С упавшим сердцем он потихоньку оделся, время от времени оценивая свой облик в зеркале гардероба. Зрелище не было лестным. После поездки одежда помялась, и хотя он ее тщательно вычистил, но не смог оттереть следы копоти. Подобная "роскошь" вкупе с печальным и усталым лицом придала ему вид очень мало соответствующий тем людям, которых он собирался посетить, и совершенно не адекватный тому впечатлению, которое должен был на них произвести.
Выйдя из гостиницы, через несколько метров он оказался на площади Санта-Ана. Ветер разогнал облака, и небо приобрело чистоту и прозрачность студеного зимнего утра. В барах и закусочных начинали собираться первые клиенты. Энтони присоединился к ним и вошел в забегаловку, которая пахла кофе и горячим хлебом. Дожидаясь официанта, он листал газету. Заголовки и обилие восклицательных знаков оставляли малоприятное впечатление.
Во многих местных забегаловках Испании произошли стычки между враждующими группировками, несколько человек убито и многие ранены. В некоторых отраслях объявлены забастовки. В одном из городов провинции Кастеллон мэр изгнал священника и организовал в церкви танцы. В Батансосе Христу отрезали голову и ноги. Публика в баре комментировала эти события красноречивыми жестами и нравоучительными фразами, затягиваясь сигаретами.
Энтони привык к плотному английскому завтраку, поэтому чашка крепкого кофе и жаренные в масле чуррос [1] ему не понравились и не помогли поднять настроение и разогнать дурные мысли. Он взглянул на свои часы, поскольку шестиугольные часы, висящие над прилавком, похоже, стояли, как и на станции в Вента-де-Баньос. Времени перед встречей было еще достаточно, но его раздражали гул и дым, так что он расплатился и вышел на площадь.
Пройдя быстрым шагом, Энтони через несколько минут оказался перед дверьми музея Прадо, который только что открылся. Он показал билетерше документ, где именовался профессором и исследователем, и после консультаций и сомнений его впустили бесплатно. В это время года, тем более в обстановке насилия и неопределенности, в которых жил Мадрид, посетителей почти не было, и музей выглядел пустынным. В залах стоял арктический холод.
Безразличный ко всему, что не имеет отношения к воссоединению с обожаемым музеем, Энтони на мгновение задержался перед Il Furore, бронзовой статуей Карла V работы Леоне Леони. Одетый в римскую кирасу император сжимал в руке копье, а у его ног лежало побежденное и закованное в цепи олицетворение жестокости и дикости, засунувшее нос прямо в зад победителя, который по божественному приказу олицетворял и всеми средствами устанавливал на земле порядок.
Воодушевившись подобным образчиком силы, англичанин выпрямил спину и решительно направился в зал Веласкеса. Творения этого художника производили на него такое впечатление, что он всегда осматривал не больше одной картины. Он изучал их годами, одну за другой, ежедневно приходя в музей с блокнотом, куда записывал по мере обнаружения все нюансы. Затем уставший, но счастливый возвращался в свой номер и переносил заметки в большую тетрадь в косую линию.
Однако на этот раз он пришел не ради записей, а с мольбой о защите, подобно паломнику, посещающему место поклонения святому. С таким же смутным ощущением англичанин остановился перед одним из полотен, нашел подходящую дистанцию, протер очки и неподвижно уставился на картину, почти не дыша.
Когда Веласкес написал портрет дона Хуана Австрийского, ему было столько же лет, сколько сейчас англичанину, который немного испуганно созерцал картину. В свое время она входила в коллекцию шутов и карликов, что украшала королевские поместья. Мысль о том, что великому художнику можно поручить рисовать этих жалких существ, чтобы потом превратить их в превосходный декоративный объект, в наши дни может показаться шокирующей, но в то время, должно быть, таковой не была, и в конечном счете значение имеет только то, что по этому странному капризу короля родились великолепные произведения искусства.
