Кошачья свара. Мадрид, 1936 - Эдуардо Мендоса 5 стр.


Глава 6


Вручая ему ключ от номера, портье сообщил, что в тот вечер его спрашивал какой-то сеньор.

- В самом деле? - спросил он.

- Разумеется. Я попросил его назвать имя и фамилию. Но он не пожелал ничего сказать и не сообщил, когда вернется. Он выглядел, как иностранец, но говорил по-испански так же хорошо, как вы, а произношение у него было даже лучше вашего, уж простите мне мою бестактность.

Энтони поднялся в свой номер, размышляя, кем бы мог быть этот таинственный визитер, и кто мог сообщить ему, где он поселился. Конечно, по прибытии его занесли в книгу записи посетителей гостиницы; возможно даже, администрация сообщила в полицию о прибытии нового гостя - подозрительного иностранца. Вообще-то Мадрид посещало много иностранцев, но сейчас положение было исключительным. Ну ладно, если визитер был полицейским, почему же он тогда не представился? А главное, чем Энтони мог заинтересовать полицию - он или какой-либо другой человек в его положении? Или, быть может, что-то случилось в Лондоне, и теперь его разыскивают сотрудники посольства? И, в конце концов, к чему такие тайны?

Чтобы немного развеяться, он достал книгу, которую безуспешно пытался читать еще в поезде. Однако, в уединении гостиничного номера ему также не удалось сосредоточиться, поэтому через какое-то время он закрыл книгу и отправился на прогулку.

На улице стоял приличный холод, но центр Мадрида был заполнен толпами людей. Глядя на прогуливающихся без спешки и беспокойства горожан, вступающих в типичные для мадридцев словесные перепалки, англичанин позабыл все тревоги и ощутил царящую в воздухе радость жизни, которая делала таким приятным пребывание в Мадриде.

Бесцельно бродя по переулкам, он оказался перед таверной, в которую заходил в один из предыдущих приездов. Голоса и фальшивые улыбки перенесли его через порог заведения. Внутри, похоже, больше не осталось места ни для единого человека, но через некоторое время Энтони протиснулся к стойке. Официант обслужил его быстро и с удивительным для такой суматохи дружелюбием, словно во всей таверне не было ни единого клиента. Энтони взял порцию креветок и стакан вина.

Ожидая, он вспоминал, как в прошлый раз приходил в эту же таверну, чьи стены украшали фотографии тореро, поскольку в этом заведении располагалась штаб-квартира одного известного и воинственного клуба любителей корриды. Иногда сюда заходили и сами тореро, выпить вина со своими поклонниками. В этих случаях наступал перерыв в бесчисленных спорах, потому что тореро были настоящими идолами, и никто не был столь груб, чтобы выразить точку зрения, которая могла бы не понравиться матадору. Несмотря на дрязги, атмосфера была дружеской, и встречи всегда заканчивались песнями заполночь.

Энтони обожал эту атмосферу. Однажды вечером, несколько лет назад, кто-то показал ему легендарного тореро Игнасио Санчеса Мехиаса, человека уже зрелых лет и выдающихся достоинств. Энтони было знакомо это имя; знал он также, что он не только знаменитый тореро, но и большой интеллектуал и талантливый поэт. Вскоре после этой случайной встречи Энтони узнал о гибели тореро на арене. Федерико Гарсиа Лорка посвятил ему стихи, а Энтони, на которого гибель тореро произвела неизгладимое впечатление, перевел их на английский язык - весьма скрупулезно с точки зрения грамматики, но крайне бездарно с точки зрения великой поэзии.

Эти воспоминания и мысли о собственном простодушии вызвали у него смех, при виде которого сосед по бару произнес:

- Это так смешно?

- Простите?

- Вы ведь иностранец, не так ли?

- Да, сеньор.

- И судя по всему, находите происходящее забавным.

- Простите, не понимаю, о чем вы. Я смеялся над воспоминаниями, которые не имеют ничего общего с настоящим.

Пока Энтони извинялся, он понял причину недопонимания. За его спиной жарко и яростно спорили две группы посетителей. Поначалу он решил, что это обычный разговор о корриде, но на сей раз причиной стычки были не быки. Одна группа спорщиков, меньшая из двух, состояла из совсем еще юнцов, хорошо одетых, откормленных и привлекательных. Вторая - из типов грубых, мастеровых и рабочих, судя по нарядам - кепкам и платкам в горошек на шее.

