— Ага. — Смоковницын с каким-то преувеличенным вниманием, напрягшись и сдвинув брови, вчитался в бумаги, подшитые в серую рыхловатую папку. — Ага, — повторил он и осуждающе покачал головой. Катя не поняла — осуждает ли он ее за упрямство или же насильников за совершенное злодейство. — Вам известны имена этих… героев?
— Да. Вадим, Игорь и Борис.
— Хм, — усмехнулся Смоковницын, — вы так трогательно назвали их… Фамилии вам тоже известны?
— Вадим Пашутин, Игорь Зворыгин и Борис Чуханов.
— Вы давно с ними знакомы?
— С Вадимом давно… С остальными недавно.
— Как давно? Год? Два?
— Лет девять, наверно… Не меньше. С тех пор, как мы въезжали в этот дом… А его семья получила квартиру в соседнем доме.
— Ага, — произнес Смоковницын на этот раз с явным удовлетворением, будто наконец уяснил для себя нечто важное. — Таким образом, можно сказать, что с Вадимом Пашутиным вы знакомы с детства, с тех пор как были еще совсем малышами? — следователь проговорил последние слова даже с теплотой, с растроганностью.
— Да, так можно сказать, — кивнула Катя, и Смоковницын тут же записал в протокол и свой вопрос, и ее ответ.
— Скажите, Катенька, как складывались ваши отношения с Вадимом Пашутиным на протяжении этих десяти лет? Вы ссорились? Или были какие-то дружеские отношения?
— Ни того, ни другого.
— Значит, скандалов, детских потасовок у вас с Вадимом никогда не было?
— Нет, — сказала Катя, преодолевая внутреннее сопротивление. Она чувствовала, что вопросы Смоковницына, их содержание, даже подобранные слова обесценивают происшедшее, сводят все к невинному недоразумению. Из чего складывается это ощущение, она не могла понять, но сознавала — разговор идет не в ее пользу. Своими ответами она перечеркивает собственное заявление.
— Хорошо, — кивнул Смоковницын, что-то строча в протокол. — Это важное заявление. Скажите… вот вы живете с Вадимом в одном дворе, естественно, сталкивались с ним время от времени, встречались… Верно?
— Я с ним не встречалась.
— Нет-нет, — замахал руками следователь. — Я не имею в виду, что вы с ним встречались в смысле… любовном, что ли… Во дворе встречались на одних дорожках.
— Приходилось.
— Здоровались? Приветствовали друг друга кивком, улыбкой, рукопожатием?
— Какие рукопожатия?! — возмутилась Катя. — Привет-привет… вот и все.
— И это продолжалось все десятилетие?
— Получается, что так, — ответила она с легким раздражением. — Все это десятилетие я встречалась во дворе со всеми соседями, их там несколько сотен…
— Но не все же соседи вас насиловали, — проговорил следователь вроде бы как для себя, словно что-то уяснив наконец.
— Я могу идти? — спросила Катя, поднимаясь.
— Обиделись? — почти радостно спросил следователь. — Напрасно. — Он вскочил, вышел из-за стола, снова усадил Катю на стул, чуть ли не силой усадил. — Простите меня, Катенька. Я не хотел вас обидеть. Видите ли, характер нашей работы таков, что приходится иметь дело с самыми грязными человеческими отходами… И что делать, что делать, — горестно покачал головой Смоковницын, — черствеем, грубеем, на язык лезут слова не самые лучшие… Но кто-то должен делать и эту работу… Согласитесь, Катенька!
Катя молчала, глядя на свою сумочку, лежавшую на коленях.
— Продолжим?
— Ну, давайте… Чего уж там.
— Скажите… Эти двое других… Зворыгин и Чуханов… Вы их тоже знаете? Вы с ними и раньше были знакомы?
— Игорь часто появлялся в нашем дворе… Он к Пашутину приходил.
— Я встречался с ним, — кивнул Смоковницын. — Красивый парень, спортсмен, надежда факультета… Кстати, в институте о нем очень хорошего мнения.
— Почему бы и нет, — Катя пожала плечами. — Наверно, в институте он еще никого не изнасиловал.
— Тоже верно, — согласился следователь с улыбкой, но как-то вынужденно согласился, как показалось Кате, без большой охоты. — А с Борисом… Вы давно знакомы? Ведь он тоже живет в вашем дворе, неподалеку?
— В нашем, — сказала Катя, прекрасно понимая, что не этого ответа ждет от нее следователь. Но она, кажется, нащупала возможность и отвечать на вопросы, и одновременно уходить от ответа.
— Простите… Я спросил, давно ли вы с ним знакомы?
— Да.
— Год? Два? Десять лет, двадцать?
