В детстве у меня была любимая книжка: «Доктор де Сото» Уильяма Стейга. Доктор де Сото – мышь-стоматолог, который лечит зубы всем зверям без разбора – кроме тех, что едят мышей. Так и написано на табличке у входа в его клинику: «КОШЕК И ДРУГИХ ОПАСНЫХ ЖИВОТНЫХ НЕ ЛЕЧИМ». Вполне разумная политика. (Сейчас я задумался: а лечил ли я когда-нибудь убийц?) Однажды к доктору де Сото приходит лис, плачущий от зубной боли. Связанный клятвой Гиппократа и моральными принципами, доктор де Сото очень хочет помочь страдальцу, и его жена-ассистентка полностью одобряет и поддерживает его порывы. Итак, доктор де Сото забирается в рот лису и обнаруживает там сгнивший премоляр, а в придачу к нему – поразительно зловонное дыхание. (Тут мистер Стейг выдает в себе нестоматолога: дыхание всегда поразительно зловонное.) Лис очень благодарен доктору де Сото. Однако даже знание, что врач-спаситель в этот самый миг избавляет его от боли, не помогает ему справиться с желанием слопать вкусняшку. Доктор де Сото делает лису наркоз, чтобы удалить сгнивший зуб, и полусонный лис невольно выбалтывает ему всю правду: он очень любит отварных и жареных мышей. Врач, хоть и боится, назначает ему повторный визит на следующий день. Лис – он и в Африке лис. Однако доктор де Сото привык доводить начатое до конца, как и его покойный отец. (И мой покойный отец тоже: с понятным и свойственным любому мужчине воодушевлением он брался за ремонт цементной стяжки в ванной или смену линолеума на кухне, а потом вдруг уезжал, продавал за бесценок машину и, рыдая, приносил деньги маме.) Конец сказки я рассказывать не буду, прочитайте сами, но суть вам ясна, да? Лис – он и в Африке лис. Героизм и благородство доктора де Сото заключаются не столько в том, что он решил помочь смертельно опасному хищнику, сколько в его безотчетной вере, что лис способен измениться и победить в себе лиса.
Пломбируя дырку, вычищая корневой канал или выдирая не подлежащий лечению зуб, я часто думал: а ведь этого можно было избежать. Я возвращался к своим циничным взглядам на человеческую природу: они не чистят зубы, они не пользуются зубной нитью, они – бездельники. Лис – он и в Африке лис. Но когда ко мне приходили пациенты, которые чистили зубы, пользовались зубной нитью и все равно потеряли зуб, мне приходилось искать виновника. И я показывал пальцем на небо: мол, все в руках жестокого и равнодушного Господа. Каждому своему пациенту я говорил, что здоровье зубов целиком и полностью зависит от него самого. Кроме тех пациентов, которым я говорил, что от них вообще ничего не зависит. А потом в один прекрасный день ко мне пришел пациент, живший за углом в одном из немногих уцелевших дешевых комплексов Верхнего Ист-Сайда. Он был строитель: мощные руки работяги, между зубами – жевательный табак, который он даже не попытался вычистить перед походом к врачу. Трудясь над маленьким крушением поезда в верхнем левом отделе его зубного ряда, я предался размышлениям. У этого работяги наверняка были плохие гены, невежественные родители и несчастливое детство. Он бы никогда не стал заботиться о своих зубах. У него не было ни единого шанса. Он бы пренебрегал зубами до полной их потери или до собственной смерти. Но случилось чудо: он встал с кресла с твердым намерением изменить свою жизнь. Проявил волю, получил от меня несколько рекомендаций и через полгода вернулся новым человеком. Но и тогда я решил, что эта способность к преображению была внутренне присуща ему с самого рождения. Мои советы никогда бы не смогли пробудить в нем этого желания – Бог свидетель, я пытался, – а физическая боль забывается уже на следующий день, ничему нас не уча. Этот человек в моем кресле был не властен над собственными добрыми порывами, как не властен был и над дурными инстинктами. Ну, преобразился он – а дальше что? Все равно он никак не мог повлиять на дальнейший ход своей жизни. Остается только один вопрос: лис ты – или кто получше?
Дорогой Пол, – написал он, – очень жаль, что ты так расстроился. Тебе еще многое предстоит осознать. Мы ничего не имеем против евреев. Я – антисемит? Да что ты! За всю историю мой народ никогда не мог позволить себе такой роскоши – свободы ненавидеть. Нет-нет, мы, ульмы, как никто способны разделить страдания еврейского народа. Мы – не враги евреям, Пол. Мы – евреи евреев.
Евреи евреев? Это еще как понимать?