Конфликт уже достиг стадии оскорблений. Рабочие кричали: "Фашисты!", на что те отвечали: "Красные!". И обоюдно обзывали друг друга козлами. Однако ничто не указывало, что от слов они перейдут к действиям. И те, и другие прикинули силы противника и в результате этих вычислений решили не выходить за пределы бранных слов. Тут один из юнцов потянулся рукой к карману. Один из его товарищей, заметив это движение, остановил его, что-то ему сказал и стал двигаться к выходу. Остальные последовали за ним, не поворачиваясь спиной к противникам, которые смотрели вызывающе.

- Вы же видите, - сказал сосед Энтони, когда в заведении установилась тишина, - раньше сюда приходили, чтобы поспорить о том, кто лучше - Каганчо или Хитанильо из Трианы... Тореро, понимаете?

- Да, разумеется, я большой любитель корриды.

- Нет, хотя теперь вы мне симпатичны. Матео, плесни-ка мне еще красного и этому господину тоже. Давайте же, следующая за ваш счет, и все довольны. Что ж, как я и сказал, так было раньше. А сегодня что Муссолини, что Ленин, что мать родная, что, прости господи, какая-нибудь ваша проклятая идея. Сейчас, как видите, все друг с другом, как кошка с собакой. Пользы от этих задир никакой, но испанцы всегда были горазды подраться, а в нынешнее время и вовсе запросто.

Испанцы обладают тонким слухом, когда речь идет о разговорах, которые их не касаются, и без смущения в них вмешиваются, чтобы высказать свое мнение, ясное и окончательное. Таким образом, через несколько минут возник звучный и нравоучительный спор, в котором несколько завсегдатаев привлекли внимание иностранца, предложив свой неопровержимый диагноз болезней Испании и собственное простое решение. Арбитрами были в основном рабочие, но хватало и клерков, ремесленников, торговцев и репортеров, объединенных общей страстью к быкам, которая сметала все социальные барьеры.

Те молодые люди, которые зашли в забегаловку некоторое время назад, были фалангистами. Они явно нарывались на драку, но мирный вид публики и аполитичный характер заведения лишил их куража. Как объяснили Энтони, фалангисты были немногочисленны, главным образом юнцы, и потому безрассудные и легкомысленные; поскольку их партия плохо выступила на последних выборах, они решили устроить беспорядки, затевая уличные потасовки, особенно в Мадриде, хотя временами социалисты и анархисты как следует их колотили.

В последнее время столкновения ужесточились и нередко заканчивались ранениями и даже смертями. Фалангисты, как сказал кто-то, были из господ, маменькины сынки, а хуже всего то, что папаши мало того, что давали им деньги, но еще и пистолеты. Вот так и вышло, что этим самым утром кучка парней в синих рубашках оказалась на социалистическом митинге и обстреляла трибуну с ораторами. Прежде чем присутствующие оправились от шока, нападавшие сбежали в автомобиле. И если бы прямо в это мгновение, продолжал завсегдатай трактира, сюда зашел бы кто-нибудь похожий на капиталиста или, еще того хуже, священника, то его бы на куски изрубили. Эта справедливая расплата ждет всех грешников, заключил он.

Проблема в том, сказал другой, что уже не осталось ни праведников, ни грешников. Легко обвинять фалангистов во всех грехах, но не нужно забывать, кто удобрил почву - диверсии, забастовки и саботаж, поджоги церквей и монастырей, бомбы и динамит, не говоря уж о совершенно определенных заявлениях о том, в чем была цель всех этих действий, а именно, в уничтожении государства, института семьи и отмене частной собственности. И всё это с молчаливого или трусливого согласия властей. С этой точки зрения, не стоило удивляться, что некоторые слои общества решили принять меры, чтобы их голос услышали или, по меньшей мере, чтобы умереть с оружием в руках.

На дав ему закончить, вмешался мужчина низкого роста в поношенном котелке, назвавшийся Моской и членом профсоюза. По мнению сеньора Моски, корни конфликта лежали в поведении каталонцев. Под видом модернизации административных структур испанского государства каталонцы разрушили единство Испании [4], и теперь вся нация рассыпалась, как стена, которую построили без раствора.

Поскольку каталонцев среди них не было, никто не опроверг этот довод и не указал на сомнительность метафоры, так что сеньор Моска продолжал говорить, что, лишившись чувства принадлежности к общей отчизне, каждый гражданин примкнул к первой же процессии, которая прошла мимо его дома, и каждый вместо того, чтобы видеть в соседе соотечественника, видел в нем врага. Еще до окончания речи ее заглушили крики других посетителей, жаждущих поделиться своим анализом ситуации. Чтобы быть услышанным, сеньор Моска встал на цыпочки и вытянул шею, как только мог, но достиг лишь того, что в результате бурного выражения чувств другим завсегдатаем с него сшибло котелок.