— Мне еще нет двадцати.
— Но десять лет вам есть? — Смоковницын стал заметно раздражительнее.
— Десять есть, — ответила Катя.
— Сколько лет вы знаете Бориса? Как давно с ним лично знакомы?
— Несколько месяцев. Он в прошлом году купил квартиру в соседнем доме. Если вы с ними встречались… Если о них везде хорошее мнение… То, наверное, вы все это знаете…
— О, милая девушка! — воскликнул Смоковницын, но Катя чутко уловила раздраженность. — Если бы вы только знали, как много мне известно! Таким образом, я делаю вывод… Вы знакомы с Борисом Чуханиным с прошлого года. Верно?
— Да… Но сказать, что я с ним знакома с прошлого года, будет неправильно… Я только знала с прошлого года о том, что он живет в соседнем дворе. Или в соседнем доме, как вам будет угодно. А знакома с ним не была.
— Эти подробности не столь важны, — пробормотал Смоковницын, перелистывая тощую папку. — Главное мы уяснили — к тому вечеру вы уже были знакомы, и достаточно давно. Некоторым такого знакомства вполне хватает для замужества. Двинемся дальше… Вопрос такой… Вы часто бывали в той квартире, в которой, как вы утверждаете, над вами совершили насилие?
— Я этого не утверждаю.
— Как? — удивился Смоковницын, готовый обрадоваться столь неожиданному повороту.
— Это утверждают документы, которые лежат перед вами. И еще одно… Насилие и изнасилование… Это ведь разные вещи?
— О! — восхищенно воскликнул Смоковницын. — Вы очень тонко чувствуете слово. Вам надо поступать на юридическую специальность.
— Спасибо. И еще я хочу добавить… Насильники сами признались в том, что они сделали.
— Не будем об этом… Когда в дверь начинают стрелять, в чем угодно признаешься… Они все побывали здесь, в этом кабинете, с каждым из них я имел подробную беседу… Их показания подшиты в этой вот папке… Должен вам сказать, они были весьма откровенны, убедительны…
— И произвели хорошее впечатление?
— Вы часто бывали в квартире, где, по вашему утверждению, вас изнасиловали? — жестко спросил Смоковницын в ответ на укол, который позволила себе Катя.
— Вы так часто повторяете это слово… будто это доставляет вам удовольствие, — негромко проговорила Катя. Она понимала, что ее слова можно истолковать как вызов, как дерзость, но не могла сдержать себя.
— Удовольствие сомнительное. Называть вещи своими именами — моя служебная обязанность. И мне не хотелось бы, чтобы когда-нибудь на вас свалились подобные обязанности. Как бы вы сами ни называли случившееся, как это ни называли другие участники…
— Они всего лишь участники?
— Виновными их может назвать только суд. Даже не я. Суд. Если, конечно, он состоится. Если найдутся основания передавать в суд все эти бумаги, — Смоковницын с легкой небрежностью сдвинул серую папку на край стола.
— Вы таких оснований не видите?
— Мне поручено разобраться. — Смоковницын был неуязвим для таких вопросов. За десятилетия своей работы он прекрасно освоил науку отвечать не отвечая, настаивать не настаивая, отрицать не отрицая. Все многократно выверенные слова были у него наготове, и он произносил их, не задумываясь. — Мне поручено разобраться, милая девушка. Что я и делаю в меру своих сил. Я почувствовал ваш упрек в том, что поговорил с ребятами… Но я не могу делать выводы, выслушав только одну сторону… Вы согласны?
— Конечно.
— Итак, я снова вынужден вернуться к вопросу… Часто ли вы бывали на квартире Чуханова?
— Я там не была до того вечера.
— Что пили, когда вас пригласили войти?
— Шампанское.
— Щедро… По нынешним временам шампанское пьют не часто. Было весело?
— Нет.
— Грустно?
— И грустно не было.
— Случаются и такие праздники, — понимающе кивнул Смоковницын.
— Это не было праздником, — поправила Катя. — Они затащили меня в квартиру, я не собиралась к ним идти.
— Простите, но в этой папке есть показания соседей, которые утверждают нечто противоположное. Они утверждают, что вы вошли в подъезд, поднялись на второй этаж, зашли в квартиру без всяких усилий со стороны ребят. С улыбкой на лице.
— И что же из этого следует? — спросила Катя, исподлобья глядя на следователя.
— Если позволите, могу поделиться своими соображениями. Из этого следует, как мне кажется, то, что вы посещаете эту квартиру не первый раз. Вы вошли туда с удовольствием, отлично сознавая, что вас там ждет.
— И что же меня там, по-вашему, ожидало?
— И что же меня там, по-вашему, ожидало?