В отличие от товарищей по коллекции, персонаж, окрещенный доном Хуаном Австрийским [2], не имел твердой позиции при дворе. Он не был постоянным шутом, его нанимали по случаю, чтобы восполнить чье-то временное отсутствие или усилить обычную труппу калек, идиотов и душевнобольных, развлекавших короля и придворных. В архивах не сохранилось его имя, лишь это экстравагантное прозвище. Должно быть, уравнивание в титуле с величайшим военачальником имперских войск и сыном Карла V являлось частью шутки. На портрете у ног шута, чтобы отдать должное имени, лежат аркебуза, нагрудник доспеха, шлем и несколько шаров, видимо, пушечные ядра небольшого калибра, одет он по-королевски, держит скипетр, а на голове - несоразмерно большая шляпа, слегка сдвинутая набок и украшенная щегольским плюмажем. Это роскошное одеяние не может скрыть действительность, лишь подчеркивает ее: тут же бросаются в глаза смешные усы и нахмуренные брови, которые через несколько веков стали напоминать Ницше.
Шут уже был немолод. Его руки выглядели сильными, ноги же, напротив, тощими и указывали на хрупкое телосложение. Лицо крайне худощавое, с торчащими скулами, а взгляд неуверенный и бегающий. Чтобы усилить насмешку, за персонажем, в углу картины, художник нарисовал окончание морского сражения: горящий корабль и черный столб дыма. Настоящий дон Хуан Австрийский командовал испанской эскадрой в битве при Лепанто против турков, именно за это героическое деяние, описанное Сервантесом, его и помнят спустя века. Не очень понятно, что за битва изображена на картине: возможно, это фрагмент реальности или аллегория, имитация или сон шута. В результате должна была получиться сатира, но у англичанина выступили на глазах слезы от созерцания баталии, написанной в опередившей свою эпоху технике, которую с той же целью использовал Тёрнер.
Сделав над собой усилие, Энтони успокоился и снова сверился с часами. Прошло немного времени, но пора уже было отправляться, если он хотел явиться на встречу с пунктуальностью, которую, конечно же, от него ожидали, не в качестве добродетели или вежливости, а как карикатурную черту, присущую его нации, пресловутую английскую пунктуальность. Поскольку никто его не видел, Энтони кивком головы попрощался с шутом, повернулся и вышел из музея, не обратив внимания на висевшие на стенах великие произведения искусства.
Выйдя на улицу, он с изумлением понял, что меланхолические раздумья, в которые он погрузился, рассматривая картину, вместо того чтобы усилить подавленное настроение, его взбодрили. В первый раз он внимательно глядел на Мадрид, город, который будил приятные воспоминания и наполнял возбуждающим чувством свободы.
Энтони Уайтлендсу всегда нравился Мадрид. В отличие от многих городов Испании и Европы, по происхождению Мадрид не был ни греческим, ни римским, ни даже средневековым, он принадлежал эпохе Возрождения. Филипп II основал его на пустом месте и перевез сюда двор в 1561 году. По этой причине Мадрид не обладал мифами о своем создании каким-либо неясным божеством, ни о романтичной девственнице, которую он приютил под своим покрывалом из резной древесины, в нем не было даже великого собора, отбрасывающего свою острую тень в старой части города. На мадридском щите не было искусного укротителя драконов, а его святым покровителем являлся скромный крестьянин, в память о котором устраивали праздники и ярмарки быков.
Для сохранения независимости, этого природного дара, Филипп II построил Эскориал и тем самым лишил Мадрид возможности превратиться в центр духовной жизни, помимо центра государственности. По той же причине он отказал Эль Греко в назначении придворным художником. Благодаря этим благоразумным мерам, мадридцы обладают многими недостатками, но по-крайней мере не стали юродивыми. В качестве столицы огромной империи, которую сплачивала и кормила религия, Мадрид не мог оставаться в стороне от религиозных событий, но всегда по мере возможности перекладывал самые темные их аспекты на другие города. Саламанка стала сценой суровых теологических споров, в Авиле испытали свои мистические откровения святая Тереза, святой Иоанн Креста и святой Педро Алькантарский, а кошмарные религиозные судебные процессы прошли в Толедо.
Утешившись компанией Веласкеса и города, который его принял и вознес к вершине профессиональной репутации, несмотря на холод и ветер, Энтони Уайтлендс прошел по бульвару Прадо до площади Кибелы, а потом по бульвару Реколетос до Кастильского бульвара. Там он поискал указанный ему номер и оказался перед высокой стеной и железной оградой. Через решетку он увидел в глубине сада двухэтажный особняк, с колоннами у входа и высокими окнами. Это навязчивое величие напомнило ему о цели миссии, и эйфория снова уступила место унынию. В любом случае, было уже поздно давать обратный ход. Он открыл калитку, прошел через сад к входной двери и позвонил.
