста вытаскивала из комода еще два стакана и наливала вновь прибывшим ликер.
- А теперь пойду разбужу девочку, - объявила она.
- О, не надо, если она спит, не тревожьте ее, - пробормотал Энтони упавшим голосом. - Мне не нужно... я пришел не за...
За друга вступился Ихинио:
- Оставь его в покое, Хуста. Мы просто заскочили на время, на улице опять драка.
- Проклятая политика! - буркнула тетка, снова заняла свое место на кушетке и обратилась к англичанину: - Раньше сюда приходили студенты. От них было много суеты и мало деньжат, но хоть что-то. А теперь они предпочитают драться и получать затрещины, или еще чего похуже. Короче говоря, с тех пор как начался холод и беспорядки, сюда ни единая христианская душа не заглядывала. Эта страна катится в пропасть, будь прокляты дон Нисето [7] и Ортега-и-Гассет [8].
- Они не виноваты, - оборвал ее Ихинио. И чтобы сменить тему, слегка повысив голос, обратился к старухе, поинтересовавшись ее здоровьем. Старуха, похоже, вернулась к жизни и открыла беззубый рот, словно хотела что-то сказать, но немедленно опять его закрыла и так и не произнесла ни слова.
- Простите ее, - сказала Хуста Энотони. - Донья Агапита живет в соседнем доме в одиночестве и слегка выжила из ума. Она глуха, как пробка, наполовину ослепла и у нее нет никого, кто бы о ней позаботился. Когда становится так холодно, я приглашаю ее зайти, потому что в ее квартире нет печки.
Энтони с состраданием посмотрел на больную старуху, а та, словно бы поняв, что на мгновение оказалась в центре внимания, скрежещущим голосом воскликнула:
- Чуррос, вино и лимонад!
- Это еще что? - с недоумением спросила у соседки Хуста.
- Вот именно! - отозвался Ихинио и повернулся к англичанину. - В Испании дела обстоят плохо уже многие века, но в последние месяцы это просто сумасшедший дом. Фалангисты дерутся с социалистами, социалисты с фалангистами, анархистами и время от времени друг с другом. А все остальные между тем говорят о революции. Невероятный вздор. Чтобы устроить революцию, хоть левую, хоть правую, нужно принимать ее всерьез, нужно единство и дисциплина.
Энтони сделал глоток касальи из своего стакана и почувствовал, как напиток дерет горло. Он откашлялся и сказал:
- Лучше обойтись без революции, даже если она начнется из-за беспечности.
- Революции не будет, - заявил Ихинио, - будет государственный переворот. И его устроят военные, так говорят. Осталось узнать только когда - нынче ночью, завтра или через три месяца, время покажет.
- Ладно, - сказала Хуста, - может, хоть военные немного поправят дела. Так, как мы сейчас живем, продолжаться не может.
- Не говори глупости, Хуста, - со всей серьезностью откликнулся Ихинио. Если будет военный переворот, вот тогда-то и начнется заварушка. Весь народ восстанет с оружием в руках, чтобы защитить свое.
Женщина широким жестом обвела кушетку и сидящих на ней и сказала:
- Что защищать-то? Эти развалины?
Ихинио одним глотком опустошил стакан и резко поставил его на стол.
- Чтобы защитить свободу, тупица!
- Чуррос, вино и лимонад! - пронзительно крикнула донья Агапита.
Хуста расхохоталась и снова наполнила стаканы. В монастыре по соседству зазвенели колокола.
- Не обращайте на него внимания, - сказала тетка англичанину. - Послушать его, так он орел. Но на самом деле овечка. Просто агнец божий.
- Не начинай, Хуста. Эти истории не интересны иностранцам.
- Зато мне интересны, - ответила Хуста, - а я у себя дома. Так-то!
И не обращая внимания на возражения, Хуста поведала Энтони длинную и запутанную историю, время от времени прерываемую внезапным и бессмысленным кудахтаньем соседки, суть которой он едва понял. В молодости, как и многие сельские жители, растерявшиеся в суматохе большого города, Хуста пошла по скользкой дорожке и оказалась на улице, пока не повстречала на своем пути привлекательного и порядочного рабочего, который бросил вызов буржуазной морали, спас ее от дурной жизни и повел к алтарю. Через несколько счастливых лет (и нескольких разочарований), рабочий по естественным причинам или нет (этого Энтони точно не понял) покинул этот мир и безутешную Хусту и рожденную в этом союзе девочку.