— Вы сами сказали — шампанское, мужское общество, неплохое общество… Преуспевающий бизнесмен с отдельной квартирой, красавец-студент, друг детства… Кстати, сын высокопоставленного человека, влиятельного, состоятельного…
— Полковника милиции? — уточнила Катя.
— Да, он работает в городском управлении внутренних дел, его звание — полковник. Вы совершенно правы. А перечислял я их всех, чтобы подвести к мысли, которая, уверен, вас посещала не один раз…
— Что же это за мысль такая интересная?
— Она не столько интересная, сколько расчетливая… Любой из этих парней мог бы осчастливить вас на всю оставшуюся жизнь. Ведь ваш возраст сейчас — это возраст поисков и находок.
— Простите, — звенящим прерывающимся голосом сказала Катя, — уж если вы так любите все называть своими именами… Я их всех изнасиловала или они меня?
— Вам не откажешь в остроумии, — рассмеялся Смоковницын и, достав комок носового платка, приложил его к одному глазу, потом к другому. — Но отвечу — пытаюсь выяснить. Следователь не имеет права подходить к делу с заранее известным ответом, с готовым решением.
— Но если вы сомневаетесь в том, что произошло… В искренности моего заявления… Тогда скажите — зачем мне все это?
— Ну, — разочарованно протянул Смоковницын. — Это очень простой вопрос, и все ответы очевидны. Возможно, вы хотите получить от них деньги, откупные, так сказать. Возможно, в вашей юной головке созрел коварный план получить квартиру… А там, кто его знает, не исключено, что кто-то из них дрогнет и в отчаянии женится на вас, а?
— Вы думаете, что на мне можно жениться только от отчаяния?
— Сейчас? Да. — По лицу Смоковницына медленно расползлась сочувствующая улыбка. — Подпишите, пожалуйста, вот здесь, — он протянул Кате листки протокола, исписанные мелким почерком. — Можете прочесть, если хотите… Но вообще-то, — Смоковницын взглянул на часы, — время уже обеденное… Поторопитесь.
Через неделю Иван Федорович Афонин, проходя мимо пустых обычно почтовых ящиков, а пустые они были потому, что люди напрочь перестали выписывать газеты, а уж тем более журналы, подскочившие в цене в тысячи раз, так вот, проходя мимо пустых, пыльных, забитых окурками ящиков, увидел в своем отсеке свеженький конверт. Вынул, осмотрел со всех сторон и убедился, что конверт казенный — вместо марки стоял жирный фиолетовый штамп. Вскрыл старик конверт уже дома, уединившись на кухне. Внутри он обнаружил половинку стандартного листа бумаги с несколькими строчками текста. В правом верхнем углу был отпечатан на машинке адрес и фамилия получателя — Е. Н. Афонина. Ниже шел текст без обращения и потому показавшийся старику особенно унизительным.
«Сообщаю, что Ваше заявление рассмотрено. Удовлетворить его и привлечь к уголовной ответственности В. Н. Пашутина, И. В. Зворыгина и Б. Ф. Чуханова не представляется возможным, поскольку, как установлено следствием, в половую связь с вышеупомянутыми гражданами Вы вступили добровольно».
И ниже шла подпись следователя Смоковницына.
Старик еще и еще раз вчитывался в печатные строчки, и все больше его охватывало уже знакомое чувство полной беспомощности. Его поразил не сам ответ, чего-то похожего он ожидал, растревожила оскорбительная уверенность следователя. Смоковницын нисколько не сомневался в том, что истину он нашел, обнаружил, доказал. И все. Проехали. Жизнь продолжается.
— Дерьмо, — пробормотал старик. — Какое дерьмо…
— Ты с кем там разговариваешь? — В кухню заглянула Катя и, увидев конверт в руке старика, взяла письмо. Молча прочла и, побледнев, опустилась на стул. Старик подошел, прижал к себе ее голову, замер на какое-то время. Не было у него ни слов утешения, ни слов гнева. — Ты ждал чего-то другого? — спросила наконец Катя.
— Нет, но… Вот так… Это нехорошо.
— Обедать будем?
— Будем, — бездумно сказал старик. — Напрасно они вот так… Это нехорошо, — повторил он.
— Да ладно, деда, — Катя осторожно высвободилась из его объятий, подошла к плите, включила газ.
— Я пойду к прокурору, — сказал старик без выражения.
— Чтобы еще раз получить по физиономии?
— Да. Только для этого.
— А зачем? — спросила Катя.
— Нужно. Мне только этого еще и не хватает.
— Тогда надо сходить. Обязательно сходи.
