Себастьян поднял ружье — оно слегка дрогнуло в его руках. Он посмотрел в прицел, и взгляд вдруг сфокусировался, а нервы подавили дрожь. Он вновь стал мужчиной.
Он хладнокровно навел мушку на голову слона — туда, где у основания хобота была глубокая складка, — и нажал на курок. Приклад жестко стукнул в плечо, грохот отозвался в ушах, испытывая барабанные перепонки, но он видел, что пуля попала именно туда, куда он целился, — от корки засохшей грязи на голове животного разлетелась пыль, кожа вокруг дернулась, глаза на мгновение закрылись, затем вновь моргнули.
Не опуская ружья, Себастьян передернул затвор, и пустая гильза, вылетев со звоном, упала в пыль. Он перезарядил ружье и вновь нацелил его на мощную голову. Прогремел очередной выстрел, и слон, точно опьянев, покачнулся. Прижатые назад уши развернулись во всю ширину, и голова будто в забытьи качнулась вперед.
Себастьян выстрелил еще раз. Слон пошатнулся от попавшей в голову пули, а затем, повернувшись, двинулся на него. Однако в движениях животного угадывалась вялость, отсутствие прежней целеустремленности. Хладнокровно сжимая ружье и целясь слону в грудь, Себастьян стрелял снова и снова. Подаваясь вперед при отдаче, он методично выверял каждый выстрел сквозь грудную полость — в легкие, сердце и печень.
Слон, утратив уверенную поступь и координацию, развернулся к Себастьяну боком, его грудь вздымалась от боли, причиняемой разорванными органами.
Опустив ружье, Себастьян уверенными пальцами зарядил в магазин новые патроны. Слон тихо застонал, и из хобота заструилась кровь, вызванная кровотечением в легких.
Совершенно безжалостно, в осознанном гневе Себастьян поднял перезаряженное ружье и навел его на темнеющую впадину в центре огромного уха. Пуля попала со смачным шлепком, похожим на удар топора по стволу дерева, от попадания в мозг слон осел и повалился вперед. Под тяжестью туши бивни вонзились в землю до самой нижней губы.
27
«Четыре тонны свежего мяса, можно сказать, доставленного в самый центр деревни, дорогого стоят. И цена не такая уж высокая, — рассудил Мтопо. — Три хижины можно вновь построить за два дня. А вытоптано лишь около четырех акров проса. Что касается погибших женщин, то одна была совсем старой, а другая — хоть и восемнадцатилетняя — никак не могла зачать. Так что она, можно считать, была бесплодной, и соответственно не велика потеря для общества».
Греясь на солнышке, Мтопо чувствовал себя счастливым человеком. Он сидел рядом с Себастьяном на своем резном стуле и широко улыбался, наблюдая за действом.
Две дюжины мужчин из его деревни, вооруженных копьями с короткими древками и длинными лезвиями-наконечниками, раздевшись догола, выступали в роли мясников. Собравшись возле горообразной туши, они добродушно о чем-то спорили в ожидании, пока Мохаммед с четырьмя помощниками отделит бивни. Вокруг них более широким кругом собрались остальные жители деревни, они в ожидании пели. На барабане выбивался ритм, а хлопки в ладоши и топот ног вторили ему. Мужской бас служил основой, над которой воспаряло чистое нежное женское сопрано — оно то взлетало, то опускалось, чтобы затем вновь взлететь.
В результате упорных действий орудовавшего топориком Мохаммеда бивни — сначала один, затем другой — были отделены от удерживавшей их кости. Пошатываясь под тяжестью ноши, двое аскари отнесли их туда, где сидел Себастьян, и церемонно возложили бивни к его ногам.
Себастьян решил, что четыре мощных бивня, принесенных в Лалапанзи, могут в определенной степени смягчить гнев Флинна О’Флинна. По крайней мере они хотя бы покроют расходы на экспедицию. Эта мысль здорово вдохновляла его, он повернулся к Мтопо:
— Старик, мясо — твое.
— Господин. — В знак благодарности Мтопо сложил ладони на уровне груди и, повернувшись к своим «мясникам», резким гортанным голосом отдал им какой-то приказ.