Слышал ли ты когда-нибудь о epcйpticos, которым пришлось скрываться от Альфонсо Мудрого? А про Лодзинское побоище что-нибудь знаешь? Рассказывали ли тебе на уроках истории про восстания 1861 года, когда мятежники громко скандировали: «Ульм! Ульм! Ульм!»? А про то, что все проживавшие в Израиле ульмы были казнены британскими военными силами с целью создания еврейского государства в рамках Плана ООН по разделу Палестины, ты хоть что-нибудь слышал? Быть может, хоть слабая тень этого события иногда мелькает в твоих снах? Знаешь ли ты, как близки мы были и остаемся к полному вымиранию? Говори что хочешь про трагедии еврейского народа. Они хотя бы задокументированы.
На следующее утро я взялся за работу, думая об очередном заголовке из глянцевого журнала. Точнее, о подзаголовке. Некая Райли объявила, что беременна двойней, и подзаголовок гласил: «Райли всегда хотела родить двух малышей сразу!» Репортер журнала взял у Райли интервью («Эксклюзивное интервью!»), и та призналась, что всю жизнь мечтала о двойне. Не об одном и не о двух по очереди, а о двух сразу – бум! бум! И в три годика, и в семь, и в десять Райли хотела стать матерью близнецов. Детская мечта не покинула ее ни в шестнадцать, ни в двадцать, ни в двадцать пять, и вот теперь, хотите верьте, хотите нет, она беременна двойней. Наконец-то ее мечта сбывается, она родит двух детей сразу! И нет способа лучше поделиться этой радостью со всем миром, чем поместить на обложку глянцевого журнала огромный заголовок: «БЛИЗНЕЦЫ!»
Я размышлял о Райли, ее близнецах и подзаголовке, сообщающем об осуществлении ее детской мечты, когда в дверях кабинета появилась Конни. Я притворился, что не заметил.
– Доктор О’Рурк?
Я притворился, что не услышал.
– Доктор О’Рурк, подойдите на минутку, когда сможете, – сказала она.
– Так, мистер Ширклиф, – сказал я, покопавшись в ротовой полости мистера Ширклифа чуть дольше положенного и не обнаружив там ничего эдакого, – можете сесть и сплюнуть.
Я без особого желания подошел к Конни. Она хотела обсудить мой последний твит.
У меня есть мечта: однажды преодолеть все свои психологические барьеры и спеть в метро, подыгрывая себе на банджо.
– Ты мне это говорил. Слово в слово.
Я растерялся и даже не знал, с чего начать.
– Возмутительно! Это не я!
– А кто же тогда?
– Клянусь, Конни…
– Это ты, Пол.
– Нет, это не я, клянусь!
– Ты все это затеял, чтобы вернуть меня?
– Вернуть тебя? Да я же сам предложил расстаться.
Она склонила голову набок.
– В первый раз – я.
– Зачем ты все это пишешь?
– Я не пишу! Смотри, я могу доказать!
Я вытащил из кармана я-машинку и показал ей свою переписку с самозванцем. Ткнул пальцем в предложение, где я рассказал ему о своей мечте спеть в метро.
– Откуда мне знать, что это не ты?
– Переписываюсь сам с собой?
– Создать почтовый аккаунт нетрудно.
– Вот именно! Он создал аккаунт от моего имени и использовал его, чтобы связаться со мной!
– А зачем ты ответил?
– Не в этом суть, – сказал я. – Похоже, ты в самом деле думаешь, что я переписываюсь сам с собой. Это не так!
– Ну-ка, ну-ка, а это что?
Она протянула мне телефон, чтобы я прочитал.
– Так вот почему ты поблагодарил меня за цветы на ресепшене? Потому что какой-то незнакомец, притворяющийся тобой, велел тебе это сделать в электронной переписке? Пол… может, тебе нужна помощь?
Я забрал у нее телефон.
– Это не я, Конни, клянусь Богом.
Она ушла. Потом вернулась.
– Если это не ты, – сказала она, – если это действительно не ты пишешь всю эту хрень, то куда подевался твой гнев? Ты рвал и метал, когда подумал, что они выдают тебя за христианина. Теперь они выдают тебя за кого-то другого и все стало хорошо? Ты переписываешься с этим парнем?! Позволяешь ему оставлять твиты от твоего имени? Да он тебе даже страницу на Фейсбуке сделал! Куда подевался прежний Пол? Я бы не спрашивала, если бы знала.
– Он здесь, перед тобой. И он до сих пор взбешен.
– Если так должна была закончиться твоя битва с современным миром и ты все равно завел себе блог, Твиттер и прочее, почему бы тебе не рассказать людям, кто ты на самом деле? Прекрасный стоматолог и фанат «Ред Сокс», а не… этот… черт знает кто!..