Дискуссия перешла к повышенным тонам, и Энтони, которому официант не забывал подливать вина, вмешался, чтобы выразить свое убеждение в том, что всё можно решить путем диалога и переговоров. Этим он навлек на себя враждебность толпы, поскольку, раз он не поддерживал ничью позицию, все считали, что он на стороне противников. В конце концов рядом с ним оказался какой-то человек, взял его под руку и знаками объяснил, что проводит к выходу. Энтони бросил на прилавок несколько монет и сделал то, чего от него требовал спутник. Когда оба без происшествий миновали барьер из человеческих тел и оказались на улице, незнакомец произнес:

- Не стоит дожидаться, пока вам надают затрещин.

- Думаете, это возможно?

- Возможно. Вы явно человек более высокородный, а раз иностранец, то никто за вас в драку не полезет. Если хотите в этом убедиться, можете вернуться обратно. Мне, как вы понимаете, до лампочки.

- Да, вы правы, и спасибо, что дали мне это понять. Кроме того, уже поздно, и мне пора возвращаться в гостиницу, а не вмешиваться не в свое дело.

Он протянул незнакомому благодетелю руку, а тот, вместо того, чтобы ее пожать, сунул руки в карманы пальто и заявил:

- Слушайте, я вас провожу до дома. На улицах опасно, тем более в такое время. И конечно, я не могу предложить вам никаких гарантий безопасности, но поскольку я местный и к тому же стреляный воробей, то знаю, когда перейти на другую сторону улицы, а когда делать ноги.

- Вы очень любезны, но я не хочу вас стеснять. Моя гостиница находится неподалеку.

- В таком случае, вы не доставите мне особых хлопот. А если вы, прежде чем вернуться в гостиницу, захотите провести время в хорошей компании, то я знаю одно местечко здесь за углом - очень чистенькое, и обслуживание на высшем уровне.

- Ах, - сказал англичанин, чувствуя, как испаряется воздействие алкоголя и он вновь начинает ощущать ночной холод и осознавать недавнюю опасность, - будучи студентом здесь, в Мадриде, я как-то заходил в бордель.

- Ну, где один раз, там и второй, - отозвался его спутник.

Они долго шли по Гран-Виа, а затем свернули в темный переулок. Там они остановились перед дверью одной из убогих с виду лачуг в пятнах облупившейся штукатурки и принялись колотить в дверь, пока не появился полусонный привратник, тряся связкой ключей. От него за добрую милю несло вином, а глаза были мутные, как у сонной рыбы. Впрочем, он весьма услужливо открыл перед ними дверь, любезно поблагодарил за чаевые, не слишком стесняясь пьяной отрыжки, и удалился. Они вошли в темный подъезд, где любезный чичероне принялся его наставлять:

- Сейчас вы подниметесь на второй этаж, постучите в дверь направо и спросите Тоньину. Я с вами не пойду, поскольку сегодня не расположен к подобным забавам. Но я охотно подожду вас здесь, выкурю на досуге сигаретку-другую. Только не торопитесь: я никуда не спешу. Да, и прежде, чем подняться, советую оставить мне ваш кошелек, паспорт и все сколько-нибудь ценное, что у вас есть; оставьте при себе разве что стоимость услуги и еще немножко - на случай, если возникнут какие-то особые пожелания. Девочки здесь, конечно, честные, но даже в самом высококлассном заведении не стоит терять бдительности.

Энтони посчитал предложение спутника вполне разумным, а потому сразу передал ему деньги, документы, часы и авторучку. Затем поднялся по слабо освещенной лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Ему открыла старуха в халате и шали. В комнате находились еще четыре пожилые женщины; сидя вокруг журнального столика, они слушали радио и играли в бридж.

Англичанин сказал, что хотел бы повидать Тоньину. Старуха изобразила жест удивления, однако ничего не сказала и тут же исчезла за занавеской. Почти сразу она вернулась в сопровождении очень хрупкой и очень красивой девушки, которую, безусловно, прятали от гостей по причине ее несовершеннолетия. Взяв англичанина за руку, девушка провела его в закуток с койкой и умывальником, откуда он в скором времени вышел, весьма довольный.

Когда же он, расплатившись, спустился по лестнице, то обнаружил, что никто не ждет его ни в подъезде, ни на улице. Всё было ясно, как божий день, так что ему осталось лишь бодрым шагом вернуться в гостиницу и забраться в постель. Когда он погасил свет, его охватило смутное подозрение, что он попросту стал жертвой мошенничества. Но поскольку дела поправить было уже нельзя, он закрыл глаза и тут же заснул.