Толпа ответила голодным возбужденным воплем. Один из мужчин вскарабкался на тушу и всадил копье в толстую серую шкуру возле крайнего ребра. Затем, вернувшись, вонзил его в область бедра, сталь глубоко ушла в мясо. Двое других сделали боковые разрезы, и получился квадрат — люк в брюшную полость, откуда, выпирая толстыми кольцами, вылезли внутренности — розовые и синеватые, они влажно блестели в лучах утреннего солнца. С растущим энтузиазмом еще четверо вытащили из квадратного «люка» кишки и прочую требуху, а затем на глазах удивленного Себастьяна, забравшись внутрь, исчезли там с головой. Изнутри до него доносились их приглушенные крики: они наперегонки пробирались к заветной печени. Через несколько минут один из них вылез, прижимая к груди измочаленный кусок пурпурного цвета. Перемазанный с ног до головы темно-красной кровью, он появился из разреза, словно личинка. От крови его жесткие волосы слиплись, а лицо превратилось в бесформенную отвратительную маску с белевшими на ней зубами и глазами. С ликующим смехом и вырезанной печенью в руках он бросился сквозь толпу туда, где сидел Себастьян.
Такое подношение не просто смутило Себастьяна — когда кусок был брошен чуть ли не ему на колени, он тут же почувствовал приступ тошноты.
— Ешь, — подсказал ему Мтопо. — Это придаст тебе сил. Заострит твое мужское копье. Тебе будет по силам иметь и десять, и двадцать женщин.
Мтопо решил, что подобное тонизирующее средство просто необходимо Себастьяну. От Саали, да и от других вождей, он слышал, что Себастьян в этом плане недостаточно инициативен.
— Вот так, смотри. — Отрезав кусок печени, Мтопо запихнул его в рот и стал жевать с таким наслаждением, что у него потекло по губам. — Очень вкусно, — широко улыбаясь сказал он и предложил следующий кусок Себастьяну, чуть ли ткнув им ему в нос. — Ешь.
— Нет. — Себастьяну к горлу снова подкатила тошнота, и он поспешил встать. Пожав плечами, Мтопо съел кусок сам и затем крикнул своим «мясникам», чтобы те продолжали работу.
За невероятно короткий отрезок времени, ловко орудуя пиками и мачете, они расчленили огромную тушу. Вся деревня принимала участие в этом мероприятии. Двенадцать умелых ударов ножа — и «мясник», отхватив здоровенный кусок плоти, кидал его одной из женщин. Та, в свою очередь, разрезала его на более мелкие куски и передавала детям, которые с радостными воплями бежали к наскоро возведенным сооружениям для сушки мяса и, разложив там куски, бегом возвращались за новой порцией.
Придя в себя от возникшего поначалу отвращения, Себастьян теперь уже весело смеялся, глядя, как набитые, энергично жующие рты ухитрялись в то же время производить жуткое количество шума.
Среди мелькающих ног, рыча и повизгивая, путались собаки, которым тоже удавалось урвать кое-какие ошметки. Увертываясь от предназначавшихся им толчков и пинков, они и не думали отказываться от трапезы.
И вот в самый разгар этой милой домашней кутерьмы появился Герман Фляйшер с десятью вооруженными аскари.
28
Герман Фляйшер приближался к деревне Мтопо. После многочисленных марш-бросков он страшно устал и натер мозоли.
На ежегодный сбор налогов он выдвинулся из своей резиденции в Махенге около месяца назад и, как обычно, начал с северной провинции. Экспедиция оказалась необычайно успешной: деревянный сундук с нарисованным на крышке хищным черным орлом тяжелел день ото дня.
Герман занимал себя тем, что подсчитывал, сколько лет ему понадобится провести в Африке, чтобы, вернувшись домой в свой родной Плауэн, спокойно уйти в отставку и приобрести давно облюбованное поместье. «Еще года три, если они окажутся такими же плодотворными, как этот», — решил он про себя. Он весьма сожалел, что тринадцать месяцев назад на Руфиджи ему так и не удалось захватить дау О’Флинна — это могло бы на целых двенадцать месяцев приблизить день его отбытия. Воспоминания всколыхнули в нем остатки гнева, который он не замедлил обрушить на очередную деревню, увеличив там жилищный налог в два раза. Это вызвало такой вой протеста у тамошнего вождя, что Фляйшеру пришлось кивком подать знак сержанту, чтобы тот начал демонстративно доставать из переметной сумы веревку.
— О, упитанный красавец слон-самец, — поспешил изменить свою реакцию вождь. — Если бы ты только немного подождал, я бы принес тебе деньги. У меня есть новая хижина, где нет ни блох, ни вшей, где твое прекрасное тело могло бы отдохнуть, а для утоления твоей жажды я бы прислал к тебе юную девушку с пивом.
— Вот и хорошо, — отозвался Герман. — Пока я буду отдыхать, с тобой побудут мои аскари. — Он кивнул сержанту, чтобы тот связал вождя, а сам поковылял в сторону хижины.
Вождь отправил двух из своих сыновей копать в лесу под деревом, и часом позже те вернулись из леса со скорбными лицами и тяжеленным мешком.
Вождь отправил двух из своих сыновей копать в лесу под деревом, и часом позже те вернулись из леса со скорбными лицами и тяжеленным мешком.