Глава 3
Всего три дня назад полученное предложение казалось великолепной возможностью изменить жизнь, которая стала невыносимой. Оставаясь наедине с собой, Энтони испытывал твердую решимость положить конец интрижке с Кэтрин, при встрече с ней силы его покидали, он начинал метаться, мучимый сомнениями, и свидание превращалось в абсурдную драму: оба рисковали, что их связь раскроется, а взамен получали лишь свою долю досады, полную упреков и мрачных пауз. Но чем больше он осознавал, что должен покончить с этими нездоровыми отношениями, тем печальней ему представлялась вновь обретенная нормальная жизнь. Кэтрин была единственным волнующим элементом в его жизни, настолько сдержанной, что сейчас, в тридцать четыре года, он был обречен ничего от нее не ждать, кроме утомительной рутины, которая в глазах всего света являлась кульминацией его желаний и устремлений.
Энтони происходил из семьи среднего класса, ум и упорство открыли ему двери в Кембридж. Там сначала искусство, потом живопись и, наконец, испанская живопись золотого века настолько его заворожили, что он вложил в них все силы своего ума и чувств. В результате он лишился всяких других интересов и прекратил любую другую деятельность, и пока его товарищи бегали в поисках любовных приключений или подвергались влиянию заразительных идеологий тех лет, он был погружен в мир святых и королей, наследных принцев и шутов, вышедших из-под кисти Веласкеса, Зурбарана, Эль Греко и других художников, которых объединяла непревзойденная техника и драматический и возвышенный взгляд на мир.
Покончив с учебой и проведя длительное время в Испании и поездках по Европе, Энтони начал работать, и вскоре знания, целостность и скрупулезность принесли ему признание, хотя не дали ни славы, ни денег. Его имя стало известно узкому кругу знатоков, более склонных к критике, чем к денежным пожертвованиям. Он и не ожидал на этой стезе большего, как и ни на какой другой. Дружеские отношения, развитие которых привело к браку с привлекательной девушкой, образованной и состоятельной, разрешили его материальные проблемы и позволили посвятить всё время и силы своему главному увлечению. Желая разделить с женой объект мечтаний, он повез ее в Мадрид. К несчастью, там случилась всеобщая забастовка, и к тому же жена подхватила желудочное заболевание, очевидно, из-за воды или какой-то пищи, так что они решили больше не повторять этот опыт.
Семейная жизнь и тесная сеть обременительных социальных связей покончили с отношениями, которые никогда не были ни страстными, ни стабильными. Потеряв после развода главный источник доходов, Энтони сконцентрировался на работе. Когда и она начала действовать удушающе, почти неосознанно он завел интрижку с женой старого приятеля по учебе. В отличие от его бывшей супруги, Кэтрин была порывистой и чувственной. Конечно, она лишь искала, подобно ему, способ отвлечься от обыденности существования, но положение немедленно стало невыносимым: они слишком поздно поняли то значение, которое оказывают на состояние духа общественные устои, и то, что они считали развлечением, как оказалось, шло вразрез не только с его совестью, но противоречило натуре.
Несколько раз, столкнувшись с невозможностью разорвать отношения с глазу на глаз, Энтони Уайтлендс хотел написать Кэтрин письмо, несмотря на боязнь предоставить письменные свидетельства своего проступка и некоторым образом сделать решение окончательным, но всегда отказывался от этого намерения после долгих и мучительных усилий по редактуре. Из-за отсутствия аргументов ему не хватало и слов.
Однажды вечером он сидел в своем кабинете, снова погрузившись в это досадное занятие, когда служанка объявила о прибытии господина, чью визитку протянула ему на подносе. Энтони не знал посетителя лично, но неоднократно слышал о Педро Тичере, всегда в хвалебном ключе.
Это был субъект темного происхождения, которыми кишел мир коллекционеров произведений искусства, его имя упоминалось в связи сомнительными сделками. Лишь эти слухи, возможно, фальшивые и уж точно никогда не упоминающиеся, закрыли ему путь ко вступлению в "Реформ-клуб", куда входил Энтони. Должно быть, именно это и явилось причиной неожиданного визита, подумал Энтони. Если бы его отвлекли от написания статьи по специальности, он бы более или менее вежливо отделался от назойливого гостя, но сейчас заминка позволила ему отложить письмо к Кэтрин, поэтому он отодвинул его и велел горничной привести Педро Тичера.