Когда, казалось, весь мир обрушился на их несчастные головы, в их доме внезапно появился Ихинио Самора, о котором до сей поры они не слышали, и сказал, что служил вместе с покойным по время войны в Марокко, куда они попали по жребию, как и многие другие, и где тот спас ему жизнь или наоборот, и потому теперь Ихинио, зная о положении вдовы и дочери старого друга, решил вернуть долг или исполнить обещание, данное на поле битвы или в ее канун, а может, и по какому другому случаю во время этой печально известной кампании.
Пока Хуста рассказывала свою историю, Ихинио улыбался и качал головой, словно бы пытаясь принизить свои заслуги и значение своего вмешательства. В конце концов, он сделал лишь то, что и любой другой на его месте, тем более, что в то время неплохо зарабатывал в качестве помощника слесаря и не имел никого на иждивении - родители умерли, оба брата эмигрировали в Венесуэлу, а жены у него не было, хотя хватало желающих позариться на его имущество и доходы. Он заявил, что не входил ни в профсоюз, ни в какую-нибудь политическую или военную организацию, но твердо верил, что пролетарии должны помогать друг другу.
Хуста быстро добавила, что в обмен на свою помощь Ихинио никогда ничего не просил ни в каком виде. В это мгновение, словно услышав рассказ или какой-либо его фрагмент, оживилась донья Агапита и объявила, что нет мужчины лучше солдата, как, например, ее давнишний жених.
- Он как будто до сих пор стоит перед моими глазами, - произнесла она с неожиданным кокетством, - с усами и в синей разукрашенной кепке. Когда мы познакомились, он служил Изабелле II [9]. Может, и в постели, этого я не знаю, мне он этого не говорил. Но что служил ей - это да. Гусар королевы! Когда он меня обнимал, то позумент впивался в щеки, а уж сабля... уж сабля... Чурроc, вино и лимонад!
Хуста постучала указательным пальцем по виску и с улыбкой скорее жалостливой, чем насмешливой, произнесла:
- Не обращайте внимания. Она совсем умом повредилась. Из-за больной почки она пристрастилась к морфину. Бедная Агапита, вы только посмотрите на нее! А этот жених, про которого она рассказывает, у нее и правда был, ага, только что он служил королеве - это бред сивой кобылы. Его выгнали из армии за пьянство.
Хмель и усталость сделали свое дело, и в голове англичанина всё поплыло. С большим трудом он поднялся и попросил разрешения отлучиться в уборную. Опорожнив мочевой пузырь, он наполнил раковину ледяной водой и окунул в нее голову. Это помогло ему немного прийти в себя; он даже почувствовал себя несколько лучше. Когда он вытирался грязной тряпкой, ему показалось, будто за перегородкой послышался детский плач. Его это нисколько не удивило, однако, вернувшись в гостиную, он увидел младенца на руках у Тоньины, которая присоединилась к остальным и теперь баюкала на руках маленький кричащий комочек.
Тоньина выглядела еще более изможденной, чем прежде - возможно, еще и потому, что ее не вовремя разбудили. На ней был балахон из бурой шерсти, скрывавший фигуру от шеи до пят, а на ногах - толстые мужские шерстяные носки, сквозь дыры в которых торчали голые пятки и пальцы. Никто не потрудился объяснить, откуда взялся этот младенец, да Энтони и сам не считал, что ему необходимо это знать. С большим трудом он поднялся и объявил, что уходит, держась обеими руками за кушетку, чтобы не упасть, и едва не сбив со стола бутылку. Услышав его голос, младенец замолчал, а все присутствующие хором запротестовали. Как, вы уходите? В такой час? Это просто безумие! Да вы сошли с ума! Этого никак нельзя допустить! К тому же вы сейчас не в том состоянии, чтобы ходить по улицам. Тоньина передала сверток с младенцем Хусте и обняла англичанина за плечи, не желая отпускать.
- Оставайся и ложись спать, - прошептала она ему на ухо. - Куда тебе спешить? В гостинице тебя никто не ждет.