Удовлетворенный Герман Фляйшер выписал вождю официальный чек на получение с него девяноста процентов содержимого мешка — десять процентов Фляйшер позволял оставить себе «за хлопоты», — и тот, не зная ни слова по-немецки, с облегчением его принял.
— Я останусь в твоей деревне на ночь, — заявил Фляйшер. — Пришли мне ту же девушку готовить еду.
Появившийся среди ночи «посыльный» с юга потревожил Германа Фляйшера в самый неподходящий момент. А принесенные им новости растревожили его еще сильнее. Из слов туземца о том, что новый германский комиссар выполняет за Фляйшера его же работу в южной провинции, а заодно и охотится в тех же местах, Герман сразу понял, что речь шла о молодом англичанине, которого он видел на палубе дау в дельте Руфиджи.
Оставив большую часть «эскорта» — включая носильщиков сундука — поспешать за ним в посильном для них темпе, Герман Фляйшер, взгромоздившись среди ночи на белого осла и взяв с собой десяток аскари, рванул на юг атаковать противника врасплох.
Пять ночей спустя, остановившись на ночлег неподалеку от Рувумы, Герман был разбужен сержантом в темный предрассветный час.
— Что такое? — хриплым сонным голосом спросил Фляйшер, приподняв край москитной сетки.
— Мы слышали стрельбу. Один выстрел.
— Где? — Моментально проснувшись, он потянулся за ботинками.
— На юге, в направлении деревни Мтопо, на берегу Рувумы.
Уже полностью одетый, Герман с нетерпением вслушивался в тихие звуки африканской ночи.
— Вы не ошиблись… — начал было он, повернувшись к сержанту, но так и не закончил. Слабо, но определенно четко из далекой темноты донеслись хлопки ружейных выстрелов, потом наступила пауза, и затем — очередной выстрел. — Сворачивайте лагерь! — завопил Фляйшер. — Rasch! Черное отродье. Rasch!
К тому времени, когда они добрались до деревни Мтопо, солнце было уже высоко. Они появились неожиданно из скрывавших их приближение зарослей проса. Развернув своих аскари цепью, словно застрельщиков, Герман Фляйшер намеревался окружить хижины, но, выйдя из полевых зарослей, остановился, опешив от представшего его взору необычного действа, происходившего прямо посреди деревни.
Дружная команда полуголых черных туземцев, облепивших останки слона, даже не замечала его присутствия, пока он, набрав в легкие воздуха, не выдохнул его вместе с воплем, перекрывшим общий гомон криков и смеха. Тут же воцарилась всеобъемлющая тишина. Повернув головы в сторону Германа, все в испуганном недоумении вытаращили глаза.
— Буана Интамбу, — еле слышно произнес кто-то среди общего оцепенения. — Повелитель веревки. — Они знали его не понаслышке.
— Что… — начал было Герман и чуть не задохнулся от ярости, заметив в толпе незнакомого чернокожего, одетого в форму германского аскари. — Эй, ты! — крикнул он, тыча указующим перстом, но человек, извернувшись, исчез за вымазанными кровью черными телами. — Остановить его! — Герман схватился за кобуру.
Краем глаза он заметил, как что-то мелькнуло, и, повернувшись, увидел еще одного псевдоаскари, бросившегося наутек между хижин.
— Вон — еще один! Остановить! Сержант, давай своих людей!
Первый шок, державший всех в оцепенении, прошел, и толпа бросилась врассыпную. И вновь Герман Фляйшер задохнулся от негодования, впервые увидев сидевшую поодаль на резном почетном стуле фигуру в заморском, несколько по-походному запыленном, но впечатляюще синем мундире с золотой оторочкой, в высоких сапогах и парадном шлеме вояки доблестного прусского полка.
— Англичанин! — Несмотря на маскарад, Герман узнал его. Ему наконец удалось расстегнуть кобуру, и он выдернул свой «люгер». — Англичанин! — Повторив это, словно оскорбление, он поднял пистолет.
Быстротой ума, как известно, Себастьян похвастать не мог. Он продолжал сидеть, ошарашенный неожиданным поворотом событий, пока Фляйшер не продемонстрировал ему рабочую часть револьверного ствола. Сообразив, что настало время откланяться, он проворно вскочил на ноги, но, в очередной раз запутавшись в шпорах, повалился через стул назад. Пуля беспрепятственно просвистела в пустоту там, где он только что стоял.
— Проклятие! — Фляйшер выстрелил вновь, и от тяжелого деревянного стула, за которым лежал Себастьян, полетели щепки. Второй промах вызвал у Германа Фляйшера бешеную ярость, ослепившую его на два очередных выстрела, и Себастьяну удалось на четвереньках переместиться за угол ближайшей хижины.