Конни всплеснула руками и ушла.
Миссис Конвой была в кабинете № 2, готовила к удалению ретенированный зуб, а я торчал в кабинете № 3 с пациентом, страдающим хроническим бруксизмом. От постоянного скрежетания у него была гипертрофированная челюсть и куча проблем с зубами. Я нигде не мог найти айпад. Сначала ты покупаешь в контору современные гаджеты, а потом все время убиваешь на их поиски. Или попытки понять, как они работают. Эти поиски и попытки начинают занимать в твоей жизни даже больше места, чем лечение пациентов, превращаются во внутренний долг, настоятельную необходимость – найти и использовать вещь, которая стоила тебе тысячу баксов и теперь стала неотъемлемой частью твоей работы. Да плевать на пациентов, кому они нужны? Пациент попросту исчезает. Да и сам ты исчезаешь. Оказываешься в этом странном герметичном мире, где есть только ты и машинка. Вопрос лишь в одном: кто победит?
В поисках айпада я вошел в кабинет № 5 и увидел там еще одного пациента. Судя по стонам, он очень страдал. Бегая глазами по всем поверхностям – не завалялся ли где свободный айпад, – я услышал, как он делает глубокий вдох и бормочет: «А-рам… а-рам…» Я медленно повернулся и, разумеется, увидел в кресле того самого типа.
– Ты! – вскричал я, схватил Ала Фруштика за грудки и поднял в воздух.
– Доктор О’Рурк! – завопил он. – Боже мой, мне так больно!
Я наотрез отказался его лечить, пока он все не выложит.
– Разве вы не улетели в Израиль?
– Ничего не вышло! Я вернулся! И теперь вот попал в беду. Вы единственный врач, кому я могу доверять. Вы обязаны мне помочь!
– Я никому ничем не обязан. Зачем вы создали мне сайт?
– Что? Вы шутите?! Я даже себе не могу сделать сайт! Это какое-то недоразумение!
– Мой адвокат навел справки, приятель. Сайт зарегистрирован на вас. В прошлый визит вы перед уходом признались, что вы – ульм, и я тоже. Поэтому нечего включать дурака, я все знаю.
– Сначала вылечите мой зуб! Умоляю!
Я по-прежнему крепко держал его за воротник рубашки. Схватив с подноса щипцы, я начал изучать его ноздри.
– Ладно, – плаксиво пробормотал он. – Ладно! Ладно!
Я отпустил Фруштика.
Он пригладил измятую рубашку и снова поморщился от боли.
– У них наверняка есть сведения о вашей семье, – сказал он. – Подробнейшее досье, как и на всех остальных возрожденных.
– Досье моей семьи?!
– Все, что вы хотели знать и, вероятно, не знали: кто вы, откуда, к кому принадлежите. К кому принадлежите, доктор. – Забыв о больном зубе, он улыбнулся, но потом быстро возобновил кряхтение и гримасничанье. – Однако сейчас у них другая тактика. Возрожденных уже предостаточно, теперь они ищут среди них тех, кто изберет прежний образ жизни по первому же зову.
– Что еще за возрожденные?
– Люди, которых нашли в мешанине разбавленных кровных линий и вынужденных переселений. Разве с вами еще не связались?
– В некотором смысле.
– Какая безответственность. – Двумя отточенными движениями он поправил поникшие усы, выразив тем самым свою озабоченность и разочарование. – По-моему, это безответственность. Но у них на все есть свои резоны. Послушайте, – сказал он. – Они вам не говорят, так хоть я скажу: вы принадлежите к древнему забытому роду. Его история почти полностью утрачена. Гены доказывают эту вашу принадлежность. Ваша история уходит корнями в глубь веков. У меня, к сожалению, нет конкретных сведений о вашем древе, но у Артура они, несомненно, есть.
– Кто такой Артур?
– Грант Артур. Человек, который вас нашел. Вы принадлежите к ульмам, – сказал Фруштик. – Ваш народ древний, как египтяне, и даже старше евреев.
– Да вам надо все зубы выбить только за то, что вы говорите про евреев!
– Погодите! – вскричал он, отшатываясь в кресле – подальше от моих кулаков. – А что мы такого говорим про евреев? Ничего плохого! Мы солидарны с евреями и используем их просто в качестве отправной точки, ориентира. А кого мы, по-вашему, должны использовать? Индейцев? Лично я считаю, они больше подходят для этой цели. Обвинения в язычестве, массовые убийства, последующая история алкоголизма и суицидов. Закат некогда великой нации. Однако им недостает мирового охвата. Историю евреев гораздо удобней использовать для сравнения. Какая тут конкуренция? Разве можно состязаться в глубине пережитых страданий?