— И схожу, — в который раз повторил старик, и было похоже, что он убеждает самого себя в том, что к прокурору идти все-таки нужно. — И схожу, — негромко проговорил он. — И схожу! — вдруг заорал старик и досадливо бросил ладонь тыльной стороной на стол. Была у него такая привычка — в гневе, как последний довод, как последний выплеск чувств, он с размаху бил костяшками пальцев по подвернувшейся поверхности стола, стула, по скамейке, а если под рукой ничего не оказывалось — по собственной коленке.
— Деда, — Катя подошла к нему, положила ладонь на плечо. — Все… Успокойся. Пора обедать. Вода кипит, пельмени почти готовы.
— Думаешь, не стоит идти?
— Ты отнесешь и подаришь им несколько лет своей жизни. Понял? Когда я была у этого Смоковницына, все уже было решено. А такие решения следователь, как мне кажется, не может принимать самостоятельно. Все согласовано выше. И его вопросы были уже подготовлены… Шампанское пила? Пила. С Пашутиным во дворе здоровалась? Здоровалась. У подъезда улыбалась? Улыбалась. Все ясно. Хорошо еще, что за клевету не посадили. А ведь могли.
— Могли, — кивнул старик, думая о своем. — А знаешь, я схожу к прокурору. Депутат все-таки, народный избранник, демократ опять же, голосовал за него…
— Деда… Один вопрос… Зачем?
— Надо.
— Кому?
— Мне, — ответил старик каким-то странным, незнакомым Кате голосом. — Это нужно только мне, — в его голосе Катя не могла уловить никакого выражения. Так может говорить железный робот, мертвец, человек, который даже не слышит, о чем его спрашивают.
— Ну что ж, — вымученно улыбнулась Катя. — Ни пуха. Садись, пельмени стынут.
Прокурор района оказался человеком молодым, полноватым, уверенным в себе. У него был стриженный по нынешней моде затылок, золотое кольцо, навечно впившееся в толстоватый палец, хороший костюм со стальным отливом и яркий галстук, который тоже при движении отсвечивал разноцветными бликами. Попал к нему старик на третий день, и опытные люди в длинной очереди заверили, что ему крепко повезло — недели многим приходилось тратить, чтобы прорваться в кабинет к прокурору.
— Здравствуйте, — сказал старик, замешкавшись от неловкости в дверях и слегка подавленный сверкающей черной мебелью — такого в прежних кабинетах ему видеть не приходилось.
— Слушаю вас, — ответил прокурор, не отрывая взгляда от какой-то бумажки, видимо, очень важной бумажки — наверняка от нее зависела чья-то судьба.
Старик подошел к столу и остановился, ожидая, пока прокурор поднимет на него глаза.
— Слушаю вас, — повторил тот и, вынув из кармана красивую ручку с золотым колпачком, что-то написал на бумажке — решил чью-то судьбу.
Когда он все-таки вынужден был поднять глаза на посетителя, старик молча протянул ответ Смоковницына. Прокурор быстро пробежал глазами по строчкам и положил документ на стол, поближе к старику, тем самым предлагая его забрать. Старик не стал возражать. Взял листок, сложил и сунул в карман.
— Знаю я это дело, — сказал прокурор нетерпеливо, будто его вынуждали заниматься пустяками, в то время как ждали своего разрешения важные государственные дела. — Знакомился.
— И что же?
— А вот что, — прокурору не понравились слова старика. — Смоковницын — опытный, грамотный, непредвзятый следователь с большим чувством ответственности. У меня нет оснований не доверять ему. С его выводом я согласен. Лучше надо воспитывать своих детей, папаша, — строго сказал прокурор, вынимая из папки очередную бумагу и углубляясь в нее. — Чтобы потом не пришлось ходить по инстанциям и клянчить. Вопросы есть? — он потянулся к телефону.
Не отвечая, старик повернулся и пошел к двери. Прокурор удивленно вскинул жидковатые брови, сморщил молодой тяжелый лоб. В поведении старика он почувствовал вызов и пренебрежение. Положил трубку на рычаги и, мгновенно воспылав гневом, крикнул:
— А ну вернись! Кому сказал! Скажите, пожалуйста, какие мы гордые! У тебя ведь спрашиваю — вопросы есть?
— Были.
— И куда же они подевались?
— Отпали.
— Все ясно, значит?
— Да, все ясно, господин прокурор. Ворон ворону глаз не выклюет. Так всегда было.
— Не понял? — угрожающе протянул прокурор. — Поясни.
— Не сразу, значит, доходит до тебя народная мудрость. Папа с мамой оплошали, не научили, не вложили. Но ничего, не переживай. Дойдет. Ты еще молодой.
— А ну пошел вон отсюда, — негромко, чтобы его не услышали в приемной, проговорил прокурор. — И чтобы больше ноги здесь твоей не было, понял?