Уже в укрытии, вскочив на ноги, он бросился бежать. Его задачей было побыстрее убраться из деревни в буш. В ушах вновь прозвучал совет Флинна О’Флинна: «К реке! Беги к реке!»
Стремительно перемещаясь за следующую хижину, он был так занят этой мыслью, что, не успев вовремя остановиться, налетел на одного из аскари Германа Фляйшера, двигавшегося в противоположном направлении. Оба клубком покатились на землю, и металлический шлем нахлобучился Себастьяну на глаза. Умудрившись кое-как сесть, он снял шлем и увидел черную голову с густой, как щетка, шевелюрой. Голова оказалась прямо перед ним, а шлем в руках Себастьяна оказался прямо над ней. Обеими руками он изо всех сил опустил шлем на эту голову, и тот громко брякнул о череп аскари. Хрипло застонав, аскари повалился назад и затих в пыли. Положив шлем на его умиротворенную физиономию, Себастьян схватил валявшуюся рядом винтовку и вновь вскочил на ноги.
Прячась за хижиной, он попытался разобраться в творившемся вокруг него хаосе. Среди общего шума, производимого охваченными паникой жителями деревни, напоминавшими стадо овец, на которое напали волки, Себастьян четко различал вопли команд Германа Фляйшера и ответные вопли германских аскари. Хлопки выстрелов и завывание пуль порождали новые крики.
Первым желанием Себастьяна было спрятаться в одной из хижин, но он тут же осознал всю бессмысленность такого поступка. В лучшем случае это лишь оттянет момент его захвата.
Нет, нужно было сматываться из деревни. Однако перспектива преодоления около ста ярдов открытого пространства до ближайших деревьев при том, что дюжина аскари будут стрелять ему вслед, вовсе не привлекала его.
Тут Себастьян, почувствовав под ногами неприятное тепло, взглянул вниз и обнаружил, что стоит на тлеющих углях кострища. Его кожаные сапоги уже начали трескаться и дымиться. Он поспешно отступил назад, и запах тлеющей кожи подействовал на его мыслительный процесс точно слабительное при запоре.
Выдернув из ближайшей хижины пучок соломы, он ткнул им в костер. Сухая трава тут же вспыхнула, и Себастьян поднес пылающий факел к стене хижины. Огонь, моментально распространившись, устремился вверх. С тем же факелом в руках Себастьян шмыгнул к следующей хижине и поджег ее.
— Ух ты, черт! — воскликнул Себастьян, когда клубы плотного жирного дыма, затмив солнце, ограничили вокруг него видимость примерно до десяти шагов.
Продолжая медленно продвигаться в дымных клубах, он поджигал все новые хижины и с удовлетворением внимал раздававшимся позади отчаянным немецким воплям. Время от времени в едком полумраке мимо него точно привидения проскальзывали какие-то силуэты, но ни один из них не обратил на Себастьяна ни малейшего внимания, и каждый раз его указательный палец вновь ослаблял давление на курок «маузера».
Добравшись до последней хижины, он остановился, чтобы, собравшись с духом, рвануть через открытое пространство к зарослям проса. Сквозь дымовую завесу густая темно-зеленая растительность, из которой он в страхе выскочил всего несколько часов назад, сейчас казалась ему манящей и спасительной, как распростертые объятия матери.
Уловив возле себя в дыму какое-то шевеление, он резко навел туда свой «маузер». Распознав прямоугольные очертания кепи и металлический блеск пуговиц, он вновь стал медленно давить на курок.
— Манали!
— Мохаммед! Боже правый, я чуть тебя не подстрелил. — Узнав его, Себастьян резко поднял ствол.
— Скорее! Они где-то рядом за мной. — Мохаммед схватил его за руку и потащил вперед. Сапоги давили пальцы и топотали, словно копыта буйвола. Откуда-то из оставшихся позади хижин донесся крик, за которым последовали зловещий хлопок «маузера» и визг отскочившей рикошетом пули.
Себастьян ворвался в плотную зелень листвы и стеблей, опережая Мохаммеда шагов на десять.
29
— Что же нам теперь делать, Манали? — спросил Мохаммед, и в выражении лиц двух его спутников застыл тот же вопрос в виде жалобной надежды. Счастливый случай вновь объединил Себастьяна с остатками его команды. Во время бегства по просяным угодьям от свистевших вдогонку и щелкавших по листве пуль Себастьян буквально налетел на этих двоих в тот момент, когда они старательно стремились вжаться животами и физиономиями в землю, и побудить их к дальнейшим действиям удалось лишь при помощи нескольких увесистых пинков.