- Прежде всего, - сказал гость после обмена первыми формальностями, - должен извиниться за то, что нарушил ваш покой без предварительного уведомления. Я полагаю, что природа того дела, которое привело меня в этот дом, послужит оправданием для этой непростительной бестактности.
Слишком правильный выговор, чтобы быть естественным, как и всё в этом человеке. Ему было около сорока лет, низкорослый, с детскими чертами лица и белыми маленькими ручками, которые беспрестанно порхали у лица, пока он говорил. Тонкие усики со слегка загнутыми вверх кончиками и круглые серые глаза придавали ему сходство с котом, кожа носила следы легкого слоя грима и источала сладкий запах дорогого одеколона. Он носил монокль, на ногах ботинки с гамашами; изысканная одежда не соответствовала фигуре, костюм прекрасного качества был явно сшит для человека более высокого и придавал ему слегка комичный вид.
- Неважно, - ответил Энтони. - Чем могу быть полезен?
- Я сразу же перейду к причинам своего визита. Однако перед тем, как я начну, должен убедительно вас попросить, чтобы наш разговор не вышел за пределы этих четырех стен. Я знаю, что сомнения в вашей безупречной порядочности могут вас обидеть, но в этом случае речь идет о жизненно важных вещах. Я могу закурить?
После снисходительного жеста хозяина он достал золотой портсигар и вытащил оттуда сигарету, вставил ее в янтарный мундштук, прикурил, вдохнул дым и продолжил:
- Я не в курсе, знаете ли вы меня, мистер Уайтлендс. Как можно судить по моему имени, я наполовину англичанин, а наполовину испанец, по этой причине у меня есть друзья в обеих странах. Еще в отрочестве я посвятил себя искусству, но лишенный всякого таланта за исключением осознания этой реальности, я выступаю в качестве торговца и иногда консультанта. Некоторые художники почтили меня своей дружбой, и с гордостью могу сказать, что о моем существовании знают Пикассо и Хуан Грис.
Энтони сделал нетерпеливый жест, который не укрылся от посетителя.
- Перейду к предмету, о котором хотел с вами поговорить, - сказал он. - Пару дней назад со мной связался один старинный и близкий друг, именитый испанский дворянин, живущий в Мадриде, человек высокого происхождения и обладатель большого состояния, а также счастливый владелец, по наследству и собственному вкусу, приличной коллекции испанской живописи. Не буду вам описывать ту специфическую ситуацию, в которой оказалась Испания. Лишь чудо может помешать этой благородной нации пасть в бездну кровавой революции. От царящего там насилия просто мурашки по коже бегут. В это время никто не застрахован от неприятностей, но в случае моего друга и его семьи, по очевидным причинам, ситуация просто отчаянная. Другие в подобных обстоятельствах уехали бы из страны или готовились бы это сделать. Но перед этим, чтобы обеспечить свою жизнь, перевели бы крупные суммы в иностранные банки. Мои друзья не могут так поступить, потому что получают доходы главным образом от собственности в сельской местности. У них осталась лишь та коллекция картин, о которой я упоминал. Вы меня понимаете, мистер Уайтлендс?
- Прекрасно. И могу предсказать финал истории.
Гость улыбнулся, но продолжил говорить, невзирая на намек собеседника.
- Испанское правительство, как и прочие правительства, не разрешает вывозить из страны культурное наследие, даже если это частная собственность. Однако один небольшой и малоизвестный предмет может избежать досмотра и покинуть страну, хотя на практике при подобной операции возникают определенные сложности, главная из которых - определение рыночной стоимости данного произведения. Для этого необходим оценщик, пользующийся доверием всех заинтересованных сторон. Можно и не говорить, что в рассматриваемом случае это должен быть оценщик квалифицированный.
- Видимо, я.
- А кто может быть лучше? Вы прекрасно знакомы с испанской живописью. Я прочитал все ваши работы на этот счет и отдаю должное вашей эрудиции, но также и способности понять, как никто другой, драматические чувства испанцев. Не могу сказать, что в Испании нет столь же компетентных людей, но положиться на них означало бы пойти на большой риск, они могли бы донести по идеологическим причинам, из личной антипатии или корысти, да даже просто проболтаться. Испанцы такие болтуны. Я и сам такой, как видите.