– В Твиттере это звучит так, будто вы им завидуете.
– В Твиттере?.. – Фруштик приподнял брови. – Значит, они действительно начали работать с населением. – Он задумался и нервно почесал бледную ложбину, что пролегала между двумя половинками его усов от носа до верхней губы. – Было много споров о том, как это опасно – привлекать к себе внимание. Но Твиттер… это очень серьезно. Что ж… я помог вам разобраться в ситуации?
– Нисколько. Зачем вы пришли?
Он уставился на меня недоуменным взглядом.
– Зачем я пришел? Зачем я пришел?! Доктор, включите свет и загляните в мой бедный рот!
– Вы говорили, что улетаете в Израиль. Что случилось?
Он покачал головой, вздохнул и снова потянулся к усам: на сей раз погладил их с осознанной меланхолией.
– Вы садист, доктор. Настоящий садист. Мой нерв подорвали ракетой «Р-11», а вы требуете от меня рассказа о неудавшихся религиозных поисках. Где ваше сострадание?
Я прислонился спиной к раковине, скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу.
– Ладно, ладно. Так и быть. В самом конце я не сдюжил. Слишком давно живу. Меня воспитали христианином, я столько лет молился… Видимо, ген поклонения Богу у меня в крови, хорошо это или плохо.
– То есть вы не смогли усомниться?
– Да. Хотя у меня были на то все причины. – Он выпрямился и сел в кресле по-турецки. – Вы когда-нибудь слышали о Клиффе Ли, генетике? Докторе Клиффорде Ли из Тулейнского университета?
Фруштик рассказал, что доктор Клиффорд Ли многие годы занимал должность профессора в Центре генетики Тулейнского университета в Новом Орлеане, пока Грант Артур не рассказал ему, что он ульм. Годом позже Ли вместе со всей семьей переехал в Израиль, где начал работу над выявлением генетических маркеров ульмов. Свои исследования и опыты, рассказал Фруштик, внезапно заговоривший как заправский ученый, Ли сосредоточил на модальных гаплотипах, микросателлитах и полиморфизмах уникальных событий, словом, на генетической информации, необходимой для того, чтобы доказать ульмское происхождение конкретного человека.
– Он разработал тест, точность которого составляла от шестидесяти до семидесяти пяти процентов, – сказал Фруштик. – Восемьдесят процентов, если вы мигрировали с Синая в долину Рейна до прихода ашкеназов. Эти две группы, понятно, несколько перемешались между собой, но, учитывая их печальную историю, не настолько, чтобы это повлияло на результаты теста.
– Теста на что?
– На ульмские корни. Никаких гарантий он не дает, лишь примерную оценку. Вероятность моего ульмского происхождения, к примеру, составляет семьдесят процентов. Недостаток информации, полученной в результате теста, Артур восполняет с помощью подробного досье.
– Для чего?
– Вы меня вообще слушаете, доктор? Чтобы доказать, что вы – ульм.
Генеалогические исследования Гранта Артура были крайне тщательными и исчерпывающими. Фруштик до сих пор помнил, как он был потрясен, когда Артур впервые выложил перед ним его досье. Там были имена предков, места и даты рождения и смерти, словом, все разветвления рода. Артур собирал информацию с миру по нитке, прочесывал все имеющиеся архивы: метрические книги, реестры, кадастры, хранилища военно-исторических документов. С одной целью – найти утраченное. Он не просто возрождал души; он восстанавливал порядок, разрушенный столь основательно, что за свой короткий век Артур никогда бы не сумел достичь поставленной цели. От этого он брался за дело с особым азартом.
– В моем досье чего только не было: завещания, данные переписей, данные из поземельных книг… – сказал Фруштик. – Он собирал информацию в государственных архивах, архивах больниц, иностранных судов. Лицензии… некоторые были на иностранных языках, но Артур прекрасно владеет множеством языков. Портовые книги, нотариальные книги, бортовые журналы… Так и представляю себе, как он трясется в поезде через тундру или приземляется на турбовинтовом самолете в богом забытых странах, тащит по пустыне свой туго набитый саквояж с портативным сканером, волосы всклокочены, глаза покраснели от недосыпа, в животе урчит, но зато впереди – очередная библиотека и новое имя. Оно, это имя, давало ему силы двигаться дальше, и он двигался, и будет двигаться, до тех пор, пока не испустит дух между двумя точками на карте неведомой земли. Имейте в виду, – сказал Фруштик, – Артур – великий человек. Простой смертный никогда не поймет, как ему все это удается. Он проследил мою родословную до тысяча шестисот двадцатого года. Вы можете себе такое представить? До знакомства с ним я думал, что я – наполовину немец, а наполовину… Бог знает кто.