Глава 7


Открыв ставни и увидев небо, заслоненное тонкой завесой дождя, увлажнившего крыши, Энтони сразу вспомнил, как это явление называется по-испански: морось, это слово подходило и ему самому. Вызванное излишествами прошлого вечера похмелье не помешало ясно ощутить весь драматизм ситуации. От плохого физического самочувствия вкупе с гневом его затошнило. Ему нужно было как следует поесть и выпить крепкого кофе, но он отверг эту мысль, поскольку остался без гроша, а без паспорта не мог зайти в банк. Не оставалось другого выхода, кроме как отправиться за помощью в британское посольство, хотя и стыдно было предстать перед неприветливым чиновником, как самый наивный из туристов.

Укрываясь от дождя под козырьками крыш, он направился вдоль по улице Прадо, размышляя про себя, что лучше всего было бы обратиться в посольство, вот только у него теперь не было документов, которые могли бы удостоверить личность. Он мог бы, конечно, попытать счастья, просто назвав свое имя: вдруг кто-то из чиновников знаком с его работами на тему испанской живописи Золотого века; иначе он будет вынужден обратиться за помощью к своему другу в министерстве иностранных дел, что было бы с его стороны не слишком удобно и, мягко говоря, двусмысленно, ибо этот его друг из министерства, бывший однокашник по Кембриджу, в настоящее время являлся мужем той самой Кэтрин, с которой он уже в течение нескольких лет крутил амуры за его спиной, и если письмо, где он сообщал ей о разрыве, уже попало к ней в руки, реакция женщины могла быть самой непредсказуемой: от вспышки неконтролируемой ярости до признания мужу в своих любовных интрижках.

В обоих случаях ссылаться на авторитет своего друга не казалось здравой идеей. С другой стороны, пребывание Энтони Уайтлендса в Мадриде было вызвано предложением, требующим максимальной скрытности. Англичанин спрашивал себя, не налагает ли характер задания строгой профессиональной тайны и, как следствие, невозможности объявить о своем присутствии дипломатическому корпусу собственной страны. Но если не обратиться за помощью в посольство, то как найти выход из ситуации, которая казалась ему безнадежной? Единственная альтернатива заключалась в том, чтобы рассказать о происшествии герцогу де ла Игуаладе и довериться ему. Конечно, это означало потерять всё уважение и дискредитировать себя в глазах герцога и его семьи. Энтони побледнел и покраснел, представив выражение лица Пакиты, когда она узнает о его приключениях. Всё не в его пользу, подумал Энтони.

Он дошел до Нептуна, и тут начался дождь. Не зная, где от него укрыться, он несколькими прыжками поднялся по лестнице музея Прадо и направился в сторону кассы. По утреннему времени посетителей было немного, кассирша его узнала и, весьма растроганная его бедственным положением, любезно пропустила и даже не спросила пропуск, который также был украден.

Уже войдя под своды музея, он еще раздумывал, куда бы ему направиться, когда ноги сами привели его в зал Веласкеса. Он хотел посмотреть на "Прях", однако невольно остановился возле портрета Мениппа, залюбовавшись этой незаурядной личностью - полунегодяем, полуфилософом. Ему всегда казался странным выбор Веласкесом моделей. В 1640 году Веласкес написал два портрета, Мениппа и Эзопа, призванных соперничать с двумя другими, очень похожими портретами, написанными Питером Паулем Рубенсом, пребывавшим в то время в Мадриде, и самому королю предстояло решить, чьи портреты лучше: Рубенса или Веласкеса. Рубенс написал портреты двух всемирно известных греческих философов, Демокрита и Гераклита.

Веласкес же, напротив, выбрал персонажей не слишком значительных, а один из них и вовсе был мало кому известен. Эзоп был баснописцем, а Менипп - философом-циником, о котором, несомненно, мы бы ничего не знали, если бы не свидетельства Лукиана Самосатского и Диогена Лаэртского. По их словам, Менипп родился рабом, затем вступил в секту циников, нажил много денег весьма сомнительным путем, а потом, в Фивах, потерял все, что имел. Легенда гласит, что он вознесся на Олимп, затем спустился в царство Аида и в обоих местах обнаружил одно и то же: коррупцию, обман и бесчестье. Веласкес изобразил его человеком весьма себе на уме, уже немолодым, но еще полным сил, одетым в лохмотья, бездомным и нищим, у которого не осталось ничего, кроме собственного ума и несгибаемой стойкости перед лицом невзгод. Эзоп на парном портрете держит в правой руке толстую книгу, в которой, без сомнения, собраны все его знаменитые, хоть и скромные басни. На портрете Мениппа также присутствует книга, но она валяется на земле, небрежно брошенная, раскрытая и порванная, словно ее содержание не представляет ни малейшего интереса.

Назад Дальше